Ключ повернулся в замке ровно в семь тридцать. Как всегда. Я даже не подняла головы от телефона — знала, что сейчас хлопнет дверь, потом шорох куртки на вешалке, потом шаги на кухню. Только вот шаги почему-то задержались в коридоре, и я услышала, как Антон тихо выдохнул. Так выдыхают, когда хотят что-то сказать, но не знают как.
— Что случилось? — спросила я, откладывая телефон.
Он вошел на кухню, стянул шарф. Щеки красные от мороза, глаза бегают.
— Ничего. Всё нормально.
Вот именно так и начинаются проблемы — с этого дурацкого "всё нормально". Я встала, налила ему чай. Черный, без сахара, как он любит. Поставила перед ним чашку и села напротив. Ждала.
— Катька опять здесь была, — выдал он наконец.
Катька — это его сестра. Младшая, тридцать два года, замужем, двое детей. И вечная привычка заворачивать к нам "на минутку", которая растягивается на три часа. Проблема не в том, что она приходит. Проблема в том, что она приходит в наш дом как к себе домой, открывает холодильник, критикует мой выбор продуктов, передвигает мебель, если ей кажется, что так "удобнее". А Антон молчит. Всегда молчит.
— И что на этот раз?
Он потер лицо ладонями.
— Говорит, что ей удобно через наш двор проходить. Детский сад рядом, магазин. Короче путь.
Я усмехнулась. Не удержалась.
— Может, пора сестре твоей новый маршрут домой прокладывать? — с улыбкой сказала я.
Антон посмотрел на меня так, будто я предложила выгнать его мать на мороз.
— Она же не со зла.
Вот оно. Классика. Я глубоко вдохнула, считая до десяти. Один, два, три... десять явно не хватало.
— Антон, она приходит сюда каждый день. Каждый! У меня уже нет личного пространства. Я прихожу с работы, хочу просто сесть, помолчать, а тут — Катерина с детьми, с советами, с вопросами. "А почему у вас так грязно? А почему так холодно? А вы когда уже родите?" — я чувствовала, как голос мой становится выше, острее. — Мне это надоело!
Он отодвинул чашку.
— Ну хорошо, я поговорю с ней.
— Когда?
— Завтра.
Завтра. Потом послезавтра. Потом на следующей неделе. Я уже знала эту песню наизусть.
На следующий день я уехала с работы пораньше. Голова раскалывалась от совещаний, от цифр, от голоса начальника, который два часа объяснял, почему мы должны работать эффективнее. Эффективнее! Когда у нас половина отдела на больничных, а вторая половина уже месяц перерабатывает. Я села в маршрутку на Садовой, уткнулась в телефон. Переписка с подругой Оксаной — она жаловалась на мужа, я — на Антона. Стандартный женский обмен жалобами, который ничего не меняет, но хоть становится легче.
Выходя на своей остановке, я увидела знакомую фигуру. Катерина. Она шла от нашего дома с коляской, старший сын топал рядом. Лицо довольное, в руках пакет. Мой пакет. Тот самый, в котором я вчера принесла продукты.
Я догнала её около аптеки.
— Катя, привет.
Она обернулась, улыбнулась широко.
— О, Даша! Ты рано сегодня. Я у вас была, думала, застану. Антон ключи дал на всякий случай, ну я зашла. Взяла муку, она у вас всё равно лежит. Мне блины печь надо.
Она взяла муку. Просто так взяла. И говорит об этом спокойно, будто одолжила ручку.
— Катя, а почему ты не позвонила мне? — я старалась держать себя в руках, но получалось плохо.
Она пожала плечами.
— Да ну, зачем? Мы же свои. Муку только! Я завтра верну.
Свои. Мы же свои. Эта фраза как пропуск во все двери, как индульгенция на любое вторжение.
— Катерина, нам надо поговорить. Серьезно.
Лицо её изменилось. Улыбка съехала, брови поползли вверх.
— О чём?
— О том, что ты слишком часто приходишь к нам. Мне это неудобно.
Она замерла. Сын дёргал её за руку, хныкал, просил конфету, но она не реагировала. Смотрела на меня так, будто я сказала что-то неприличное.
— Неудобно? — медленно повторила она. — Мне неудобно, что я прихожу к своему брату?
— К своему брату и к его жене. И не предупреждаешь. И берёшь наши вещи.
— Муку взяла! Господи, да я думала...
— Что думала? Что это нормально? — я чувствовала, как внутри всё клокочет. Месяцы молчания, месяцы терпения — всё это выходило наружу сейчас, здесь, около аптеки на углу Первомайской. — Катя, у меня тоже есть своя жизнь. Я хочу приходить домой и знать, что там никого нет. Что я могу просто лечь на диван и не думать, что сейчас кто-то войдёт.
Она побледнела. Даже губы стали тонкими, белыми.
— Да кто ты такая вообще? Два года назад появилась в нашей семье, а туда же — указывать! Я всю жизнь с Антоном рядом, всю жизнь! А ты пришла и...
— И что? Стала его женой? Так точно! Женой, Катя. Не сестрой, не мамой — женой. И у нас есть право на личное пространство.
Коляска покачивалась, младший начал плакать. Прохожие оборачивались. Старушка с авоськой остановилась, смотрела на нас с явным интересом. Катерина схватила коляску, развернулась.
— Я всё Антону расскажу. Всё! Посмотрим, что он скажет.
Она ушла быстро, почти бегом. А я осталась стоять около аптеки, чувствуя, как дрожат руки. Что я наделала? Может, надо было промолчать? Может, правда перетерпеть? Но ведь нельзя же всю жизнь терпеть!
Домой я шла долго. Специально кружила, заходила в магазин, покупала хлеб, молоко — всё, что угодно, лишь бы оттянуть момент встречи с Антоном. Телефон звонил три раза. Он. Я не брала трубку. Потом пришло сообщение: "Где ты? Катька звонила. Сказала, что вы поругались".
Поругались. Как будто мы во дворе из-за игрушки подрались.
Когда я наконец открыла дверь, Антон сидел на кухне. Лицо каменное. Так он выглядит, когда злится, но молчит. Копит внутри.
— Ну что, устроила скандал? — он не поднял головы.
Я бросила сумку на пол.
— Не устроила. Сказала правду.
— Правду? — теперь он посмотрел на меня. — Ты её на улице обозвала!
— Я её ничем не обозвала! Я просто попросила не приходить так часто. Это нормальная просьба, Антон. Нормальная!
Он встал. Высокий, широкоплечий, он казался ещё больше, когда злился.
— Это моя сестра. Моя семья. Если тебе это не нравится, может, тебе стоило подумать раньше, прежде чем за меня замуж выходить?
Вот оно. То, что я всегда боялась услышать. "Моя семья". Как будто я — не семья. Как будто я — временная, случайная.
— Я тоже твоя семья, — тихо сказала я. — Или нет?
Он молчал. Смотрел куда-то в окно, на тёмный двор, на огни соседних домов. Молчал так долго, что я поняла: ответа не будет.
Я ушла в спальню, закрыла дверь. Села на кровать, обхватила колени руками. В голове был хаос. Может, я не права? Может, слишком много требую? Другие женщины живут с родней мужа под одной крышей — и ничего, терпят. А я не могу терпеть, когда она просто заходит на пару часов?
Телефон завибрировал. Сообщение от Оксаны: "Как дела? Поругались?"
Я начала печатать, но удалила. Что ей рассказывать? Что я устроила скандал из-за муки? Звучит смешно. Но дело ведь не в муке. Дело в том, что я чувствую себя чужой в собственном доме.
За дверью послышались шаги. Антон ходил по квартире, хлопнул холодильник, зазвенела посуда. Потом снова шаги — и тишина.
Я легла, натянула одеяло. Спать не хотелось, но закрыть глаза и хоть на минуту отключиться от этого кошмара — очень хотелось.
Утром Антон ушёл рано. Не разбудил, не сказал ни слова. Я проснулась от хлопка двери и долго лежала, глядя в потолок. На часах было половина восьмого. Можно ещё поспать, но сон ушёл. Я встала, сделала кофе. Горький, крепкий — в такие дни другой не помогает.
Телефон ожил. Звонок от свекрови. Я смотрела на экран, не решаясь ответить. Наверняка Катерина уже всем рассказала, добавив красок и драмы. Я — злодейка, разлучница, которая гонит бедную сестру мужа. На четвёртом гудке я всё же взяла трубку.
— Алло.
— Даша, здравствуй, — голос Тамары Степановны был ровным, холодным. — Мне Катерина всё рассказала. Мы должны встретиться.
Вот и началось. Семейный суд, где я — подсудимая.
— Тамара Степановна, я на работе буду до шести.
— Тогда в семь. У меня дома. Антон тоже придёт.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Я зажмурилась. Значит, разговор втроём. Или вчетвером, если Катерина будет. Меня против них. Семья против чужой.
Весь день на работе я была как в тумане. Коллеги что-то говорили, я кивала, делала вид, что слушаю. А сама прокручивала в голове предстоящий разговор. Что я скажу? Как объясню? Они же не поймут. Для них всё просто: Катерина — своя, я — чужая. Кровь важнее брака.
В шесть я вышла из офиса и поехала на Заречную, где жила свекровь. Ехать минут сорок, пробки не дают дышать. Автобус полз по проспекту, вокруг — серые дома, грязный снег, вывески магазинов. Город зимой выглядел уставшим, измученным. Как я.
Тамара Степановна встретила меня в дверях. Накрашенная, причёсанная, в строгом свитере. Она всегда выглядела так, будто собирается на приём к начальству.
— Проходи, — она посторонилась, впуская меня в узкий коридор.
В гостиной за столом сидел Антон. Лицо напряжённое, руки сцеплены. Катерины не было — и это чуть успокоило. Хоть не толпа.
— Садись, Даша, — свекровь указала на стул напротив Антона. — Чай будешь?
— Нет, спасибо.
Я села. Стол между нами казался огромным, как пропасть.
Тамара Степановна опустилась на своё место во главе стола и сложила руки. Посмотрела на меня внимательно, изучающе.
— Катерина очень расстроена, — начала она. — Говорит, ты её прямо на улице отчитала. При детях.
— Я не отчитывала. Я попросила её не приходить так часто.
— Часто? — свекровь подняла бровь. — Она же не каждый день.
— Каждый, Тамара Степановна. Честно. И берёт наши вещи, не спрашивая.
Антон дёрнулся, хотел что-то сказать, но мать его остановила взглядом.
— Семья не должна спрашивать разрешения, — твёрдо сказала она. — Мы всегда так жили. Помогали друг другу, делились. Когда Антон был маленький, я у своей сестры всё брала — и продукты, и одежду. И ничего, никто не обижался.
— Но я обижаюсь, — тихо произнесла я. — Мне неприятно.
Тамара Степановна вздохнула. Долго, устало.
— Значит, ты ставишь свой комфорт выше семьи? Выше отношений с сестрой мужа?
Вот так всегда. Вопросы, на которые невозможно ответить правильно. Скажешь "да" — эгоистка. Скажешь "нет" — значит, должна терпеть.
— Я ставлю на первое место свой брак, — сказала я, глядя прямо на Антона. — Наш брак. Или это неправильно?
Он опустил глаза.
— Даш, ну пойми...
— Что я должна понять? — я не узнавала свой голос. Он звучал твёрдо, холодно. — Что твоя сестра важнее меня? Что мне надо просто смириться и молчать? Я два года молчала, Антон. Два года! И что изменилось? Ничего. Стало только хуже.
— Хуже? — свекровь выпрямилась. — Тебе с нами плохо?
— Мне плохо, когда меня не слышат. Когда мои чувства не важны.
Комната наполнилась тяжёлым молчанием. Антон смотрел в стол, свекровь — на меня. И я вдруг поняла: бесполезно. Они не поймут. Для них я всегда буду чужой, той, которая пришла и хочет всё изменить.
Я встала.
— Извините. Мне пора.
— Даша, подожди! — Антон поднялся следом. — Не надо так.
— А как надо? — я обернулась у двери. — Скажи мне, Антон, как? Как жить, когда тебя не слышат? Когда ты — последняя в списке приоритетов?
Я вышла, не дожидаясь ответа. На улице было темно и холодно. Фонари отбрасывали жёлтые круги на снег. Я шла быстро, не разбирая дороги, просто шла — от этого дома, от этих людей, от этого ощущения, что я не имею права на собственное мнение.
Телефон зазвонил. Антон. Я сбросила. Зазвонил снова. Снова сбросила. На третий раз пришло сообщение: "Приезжай домой. Пожалуйста".
Домой. А где он, мой дом?
Я не поехала домой. Села в кафе на Советской, заказала капучино. Сидела у окна, смотрела на прохожих. Люди спешили куда-то, укутанные в шарфы, прячущие лица от ветра. У каждого — своя история, свои проблемы. И почему-то от этого стало легче.
Позвонила Оксане.
— Можно к тебе на ночь?
— Конечно. Что случилось?
— Потом расскажу.
Она жила на окраине, добираться пришлось долго. Но когда Оксана открыла дверь — в растянутом свитере, с чашкой чая в руках — я почувствовала: вот оно, то самое место, где тебя не судят.
Мы проговорили до трёх ночи. Она слушала, кивала, иногда ругалась сквозь зубы. А в конце сказала:
— Знаешь, что самое страшное? Не то, что его сестра приходит. А то, что он не на твоей стороне.
Я молчала. Потому что это была правда, от которой некуда деться.
Утром Антон прислал ещё одно сообщение: "Нам надо поговорить. Серьёзно".
Я вернулась после обеда. Он сидел на кухне, бледный, невыспавшийся. На столе — две чашки, чайник.
— Я звонил Катьке, — сказал он, не поднимая глаз. — Сказал, чтобы приходила реже. Чтобы предупреждала. И чтобы не брала наши вещи.
Я замерла.
— Серьёзно?
— Серьёзно. — Он посмотрел на меня наконец. — Прости. Я правда не понимал, как тебе тяжело. Думал, ты преувеличиваешь. А потом вчера всю ночь не спал и... понял. Если бы твоя мать каждый день приходила ко мне, лезла во всё — я бы с ума сошёл.
Я села напротив него. Руки дрожали.
— А твоя мама?
— Мама сказала, что я прав. Что семья — это прежде всего мы с тобой. Остальные — потом.
Слёзы подступили к горлу, но я сдержалась. Столько времени я ждала этих слов. Столько боли, обид, молчаливых ночей.
— Спасибо, — прошептала я.
Он протянул руку через стол, накрыл мою ладонь.
— Катька обиделась. Сказала, что я предатель. Но знаешь... пусть. Я выбираю тебя. Нас.
Мы сидели так долго — держась за руки над остывшим чаем. За окном сгущались сумерки, зажигались огни. Город жил своей жизнью, не замечая нашего маленького примирения.
Я знала: впереди ещё будут разговоры, объяснения, может, новые конфликты. Семьи не меняются за один день. Но что-то важное произошло. Антон наконец услышал меня. Наконец встал рядом.
И этого было достаточно, чтобы дышать стало чуть легче.
Вечером я написала Катерине: "Давай начнём сначала. Но по-другому. Как две взрослые женщины, которые уважают друг друга".
Ответ пришёл только через два дня. Короткий: "Хорошо".
Больше ничего. Но этого "хорошо" хватило, чтобы понять — война окончена. Перемирие хрупкое, но оно есть.
А через неделю Катерина позвонила, предупредила, что зайдёт в субботу на полчаса — отдать книгу. Она действительно пришла, выпила кофе, поболтала и ушла. Без скандалов, без вторжений.
Маленькая победа. Но моя.