Первая ночь в доме Галины Петровны была похожа на существование в параллельной, тихой реальности. Девочки, утомлённые неожиданным «приключением», свалились на большой раскладушке в бабушкиной комнате почти мгновенно. Анна лежала в узкой, но чистой кровати в соседней комнатке, уставясь в темноту. Тело ныло от усталости, но сон не шёл. Перед глазами снова и снова всплывали кадры дня. Но теперь, в кромешной тишине чужого (и всё же уже не совсем) дома, к боли начали подмешиваться другие чувства. Стыд. За то, что «не доглядела», «не удержала». Страх. Перед будущим, которое было абсолютно туманным. И странное, щемящее облегчение. Как будто она годами несла на плечах тяжёлый, неудобный груз, и только сейчас, когда его сбросили, поняла, насколько он её сгибал.
Утром её разбудил не будильник, а тихий стук в дверь и голос Галины Петровны:
— Анна? Проснись. Девочки уже уплетают манную кашу. Выходи, поговорить надо.
Разговор происходил на той же самой кухне. Запах теперь был кофейный. На столе стояли две простые чашки.
— Ну как, живая? — спросила свекровь, оценивающе глядя на её бледное лицо.
— Живая, — кивнула Анна.
— То-то. Слушай сюда. Сегодня я позвоню ему. И он сюда приедет. Ты в комнате с детьми сидишь, дверь не открывай. Я с ним разберусь.
— Галина Петровна, я…
— Никаких «я». Ты сейчас ни в каком состоянии с ним говорить. Ты или расплачешься, или в лицо ему плюнешь. И то, и другое сейчас ни к чему. Ты мать. Твоя задача — чтоб дети не видели этого бардака. Всё остальное — моя забота. Я его мать. Я его в мир выродила, я и отвечаю за то, во что он превратился.
В этих словах не было сомнений. Была та же стальная решимость, что и вчера. Анна могла только согласиться. Она чувствовала себя разбитой и благодарной одновременно.
Они услышали его шаги по лестнице около двух дня. Тяжёлые, неуверенные. Звонок в дверь прозвучал робко. Галина Петровна вздохнула, отложила полотенце и пошла открывать. Анна, по уговору, быстро зашла в комнату к девочкам, которые играли в куклы. Она прикрыла дверь, оставив щель. Не чтобы подслушивать. А потому что не могла не слышать.
— Мама, — прозвучал за дверью голос Максима. Натянутый, виноватый.
— Заходи, — сухо ответила Галина Петровна щелкнув замком.
Послышались шаги в прихожей, звук, как он ставит на пол какую-то тяжёлую коробку (подарок? попытка откупиться?).
— Где они? — тихо спросил он.
— Там, — даже не уточняя, где именно. — Садись на стул. Не в гостиную, тут, на кухне.
Тишина. Потом скрип стула.
— Мам, я могу объяснить…
— Объяснять будешь в другом месте и другому человеку. Если он найдётся, кому твои объяснения нужны, — голос свекрови был ровным, холодным, как лезвие. — Мне объясняй только одно. Как ты, сын мой, позволил себе выгнать на улицу жену? Да ещё с двумя малыми детьми? Ты в своём уме вообще?
— Я её не выгонял! Она сама ушла! — в голосе Максима послышались знакомые Анне нотки раздражённого оправдания.
— Ага, сама. С разбитым сердцем, с сумкой, в слезах, к сиротке-свекрови поехала. От хорошей жизни. Ты думаешь, я вчера слепой была? Я на неё глянула — у меня у самой сердце оборвалось. Она как тень была. А ты… «сама ушла».
— Но она же… она всё неправильно поняла! И вообще, она сама виновата! Вечно уставшая, вечно ноет, никакой радости от неё! — он завёлся, срываясь на крик. — Мне тоже тяжело! Мне тоже внимание нужно!
На кухне раздался резкий, оглушительный звук — будто что-то тяжёлое и металлическое шлёпнулось о стол. Анна вздрогнула за дверью. Девочки притихли, прислушиваясь.
— Молчи! — прошипела Галина Петровна, и в её голосе впервые прорвалась ярость. — Ты говоришь как последний эгоист! Какое внимание? Ты взрослый мужик или сосунок? Она тебе родила двух дочек! Одновременно! Она тебе дом держала, пока ты карьеру строил! Она ночами не спала, к груди их прикладывала, а ты храпел! И вместо благодарности ты ей… любовницу в дом привёл?! В её постель? Да я тебя…
Послышался звук шлёпка, будто от удара ладонью по столу.
— Мама!
— Не мамкай мне! Стыдно мне за тебя! Сволочь ты, Максим. Настоящая сволочь. Такая же, как твой отец, который нас с тобой бросил ради вертихвостки молоденькой. Только он хоть не врал. А ты… ты ещё и винишь её!
В комнате, где сидела Анна, стояла гробовая тишина. Она прижала ладони ко рту, чтобы не издать звука. Она никогда не слышала, чтобы Галина Петровна так говорила. И никогда не знала, что отец Максима ушёл именно так.
— Что ты хочешь? — глухо, после паузы, спросил Максим.
— Я хочу, чтобы ты ушёл отсюда. Сейчас. И чтобы не появлялся, пока я не позвоню. Понял? Ты им сейчас не нужен. Ты им — боль и стыд. Ребёнку, когда он падает, дают время, чтобы поплакать и успокоиться. Вот и им дай это время. А если появишься без спроса — я тебе ноги переломаю, родной ты мой. Я не шучу.
— А дети? Мои же дети!
— Твои? — язвительно фыркнула свекровь. — А где ты был, когда у них колики были? Когда зубы резались? Когда в садик первый раз шли? Твои они будут тогда, когда научишься быть отцом. А пока — это её дети. И мои внучки. И мы с ней как-нибудь разберёмся.
Послышались тяжёлые шаги, рывок двери.
— И деньги приноси. Каждый месяц. Половину зарплаты. На них. Не на неё, а на них. На молоко, на фрукты, на одежду. Будешь увиливать — через суд пойдём. И я сама буду свидетельствовать, какой ты папаша. Всё. Разговор закончен. Иди.
Раздались шаги и хлопнула дверь. На кухне воцарилась тишина. Потом Анна услышала, как Галина Петровна тяжело опустилась на стул и тихо, прерывисто вздохнула. Она сидела так несколько минут. Потом встала, подошла к двери в комнату, приоткрыла её.
— Всё. Ушел. Можно выходить.
Анна вышла. Свекровь стояла у окна, глядя во двор, где отъезжала машина Максима.
— Прости, что пришлось слышать, — сказала она, не оборачиваясь.
— Это я должна просить прощения, что втянула вас в это… — начала Анна.
— Прекрати. Не втянула. Это моя обязанность. Как матери. Как женщины. — Галина Петровна повернулась. Её глаза были сухими, но очень усталыми. — Он… он не всегда был таким. Отец его ушёл, когда ему семь было. Я на двух работах вкалывала, чтобы поднять. Может, слишком баловала, от всего оберегала. Вот и вырос… недолюбленным эгоистом. Думал, мир ему должен. А когда мир в лице жены перестал крутиться только вокруг него — обиделся. Нашёл того, кто будет крутиться.
Она подошла к столу, налила себе воды.
— Ты не виновата. Запомни раз и навсегда. Он виноват. Сто процентов. И теперь у тебя есть выбор. Плакать и жалеть себя. Или жить дальше. Для них, — она кивнула в сторону комнаты, откуда снова доносился детский смех.
Прошла неделя. Потом вторая. Жизнь втроём у бабушки обретала свои чёткие очертания. Было тесно, но удивительно спокойно. Аня днями работала. Галина Петровна не лезла в душу, но создавала крепкий, надёжный тыл. Она готовила и кормила их, сидела с девочками. В выходной, глядя как Анюта грустно смотрит в окно, принесла с антресолей старый, но добротный чемоданчик с инструментами и, увидев, как у девушки загорелись глаза и как она перебирает вязальные клубочки, сказала:
— Хочешь — организуй тут свой угол. На столе этом. Может понравится, в жизни пригодится.
Анна впервые за долгие годы почувствовала, что у неё есть не только обязанности, но и право на что-то своё. Она стала вязать не только для девочек, но и на заказ — через сарафанное радио среди мамочек из сада и соседок Галины Петровны. Деньги были копеечные, но каждая заработанная купюра давала чувство невероятной, хрупкой самостоятельности.
Однажды вечером, когда девочки уже спали, они сидели с Галиной Петровной на кухне. Свекровь разбирала старый фотоальбом.
— Смотри, — сказала она, показывая пожелтевшую фотографию. На ней была она, лет тридцати, строгая и красивая, и маленький Максим с огромным бантом на рубашке. — Вот он, мой крест. И моя радость. И моё самое большое разочарование.
Она перевернула страницу. Там была фотография Анны и Максима на свадьбе. Анна в простом платье, с сияющими глазами.
— А вот это… это была моя надежда. Что он, с тобой, исправится. Станет человеком. Не срослось.
— Галина Петровна… — Анна не знала, что сказать.
— Зови меня просто тётя Галя, — неожиданно сказала свекровь. — Хватит с нас этих церемоний. Мы с тобой, выходит, в одной лодке. Две женщины, которых один мужчина кинул. Только я — старуха, а ты — молодуха. У тебя вся жизнь впереди.
Она закрыла альбом.
— Что будешь делать, Анют? — спросила она прямо. — Не сейчас. А потом. Когда этот отпуск закончится? Когда нервы улягутся?
Анна долго молчала, смотря на свои руки, на тонкий след от обручального кольца, который ещё не затянулся.
— Не знаю, тётя Галя. Честно. Боюсь. Боюсь одной растить их. Боюсь, что не потяну. Боюсь, что они будут без отца.
— Отец, который предал их мать, — он хуже, чем никакого, — твёрдо сказала Галина Петровна. — А одна… ты не одна. Я же сказала. Я — с тобой. Пока жива. А потянешь. Я вижу, какая ты сила в себе носишь. Просто она спала. А сейчас проснулась.
Прошёл месяц. Максим исправно переводил на карту жены деньги. Ни разу не позвонил, не написал. Как будто растворился. И странное дело — с каждым днём Анна думала о нём всё меньше. Её мир теперь состоял из тёплой бабушкиной кухни, смеха дочек, растущей стопки заказов на вязаные пинетки и шапочки, и тихих вечерних разговоров с Галиной Петровной… с тётей Галей. Они стали семьёй. Странной, неполной, но настоящей.
Однажды субботним утром Анна стояла на балконе. Галина мыла посуду на кухне. Девочки возились в комнате. Было солнечно. Она смотрела на двор, где гуляли молодые мамы с колясками, и вдруг поймала себя на мысли, что ей… спокойно. Не счастливо ещё. Слишком свежи были раны. Но спокойно. Как после долгой, изматывающей бури.
Она вернулась на кухню, подошла к Гале, которая вытирала тарелки.
— Тётя Галя.
— А?
— Спасибо. За всё. Что не отвернулись. Что приняли. Я боялась что не примете.
Галина Петровна… Тётя Галя остановилась, посмотрела на неё своими острыми глазами, и в уголках её губ дрогнуло что-то вроде улыбки.
— Дура. Кровь — не вода. Но иногда вода оказывается крепче. Мы с тобой теперь — вода. Понимаешь? Никуда не денемся.
Анна обняла её. Жёсткие, костлявые плечи, знакомый запах дешёвого мыла и домашнего уюта. И в этом объятии не было былой почтительной дистанции. Была близость. Женская. Материнская. Сестринская. Какая-то очень древняя и очень прочная.
— Мама! Бабуля! Идите, смотрите, мы замок построили! — позвали из комнаты девочки.
Они вошли. На полу из кубиков и подушек красовался кривоватый, но гордый «замок». Сонечка и Машенька сияли.
Анна села на пол рядом с ними, обняла обеих. Тётя Галя присела на диван, глядя на них.
И в этой маленькой комнатке, пахнущей пирогами, детством и старой мебелью, не было несчастной брошенной жены. Была мать. Была бабушка. Были две маленькие девочки. И была их жизнь. Не та, которую они планировали. Не лёгкая и не богатая. Но — честная. Настоящая. И, что самое главное, — своя
Понравилась история? В таком случае можете поддержать Вику, нашего автора, ДОНАТОМ! Жмите на черный баннер ниже:
Пожалуйста, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)