Конверт лежал на кухонном столе. Белый, с логотипом лаборатории. Внутри — направление на тест ДНК.
— Это что? — я подняла глаза на свекровь.
— А ты не понимаешь? — Зинаида Марковна поджала губы. — Сделай анализ. А то, может, ты гулящая. Откуда мне знать, от кого ты Ваньку родила?
Рука у меня дрогнула. Конверт выскользнул, спланировал на пол.
Двадцать лет брака. Двадцать лет я живу с её сыном, рожала ему детей, стирала его носки, варила его борщи. И вот — «гулящая».
— Зинаида Марковна, — голос у меня охрип. — Вы серьёзно?
— А что такого? — свекровь пожала плечами. — Ванька на Серёжу не похож. Я давно заметила. Нос другой, глаза другие. Вот и хочу убедиться.
***
Мужу я позвонила сразу, как свекровь ушла.
— Серёж, твоя мама сейчас была. Принесла направление на тест ДНК. Говорит, Ваня — не твой сын.
Пауза. Долгая такая, тягучая.
— Тань, ну ты же понимаешь, она пожилой человек...
— Серёжа. Она назвала меня гулящей. В моём доме. В лицо.
— Ну, может, она не так выразилась?
— Она выразилась именно так. Дословно: «Может, ты гулящая».
Снова пауза. Я ждала. Ждала, что муж скажет: «Какой бред, я с ней поговорю». Или: «Мам совсем уже, не обращай внимания». Или хотя бы: «Прости, это ненормально».
— Тань, — муж вздохнул. — Ну сделай ты этот тест. Чего тебе стоит? Мама успокоится, и всё.
Я молчала. В горле стоял ком.
— Сделаю, — сказала наконец. — Обязательно сделаю.
И положила трубку.
***
Сорок два года мне. Работаю бухгалтером в небольшой строительной фирме, зарплата средняя — на жизнь хватает, на роскошь нет. Замужем двадцать лет, двое детей: Маше восемнадцать, Ване — четырнадцать.
Со свекровью отношения всегда были... сложные. Не то чтобы война, но и не мир. Она с самого начала считала, что сын мог найти кого получше. Я ведь из простой семьи: мама — швея, папа — водитель автобуса. А Серёжины родители — оба инженеры, квартира в центре, дача, машина ещё в советское время.
Зинаида Марковна никогда не говорила мне гадости напрямую. Всё как-то... мимоходом. «Танечка, а ты что, не умеешь пироги печь? Странно, я думала, все женщины умеют». Или: «Танечка, а почему у тебя Маша в художественную школу не ходит? У нас в семье все с образованием».
Я терпела. Улыбалась. Старалась. Думала — ну свекровь, что с неё взять? У всех так.
А потом родился Ваня.
И вот тут началось.
Мальчик действительно не похож на Серёжу. Папа у меня был рыжеватый, с веснушками, курносый. Ваня — копия деда. А у мужа — тёмный, нос прямой, черты резкие. Разные, в общем.
Свекровь сначала молчала. Потом начала «шутить»: «А Ванечка-то в кого такой? Не в нашу породу!» Я отмахивалась — мол, в мою, в дедушку.
Но шутки становились всё злее. И вот теперь — конверт на столе.
***
Вечером пришёл Серёжа.
Я сидела на кухне, ужин не готовила. Не могла себя заставить.
— Тань, ты чего? — муж заглянул в холодильник. — А поесть?
— Сам сделай.
— В смысле?
Я подняла голову.
— В смысле — сам. Сделай. Поесть. Руки есть, плита есть. Продукты — в холодильнике.
Сергей захлопнул дверцу. Посмотрел на меня внимательно.
— Ты из-за мамы, что ли? Тань, ну хватит уже. Я же сказал — сделай тест, она успокоится.
— Серёжа, — я говорила медленно, чётко, чтобы он точно услышал. — Твоя мать обвинила меня в измене. Назвала гулящей. Потребовала доказать, что мой сын — твой. Ты считаешь, это нормально?
— Ну она же просто...
— Что — просто? Просто оскорбила? Просто унизила? Просто плюнула мне в лицо?
— Тань, не драматизируй.
Я встала. Руки тряслись, но голос был ровный.
— Знаешь что, Серёж? Я двадцать лет терплю её подколки. Двадцать лет улыбаюсь, когда она говорит мне гадости. Двадцать лет делаю вид, что всё хорошо. Но вот это — нет. Это я терпеть не буду.
— И что ты предлагаешь?
— Я предлагаю тебе поговорить с матерью. Объяснить ей, что так нельзя. Что она перешла черту.
Муж потёр переносицу.
— Тань, ты же знаешь маму. Она упёртая. Ей хоть кол на голове теши...
— То есть ты не будешь с ней разговаривать?
— Ну... попробую. Но не обещаю, что поможет.
Я кивнула. Вышла из кухни. Легла спать в Машиной комнате — дочка уехала в общежитие, поступила в институт в другом городе.
Сергей не пришёл. Не спросил, почему я ушла. Не извинился.
Что ж. Теперь я хотя бы точно знаю, на чьей он стороне.
***
Через три дня свекровь пришла снова.
Я была дома одна — Ваня в школе, Серёжа на работе. Открыла дверь, думала — соседка.
— Танечка, — Зинаида Марковна прошла мимо меня в квартиру. — Ну что, сделала анализ?
— Нет.
— Почему? — она развернулась, уставилась на меня. — Чего боишься? Если ты честная — чего бояться?
Я прислонилась к стене. Сил спорить не было.
— Зинаида Марковна, я ничего не боюсь. Я просто не собираюсь доказывать вам то, что и так очевидно.
— А мне не очевидно! — свекровь повысила голос. — Мне очевидно, что мой внук на моего сына не похож! И я имею право знать правду!
— Вы не имеете права оскорблять меня.
— Я не оскорбляю! Я спрашиваю!
— Вы назвали меня гулящей. Это оскорбление.
Зинаида Марковна махнула рукой.
— Ой, подумаешь, слово! Я же не со зла. Просто хочу быть уверена. Серёжа — мой единственный сын. Если Ванька не его — я должна знать.
Я молчала. Смотрела на эту женщину — седые волосы, аккуратно уложенные, строгий костюм, дорогие серьги. Семьдесят лет, а энергии — на троих.
— Хорошо, — сказала я вдруг. — Хорошо. Давайте сделаем тест.
Свекровь просияла.
— Вот! Вот это правильно! Я знала, что ты разумная женщина!
— Но с одним условием.
— Каким?
Я улыбнулась.
— Если тест покажет, что Ваня — сын Серёжи, вы извинитесь. Публично. При всей семье. При Ване. И при Маше. Вы скажете, что были неправы, что оскорбили меня безосновательно, и попросите прощения.
Улыбка сползла с лица свекрови.
— Что за глупости?
— Это не глупости. Это справедливость. Вы хотите правду — вот вам правда. Если я окажусь «гулящей» — пожалуйста, позорьте меня на здоровье. Но если нет — извольте ответить за свои слова.
— Я не собираюсь ни перед кем извиняться!
— Тогда и я не собираюсь делать тест.
Мы стояли друг напротив друга. Две женщины, два поколения, двадцать лет молчаливой войны.
— Ты... — свекровь задохнулась от возмущения. — Ты мне условия ставишь?!
— А вы мне — нет? Вы пришли в мой дом с конвертом и обвинением. Это — условие. Я ставлю встречное. По-моему, честно.
Зинаида Марковна схватила сумку.
— Я поговорю с Серёжей! Он тебе объяснит, как с матерью разговаривать!
И вылетела из квартиры, хлопнув дверью так, что с полки упала рамка с фотографией.
Я подняла рамку. На фото — наша свадьба. Молодые, счастливые, глупые. Двадцать лет назад.
Тогда казалось — впереди целая жизнь. Любовь, семья, дети. А оказалось — борьба. Бесконечная, изматывающая борьба за право быть собой.
***
Вечером был скандал.
Сергей пришёл злой, с порога начал:
— Тань, ты зачем маму обидела?
— Я? Обидела?
— Она звонила, плакала! Говорит, ты ей условия ставишь, унижаешь!
Я отложила книгу. Посмотрела на мужа.
— Серёж, твоя мама пришла ко мне и потребовала тест ДНК. Назвала меня гулящей. Я согласилась сделать тест, но попросила её извиниться, если он окажется в мою пользу. Это — унижение?
— Ты знаешь, как она к этому относится! Она никогда ни перед кем не извинялась!
— Вот именно. Никогда. Ни перед кем. Даже когда была неправа. Может, пора начать?
— Тань, она пожилой человек!
— И что? Пожилой человек не может отвечать за свои слова?
Муж сел на диван, обхватил голову руками.
— Господи, почему вы не можете просто нормально общаться?
— Серёжа, — я присела рядом. — Послушай меня внимательно. Я двадцать лет пытаюсь «нормально общаться». Я терплю, молчу, улыбаюсь. Но твоя мать только наглеет. Сначала были намёки, потом — открытые насмешки, теперь — прямые обвинения. Если это не остановить сейчас — что будет дальше? Она потребует выгнать меня из семьи?
— Ну ты преувеличиваешь...
— Нет. Не преувеличиваю. Серёж, я устала. Мне сорок два года. Я хочу жить спокойно. Хочу, чтобы меня уважали в моём собственном доме. Это — много?
Муж молчал.
— Ты можешь поговорить с мамой? — спросила я тихо. — Не ради меня. Ради нас. Ради детей. Ваня слышал, как она говорит обо мне. Думаешь, ему приятно?
Он поднял голову.
— А Ваня слышал?
— Конечно. В прошлый раз, когда она приходила на его день рождения. Сказала при всех: «Ну и в кого ты такой? Точно не в нашу породу!»
— Он... он что-то сказал?
— Ушёл в свою комнату. Не вышел до конца вечера.
Я видела, как меняется лицо мужа. Мама — это одно. Дети — другое.
— Я поговорю с ней, — сказал он наконец. — Завтра. Серьёзно поговорю.
Я кивнула. Хотела верить.
***
Сергей поговорил.
Я не знаю, что именно он ей сказал. Но через два дня свекровь позвонила мне сама.
— Танечка, — голос был непривычно мягкий. — Мне нужно с тобой поговорить. Можно я приеду?
Я согласилась. Хотя внутри всё сжималось от тревоги.
Она пришла без конверта. Села на кухне, сложила руки на коленях.
— Танечка, — начала она. — Серёжа мне всё рассказал. Про Ваню. Что он слышал мои слова. Что расстроился.
Я молчала. Ждала.
— Я не хотела его обидеть. Правда. Я просто... — она замолчала, подбирая слова. — Знаешь, когда умер мой муж, Серёжа был единственным, кто у меня остался. Единственный сын. Единственный близкий человек. И мне всегда казалось, что я должна его защищать. От всего. От всех.
— От меня?
— И от тебя тоже, — свекровь кивнула. — Я знаю, это глупо. Но я боялась. Боялась, что ты его заберёшь, что он забудет обо мне, что станет тебе ближе, чем мне...
Я слушала. Внутри что-то странное происходило — злость мешалась с жалостью.
— Когда родился Ваня, — продолжала Зинаида Марковна, — я испугалась ещё больше. Он был такой... другой. Не похожий на нас. И я подумала — вдруг это не Серёжин сын? Вдруг Татьяна обманула его? Вдруг я теряю внука?
— Вы не теряете внука, — сказала я тихо. — Вы его отталкиваете. Каждый раз, когда говорите, что он «не наш».
Свекровь вздрогнула.
— Я... я не думала об этом так.
— А он — думал. Он однажды спросил меня: «Мам, а бабушка меня любит? Или только Машу?»
Зинаида Марковна закрыла лицо руками. Плечи затряслись.
Я смотрела на неё — и не узнавала. Всегда такая сильная, властная, уверенная. А сейчас — просто старая женщина, которая боится остаться одна.
— Зинаида Марковна, — я накрыла её руку своей. — Я не забираю у вас сына. И внуков. Я просто хочу, чтобы мы были семьёй. Настоящей. Где все уважают друг друга.
Она подняла заплаканные глаза.
— А тест?
— Забудьте про тест. Не нужен он.
— Но я же...
— Я знаю. Вы сказали много обидного. Но если вы готовы попробовать по-другому — я тоже готова.
Свекровь долго молчала. Потом спросила тихо:
— А Ваня? Он меня простит?
— Поговорите с ним. Сами. Скажите то, что сейчас сказали мне. Он поймёт.
***
В субботу мы собрались всей семьёй на даче.
Маша приехала из института, Ваня помогал жарить шашлыки, Серёжа возился с мангалом. А Зинаида Марковна сидела рядом с внуком и рассказывала ему про деда — своего мужа, которого Ваня никогда не видел.
— Знаешь, Ванечка, — услышала я краем уха, — а ведь дед твой тоже был рыжий. Как ты. Я когда молодая была — влюбилась в него именно за это. За веснушки.
— Правда? — Ваня удивлённо посмотрел на бабушку.
— Правда. Ты на него похож. Очень.
Мальчик улыбнулся. Первый раз за долгое время — улыбнулся бабушке.
Я отвернулась, чтобы не расплакаться. Двадцать лет. Двадцать лет я ждала этого момента.
Серёжа подошёл, обнял меня сзади.
— Тань, — шепнул он. — Спасибо.
— За что?
— За терпение. За то, что не сдалась. За то, что дала маме шанс.
Я прижалась к нему.
— Это не я дала. Это вы сами. Ты и она.
— Но если бы ты не поставила тот ультиматум...
— Это был не ультиматум. Это была просьба. Чтобы меня услышали.
Он поцеловал меня в макушку.
— Я слышу. Теперь — слышу.
***
Прошло полгода.
Зинаида Марковна приходит к нам каждое воскресенье — на обед. Мы с ней вместе готовим. Она учит меня печь пироги — те самые, которые я «не умела».
Оказалось — она отличная учительница. Когда не пытается самоутверждаться.
Ваня теперь сам звонит бабушке. Рассказывает про школу, про друзей, про компьютерные игры. Она слушает — терпеливо, внимательно, не перебивая.
А тот конверт — направление на тест ДНК — я нашла недавно в своих бумагах. Хотела выбросить, но передумала.
Оставила. Как напоминание.
Что иногда нужно поставить границу, чтобы люди научились её уважать. Что молчание — не всегда мудрость, иногда это трусость. И что даже самые сложные отношения можно починить — если обе стороны этого хотят.
Свекровь, кстати, так и не извинилась. Не теми словами, которые я просила. Но её поступки — лучше любых слов.
Когда она смотрит на Ваню с теплотой, когда обнимает его на прощание, когда говорит: «Береги себя, внучек» — это и есть её извинение.
Мне хватает.
ПИШИТЕ ваше мнение — ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ!