Глава 10. Гнездо сплетённых гадюк
Утро в Багдадском дворце распускалось обманчиво нежным лотосом. Сквозь ажурные решётки окон просачивался жемчужный свет, окрашивая мозаичный пол в розовые и золотистые тона.
В садах заливались соловьи, живые, ещё не знавшие лезвия, а мерное журчание воды в каналах из белого мрамора убаюкивало, словно шёпот кормилицы.
Но Ариб не спала.
Певица сидела у распахнутого окна, не отрывая взгляда от свинцовых вод Тигра. На низком столике белел пергамент, покрытый стремительной вязью стихов.
Чернила ещё поблёскивали влагой, точь-в-точь как ярость, кипевшая в груди после ночного кошмара.
Мёртвая птица на шёлковой подушке была не просто угрозой — это был вызов. И вызов требовал сокрушительного ответа.
В дверь гулко постучали. На пороге возникла грузная фигура старшей калфы — нубийки по имени Зейнаб. Лицо женщины, непроницаемое и суровое, напоминало базальтовую маску забытого идола.
— Госпожа, — произнесла гостья, нарочито пренебрегая поклоном.
— Сегодня назначен Большой Маджлис. Обитательницы дворца собираются в Зале Павлина, дабы почтить вниманием принцессу Умм Ису, сестру Халифа. Твоё присутствие необходимо.
— Необходимо? — Ариб изогнула бровь, и в её глазах мелькнула опасная искра.
— Таков незыблемый порядок. Или ты возомнила, что единственная ночь бесед с Повелителем вознесла тебя выше законов Гарема?
— Никак нет, Зейнаб, — Ариб медленно поднялась, расправляя плечи.
— Прекрасно осознаю: та ночь превратила меня в мишень. Я приду. Но не для того, чтобы просить милости.
Девушка распахнула сундук, присланный Ибрагимом. Тонкие, невинно-пастельные шелка, призванные подчеркнуть покорность, полетели на пол.
Выбор пал на платье цвета перезрелого граната — цвета страсти, вызова и пролитой крови.
Чёрная сурьма легла на веки, делая взгляд острым, точно кинжал, выкованный в Дамаске.
«Если ступаешь в клетку к тиграм, не смей блеять овцой. Стань их укротителем», — прозвучал в мыслях голос Марии.
***
Зал Павлина ослеплял. Стены, выложенные искусной мозаикой из лазурита и бирюзы, сияли под лучами солнца, а полы скрывались под коврами такой густоты, что шаги тонули в них без остатка.
Здесь сосредоточился весь цвет женской половины Багдада: жёны визирей, знатные родственницы Аббасидов, блистательные фаворитки.
Воздух казался вязким от обилия благовоний: густой мускус сражался с жасмином, а роза настойчиво душила терпкую амбру.
Стоило Ариб переступить порог, как гомон голосов оборвался, точно лопнувшая струна лютни. Десятки глаз впились в вошедшую новую фигуру. В этих взорах читалось всё: от брезгливого любопытства до жгучей зависти.
Дочь визиря шла сквозь толпу, держа спину неестественно прямо, чувствуя себя канатоходцем над ямой, полной змей.
В центре, на расшитом золотом возвышении, восседала принцесса Умм Иса. А у её ног, на парчовых валиках, расположилась та, от кого исходило тревожное, хищное сияние.
Это была Шария.
Моложе Ариб, едва достигшая шестнадцатилетия, она обладала дерзкой, почти кричащей красотой.
Огромные глаза, манящие губы и пышные формы едва скрывал шафрановый шёлк.
В руках юная звезда небрежно, словно дорогую игрушку, вертела уд.
Шария была любимицей Гарема, ведь пела она лишь то, что желали слышать праздные дамы — сладкие, пустые песенки, не обременённые смыслом.
Если Ариб была глубоким, порой пугающим омутом, то Шария — звонким, но мелководным ручьём.
Взгляд соперницы скользнул по «гранатовому» платью, а на губах расцвела ядовитая улыбка.
— Глядите, наша «победительница» пожаловала, — звонко, на весь зал, бросила Шария.
— Та самая скучная затворница, что убаюкала Халифа разговорами о пыльных фолиантах. Садись же... где-нибудь с краю. В центре положено быть тем, кто дарит веселье, а не нагоняет тоску.
По залу прокатилась волна смешков. Женщины прятали лица за веерами из павлиньих перьев, смакуя унижение дерзкой новенькой.
Ариб замерла. Промолчать сейчас означало признать поражение.
— Веселить толпу, удел ярмарочных шутов. Низкий, грудной голос Ариб заставил манежных дам притихнуть.
— Услаждать же душу способен лишь мастер. Не знала, что в Зале Павлина ценят дешёвое стекло выше истинных алмазов.
Лицо Шарии исказилось. Девушка вскочила, отшвырнув инструмент.
— Ты смеешь рассуждать о мастерстве, безродная персиянка?! — яростно прошипела она.
— Чьего отца казнили как бродячего пса, а саму тебя выкупили на грязном рынке за горсть меди? Ты лишь пыль, осевшая на сандалиях Халифа!
— Я его память, — отчеканила Ариб. — А память живёт дольше, чем капризная мода. Сыграй, Шария. Покажи, чем ты пленила этих женщин. Или твой талант прячется лишь в жале твоего языка?
Принцесса Умм Иса лениво хлопнула в ладоши, пресекая перепалку.
— Так, всё. Замолчали оба! Пусть рассудят струны. Шария, пой. А ты, новенькая... слушай, как поют истинные соловьи Багдада.
При слове «соловей» Ариб слегка вздрогнула. Торжествующая вспышка в глазах Шарии не оставила сомнений. Загадка ночного гостя была решена.
Шария взяла аккорд. Пальцы летали по грифу с поразительной скоростью, извлекая россыпи искрящихся нот. Это была музыка-фейерверк: шумная, блестящая, но пустая.
Она пела модный мотив о капризной страсти, голос звенел, рассыпаясь мелизмами и вычурными украшениями.
Дамы одобрительно закивали, попадая в такт. Это было понятно. Это развлекало.
Зал взорвался рукоплесканиями. Шария бросила на Ариб взгляд, полный превосходства:
— Твоя очередь, «дочь визиря». Постарайся не усыпить нас своим занудством.
Ариб опустилась на ковёр. Она проигнорировала поднесённый слугами золочёный дворцовый уд, знаком велев подать её собственный — старый, потертый, со следами огня на дереве.
Зал замер в недоумении: зачем этой оборванке подобная рухлядь?
Певица закрыла глаза. Никаких сложных переборов. Она ударила по струнам резко, диссонирующим аккордом.
Звук прорезал надушенный воздух, словно крик раненого зверя. И в наступившей тишине зазвучала песня, рождённая на рассвете.
«В саду, где розы пьют лишь ложь и хмель, Нашла я птицу с немою пустотой. Гортань её пронзила зависти сталь, точившая нож под полночной звездой...»
Голос Ариб не звенел — он рокотал. Он был густым и тёмным, как вино в чаше перед казнью. Она пела, глядя прямо в расширившиеся зрачки Шарии.
«Ты веришь, певец умирает с последним вздохом? И песню навек заберёт ледяная вода? Но кровь на перьях несчастного крохи — знак твоего неизбежного паденья и стыда!»
Шария смертельно побледнела. Улыбка сползла с её лица, обнажая страх. Она поняла: Ариб знает всё. И, что страшнее, Ариб не боится. Каждая строчка становилась атакой. Мелодия ускорялась, становясь тревожной и яростной.
«Я не соловей, что томится в золотых прутьях, Я — ветер, срывающий двери с петель! Кто смерть рисует на белом лоскуте, тот сам попадёт в свою же метель!»
Последний удар по струнам прозвучал как хлёсткий удар бича. В зале воцарилась гробовая тишина. Обитательницы дворца переглядывались, кожей чувствуя: это был не просто мадригал.
Это было объявление войны.
Внезапно из глубины входа раздались медленные, тяжёлые хлопки. Все обернулись. В арке стоял Халиф аль-Мамун. Никто не заметил его появления. Повелитель был бледен, и его гнев явно не предназначался певице.
— Браво, — произнёс он, проходя сквозь расступившуюся толпу. — Я слышал тысячи гимнов любви, но впервые слышу гимн правде.
Мамун подошёл к Ариб и протянул ей руку, помогая подняться с колен.
— Змеи в моём Эдеме стали слишком дерзки, если кусают гостей за моим столом, — голос Халифа, ледяной и пронзительный, заставил многих вжать головы в плечи.
— Кто посмел угрожать ей?
В ответ лишь мёртвое молчание. Шария сжалась, надеясь раствориться в тенях. Халиф удостоил её долгим, изучающим взглядом.
— Твоя музыка громка, Шария, — обронил он. — Но в ней слишком много звона золота и ни капли души.
Затем правитель обернулся к Ариб.
— Этот зал тесен для твоего дара. И воздух здесь... отравлен завистью.
Он снял с пальца тяжёлый перстень с огромным рубином и надел его на палец Ариб. Камень сиял на её тонкой руке, словно застывшая капля крови.
— Отныне ты не принадлежишь к общему Гарему. Дарую тебе Павильон Ветров, стоящий у самой реки. Там никто не посмеет потревожить твой покой. И у тебя будет личная охрана.
Ариб склонилась в поклоне:
— Благодарю, Повелитель. Но моя песня — мой лучший страж.
— И всё же, — Мамун кивнул застывшему в дверях Масруру.
— Великий Палач лично отберёт для тебя верных воинов. Пойдём, Ариб. Мне нужно очистить слух от этого шума.
Они покинули Зал. Халиф и дочь его заклятого врага.
Шария осталась сидеть на полу, стискивая в руках свой драгоценный уд. Лицо её пылало от невыносимого позора. Женщины вокруг уже начали ядовито перешёптываться — толпа, как и предрекала Ариб, признаёт только победителей.
Войдя в новые покои, просторный Павильон Ветров, Ариб впервые за день позволила себе выдохнуть. Здесь было много воздуха, лёгкие просто танцевали в порывах речного бриза. Она подошла к зеркалу. На неё смотрела женщина в гранатовом платье. Сильная. Опасная. Победившая.
Ариб подняла руку с рубином.
— Мой ход сделан, — сказала тихо отражению. — Но партия лишь начинается.
В ту ночь в другом конце дворца Шария в истерике разбила свой золочёный уд о мраморные плиты. А Ариб, сидя у окна над Тигром, писала новую песню. Не о мести. Не о крови.
Она писала о свободе. Ибо теперь она точно знала: даже золотую клетку можно сокрушить, если твои струны поют о правде.
Багдад погружался в сон, но в его сердце уже бился новый ритм — дерзкий, молодой и неукротимый. Ритм Ариб
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.