Хронофаг устремился к нам.
Он не летел, а перетекал по воздуху, словно чернильное пятно на промокашке времени. Его аморфная масса пульсировала, то сгущаясь в тёмные завихрения, то растекаясь полупрозрачной дымкой. Пространство вокруг него искажалось, зыбилось: стены плавились и вновь обретали форму, пыль на мгновение оживала, поднимаясь в призрачном танце, чтобы тут же осесть мёртвым пеплом.
И воздух… воздух наполнился шёпотом.
Не единым голосом, а хором из тысяч обрывков, эхом поглощённых миров. Это были обрывки фраз, сдавленный смех, звон бокалов, треск горящих бенгальских огней, позывные курантов из тысяч разных прошлых Новых годов: всё смешалось в жутковатую, ностальгическую какофонию. Воспоминания, которые он переварил, теперь витали вокруг него, как призрачные ауры, сияя мимолетными искорками былых эмоций.
— «Папа, а Дед Мороз настоящий? Я видел, у него варежка спустилась на пальце!» — прошептал чей‑то детский, полный надежды голосок прямо у моего уха.
Я вздрогнула, невольно прижав ладонь к груди. Это не просто звуки, это чьи‑то жизни, чьи‑то мечты…
— «Загадаю желание, чтобы бабушка выздоровела, пусть только услышит…» — пронеслось с другой стороны, наивное и щемящее.
Слеза невольно скатилась по щеке. Я сжала кулаки, пытаясь сосредоточиться, но голоса проникали в сознание, будили собственные воспоминания, давно забытые, но такие живые в этой симфонии.
— «С первым! Ура! Целая жизнь впереди!» — звонко и беззаботно крикнул молодой голос, и тут же был поглощён общим гулом.
Фёдор стоял рядом, неподвижный, как изваяние. Его лицо было маской холодной решимости, но я видела, как дрожит его нижняя губа, он тоже слышал эти голоса, тоже чувствовал, как они рвут душу на части. Его пальцы на рукояти ножа побелели от напряжения, а взгляд не отрывался от надвигающейся угрозы.
Эти голоса были полны жизни, любви, трепета. Обрывки чьих‑то судеб, искрящиеся в ледяном вихре Хронофага. Но сам он, в центре этого калейдоскопа воспоминаний, оставался всепоглощающей пустотой. Он был воплощённым голодом, чёрной дырой, жадно всасывающей свет. И наша «слеза радости», тёплая и пульсирующая, сияла перед ним как ослепительный пир, от которого исходил аромат счастья: аромат, который он жаждал поглотить.
Я невольно сжала кулаки, чувствуя, как по спине пробегает ледяной озноб.
Он не должен получить её.
Ни за что.
Снегурочка вышла вперёд, её пальцы дрожали, руки были выставлены ладонями наружу, и в этот момент воздух наполнился хрустальным звоном, будто ломался невидимый лёд.
— Держитесь! Не дайте холоду сковать вас! — крикнула она, и её голос звенел отчаянной решимостью.
Из её ладоней вырвалась струя ослепительного голубовато‑белого света: чистая магия вечной мерзлоты, метели и не тающего инея. Луч, холодный как сама старуха с косой, ударил прямо в сердцевину текучей формы Хронофага…
…и прошёл насквозь.
Магия не причинила ему никакого вреда. Она лишь заставила существо из света и тени на мгновение распасться на миллиард мерцающих частиц, будто рой рассерженных светлячков. Но в следующее же мгновение они снова слиплись, восстановив форму. Хронофаг даже не замедлил движения. Его масса продолжала перетекать, приближаясь к нам с неумолимой неторопливостью.
Фёдор стоял рядом, он не произнёс ни слова, но я видела, как напряглись мышцы на его шее, его взгляд не отрывался от надвигающейся угрозы. Он искал уязвимое место, любой намёк на слабость.
Снежок прижался ко мне, его маленькие руки дрожали. Шар пульсировал всё ярче, словно отвечая на зов опасности.
— Он не остановится, — прошептала я, чувствуя, как сердце колотится в груди. — Что теперь?
— Он нематериален в привычном смысле! — в отчаянии, граничащем с ужасом, воскликнула Снегурочка.
Её голос дрогнул, а в глазах мелькнул отблеск безысходности. Она отступила на шаг, плечи поникли, впервые за всё время нашего общения я увидела в ней не бесстрашную хранительницу зимнего царства, а просто девушку, столкнувшуюся с непостижимым.
— Он не из плоти и не из духа, который можно заморозить! Моя магия на него не действует!
В зале повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь шёпотом тысяч поглощённых воспоминаний, они витали вокруг Хронофага, мерцая призрачными искорками. Воздух сгустился, стал почти осязаемым, пропитанным ледяным дыханием пустоты.
Фёдор, стиснув зубы, действовал с присущей ему прямолинейностью. Его лицо было мрачным, но в глазах горела упрямая решимость, он не собирался сдаваться без боя. Не говоря ни слова, он нагнулся, схватил тяжёлый, покрытый ржавчиной обломок металлической трубы, валявшийся на полу, и со всей силы швырнул его в чудовище.
Труба, вращаясь, пролетела сквозь туманное тело Хронофага, не встретив ни малейшего сопротивления, и с оглушительным грохотом отскочила от дальней каменной стены. Эхо удара разнеслось по залу, отразилось от ледяных стен и затихло, оставив после себя ещё более гнетущую тишину.
Хронофаг даже не дрогнул, не обратил на это ни тени внимания. Мы были для него не угрозой, а в лучшем случае назойливыми мухами у пиршественного стола.
Он был уже в нескольких шагах. Мороз, исходивший от него, был не просто физическим ощущением. Он проникал вглубь, парализовал волю, высасывал из души тепло надежды, превращал решимость в оцепенение. Я чувствовала, как моя собственная, хрупкая магия, ослабленная общим угасанием, замирает и коченеет, скованная этим всепроникающим мороком пустоты. Руки стали ватными, мысли путались, захлёстываемые шёпотом тысяч чужих, умирающих воспоминаний.
Мы не можем проиграть. Не сейчас. Не после всего, что мы прошли, — билась в голове отчаянная мысль. Но тело не слушалось, а страх тяжёлым камнем давил на плечи.
И именно в этот момент, видя нашу беспомощность, Снежок шагнул вперёд.
Он дрожал всем своим маленьким телом от животного страха, я видела, как подрагивают его руки, как прижаты к голове уши, как опущен хвост. Но он не отступал. В его широко раскрытых глазах, был не только ужас, но и какое‑то отчаянное, щенячье понимание того, что больше отступать некуда.
Он вытащил футляр из рюкзака и крепко сжимая в руках сияющий деревянный футляр, он поставил себя между нами и надвигающейся пустотой. Его поза была нелепой и трогательной одновременно: крохотный защитник, бросающий вызов самой вечности.
— Снежок, нет! — вырвалось у меня, но он даже не обернулся.