Знаете, я всегда думала, что самое страшное в разводе — это когда делят квартиру. Ну или машину. Или тот сервиз, который подарила свекровь и который ты ненавидела всей душой, но теперь вдруг хочешь оставить себе — из принципа.
Но нет. Оказывается, есть вещи похуже.
Например, когда твой бывший муж, который за семь лет брака и пяти лет жизни дочери ни разу — слышите? — НИ РАЗУ не встал к ней ночью, не поменял подгузник и искренне считал, что дети до трех лет вообще не особо интересны как концепт, вдруг решает, что он — отец . И что ребенок должен жить с ним.
— Лен, ты сама понимаешь, что я справлюсь лучше, — вещал Игорь, развалившись в кресле юриста как на троне. — У меня квартира больше, зарплата выше, я могу дать Соне всё.
Я смотрела на него и не верила своим ушам. Этот человек, который забывал забрать ребенка из садика, потому что «заработался», который называл родительские собрания «бабским сборищем» и который на день рождения дочери подарил ей... настольную лампу. ЛАМПУ! Пятилетней девочке!
— Всё, кроме внимания и любви, — тихо сказала я.
— Не драматизируй, — отмахнулся он. — Я люблю Соню. Просто я работаю. Кто-то должен деньги зарабатывать, пока ты в декрете кофе пьешь.
Юрист его, молодой хлыщ в дорогом костюме, что-то строчил в блокноте. Моя адвокат, Марина Павловна, женщина под пятьдесят с усталыми глазами, молча положила руку мне на плечо.
— У моего клиента есть все основания претендовать на проживание ребенка с ним, — начал хлыщ. — Стабильный доход, просторное жилье...
— И новая жена, которой двадцать три года, и которая в «Инстаграме» пишет посты про то, как она ненавидит чужих детей, — вставила Марина Павловна невозмутимо.
Игорь поперхнулся.
— Это... это было до того, как мы...
— До того, как вы закрутили роман, пока ваша законная жена была беременна второй дочерью? — Марина Павловна открыла папку. — Кстати, о второй дочери. Вы же настаивали на аборте?
Я сжала кулаки. Это была моя боль. Когда я забеременела во второй раз, Игорь устроил истерику. Кричал, что один ребенок — это уже слишком дорого, что он не потянет двоих, что я его не слышу и вообще специально залетела, чтобы его к себе привязать.
Я не сделала аборт. Но потеряла ребенка на четвертом месяце. От стресса, сказали врачи. А Игорь... Игорь даже в больницу не приехал. Написал: «Ну вот и хорошо, так даже лучше».
— Это не относится к делу, — процедил Игорь.
— Ещё как относится, — Марина Павловна посмотрела на него взглядом, от которого хотелось провалиться сквозь землю. — Характеризует вас как отца. Или, скорее, как его отсутствие.
После встречи я сидела в машине и тупо смотрела в одну точку. Марина Павловна присела рядом, закурила.
— Не переживай. Суд всегда на стороне матери. Тем более такой матери, как ты.
— Но у него действительно больше денег, — прошептала я. — Лучше жилье. А я... я работаю удаленно, копейки получаю. Снимаю двушку на окраине. Вдруг суд решит, что...
— Елена. — Она повернулась ко мне. — Соня в каком классе?
— В нулевом пока. Подготовительная группа.
— Кто водит её на танцы?
— Я.
— Кто знает, что она не ест капусту и боится темноты?
— Я...
— Кто просыпался к ней по ночам все эти пять лет? Кто лечил ветрянку, кто учил читать, кто знает наизусть все серии «Свинки Пеппы» и имена всех её воображаемых друзей?
Я наконец заплакала.
— Я. Всё это я.
— Вот видишь. А деньги — это просто деньги. И знаешь, что я тебе скажу? Игорь не хочет дочь. Он хочет тебя унизить. Это месть за то, что ты ушла первой.
Она была права. Игорь не мог пережить, что я его бросила. После того выкидыша, после его сообщения, после всего — я просто собрала вещи и ушла. Он звонил, требовал вернуться, обещал измениться. А когда я отказалась, начал войну.
Первое судебное заседание было как дурной сон. Игорь, при полном параде, изображал страдающего отца. Его юрист нёс какую-то околесицу про «эмоциональную нестабильность матери» и «благоприятную среду для развития ребенка».
— Моя клиентка проходила лечение от депрессии, — вещал он, размахивая бумагами.
— После выкидыша! — не выдержала я. — После того, как ваш клиент сказал мне, что это «к лучшему»!
Судья, пожилая женщина с суровым лицом, посмотрела на меня поверх очков.
— Истец, это правда?
Игорь поёрзал.
— Я был в стрессе. Неудачно выразился.
— «Так даже лучше» — это неудачно? — Я достала телефон. — У меня скриншоты всей переписки. Хотите зачитать вслух, что вы мне писали?
— Елена, успокойтесь, — судья подняла руку. — Все доказательства будут приобщены к делу в установленном порядке.
И тут Игорь выдал коронный номер:
— Я хочу провести тест ДНК.
Зал замер. Я почувствовала, как холодеет спина.
— Что?
— Тест ДНК на отцовство, — повторил он громче. — Я имею право знать точно, что Соня — мой ребенок.
Мой мозг отключился. Пять лет. Пять лет этот человек растил дочь (вернее, я растила, а он формально присутствовал), и вот теперь...
— Ты ЧТО? — я вскочила. — Ты серьёзно?!
— У моего клиента есть основания для сомнений, — начал юрист.
— КАКИЕ основания?! — заорала я, и мне было плевать на регламент. — Я с ним прожила семь лет! У меня не было ни времени, ни сил ни на что, кроме ребенка и работы! КАКИЕ, блин, основания?!
— Порядок! — стукнула судья молотком. — Истец, обоснуйте ходатайство.
Игорь молчал. Потом пробормотал:
— Просто хочу быть уверен.
Марина Павловна наклонилась ко мне:
— Это хорошо. Пусть делает. Потом ему же хуже будет — судья такое не простит.
— Но это же унижение...
— Это его последний патрон. После этого у него ничего не останется.
Мы сдали анализы. Две недели ожидания были адом. Я не спала, не ела. Соня спрашивала, почему мама грустная. Я обнимала её и шептала: «Всё будет хорошо, зайка. Мама рядом».
Игорь не звонил, не писал. Не интересовался дочерью — как обычно, в общем-то.
И вот результаты пришли.
Второе заседание. Та же душная комната, те же лица. Только атмосфера другая — напряженная, как перед грозой.
Судья вскрыла конверт. Прочитала. Посмотрела на Игоря. Потом на меня. И я увидела в её глазах что-то похожее на... сочувствие?
— Результат теста ДНК показал... — она сделала паузу, — ...что ответчик Игорь Викторович... не является биологическим отцом несовершеннолетней Софьи.
Мир перевернулся.
Что?
ЧТО?!
Я уставилась на судью, не веря своим ушам. Игорь побелел как мел. Его юрист растерянно захлопал глазами.
— Это... это невозможно, — прошептала я.
И тут до меня дошло.
Роддом. Пять лет назад. Путаница с бирками на детях. Медсестра, которая причитала: «Ой, совсем запарилась, девочки все одинаковые». Они разбирались минут десять...
О боже.
О БОЖЕ.
— Значит, Соня не моя дочь? — голос Игоря дрожал. Но в нём не было боли. Там было облегчение. Чистое, неприкрытое облегчение.
И меня прорвало.
— Выйди вон! — закричала я. — ВОН, слышишь?! Ты РАДУЕШЬСЯ?! Ты рад, что она не твоя?!
— Елена... — Марина Павловна попыталась меня успокоить.
— Пять лет! — я не могла остановиться. — Пять лет она звала тебя папой! Рисовала тебе открытки! Ждала, когда ты придешь с работы! А ты... ты...
Игорь встал.
— Я свободен? — спросил он у судьи. Просто так. Буднично. Как будто спрашивал, свободен ли стол в ресторане.
Судья смотрела на него с нескрываемым отвращением.
— Формально... да. Но дело о месте жительства ребенка...
— Я снимаю иск, — отрезал Игорь. — Она не моя. Мне это не нужно.
И вышел.
Просто взял и вышел. Из зала суда. Из нашей жизни.
Я рухнула на стул. Марина Павловна обняла меня за плечи.
— Всё. Всё, дорогая. Он больше не посмеет к вам приблизиться.
— А Соня? — всхлипнула я. — Что я скажу Соне? Она же его любит...
— Любила, — поправила меня адвокат. — Прошедшее время. Он сам всё решил за вас.
Вечером я сидела на кухне и пила чай. Соня спала в своей комнате, обнявшись с плюшевым зайцем. Я смотрела на её фотографии. Младенчество. Первые шаги. Первое слово (это было «мама», к слову). День рождения. Танцы. Море.
На всех фотографиях — только мы с ней. Игорь... Игорь вообще не любил фотографироваться. «Некогда», «устал», «потом».
Теперь я понимала. Ему было всё равно. Всегда.
А биологический отец? Где-то есть мужчина, который даже не знает, что у него дочь. И женщина, которая воспитывает мою биологическую дочь. И что теперь? Менять детей обратно? Разрушать их жизни?
Нет.
Соня — это моя дочь. Я выносила её, родила, растила. Биология — это просто набор генов. А родство — это любовь, забота, бессонные ночи и вытертые коленки.
И знаете что? Пусть Игорь катится к чертям со своими алиментами, квартирами и тестами ДНК.
У меня есть дочь. Здоровая, счастливая, любимая.
А у него — новая жена, которая терпеть не может детей, и пустота внутри, которую никакие деньги не заполнят.
Прошло полгода. Я нашла биологическую маму Сони. Оказалось, она тоже в разводе. Мы встретились. Поплакали. Поговорили.
Решили ничего не менять.
Наши девочки — наши. И точка.
Игорь не звонил ни разу. Алименты не платил — формально, он уже не отец. Но мне и не нужны его деньги.
А Соня... Однажды она спросила:
— Мам, а где папа?
— Папа уехал далеко-далеко, — ответила я. — И не знаю, вернется ли.
— А ты не уедешь?
— Никогда, зайка. Я всегда буду рядом.
Она обняла меня своими маленькими ручками.
— Тогда ладно. Мне и так хорошо.
И знаете? Мне тоже.
Иногда жизнь преподносит сюрпризы. Страшные, болезненные, абсурдные. Но главное — это кто остается рядом, когда всё рушится.
А Игорь? Пусть живет со своей правдой. Той, где он — жертва, а не трус, который сбежал при первой возможности.
Мы с Соней справимся. Как справлялись всегда.
Вдвоем.