Дональд Трамп заявил, что будет лично следить за возможной сделкой между Netflix и Warner Bros. Discovery. Стриминговый гигант стоимостью 530 млрд долларов готовится поглотить легендарную голливудскую студию. Ту самую, что подарила миру «Касабланку», «Гарри Поттера и Бэтмена. Если сделка состоится, это станет крупнейшей трансформацией индустрии развлечений за последние десятилетия.
Что происходит и почему это важно
Когда президент США публично заявляет о внимании к корпоративной сделке, это сигнал. Речь идет о чем-то большем, чем просто смена владельца у киностудии. Трамп фиксирует исторический момент — стриминговые платформы окончательно поглощают традиционный Голливуд.
Warner Bros. — это почти столетняя история американского кино. Студия выпустила первый звуковой фильм «Певец джаза» в 1927 году и с тех пор создала не один культурный феномен, каждый из которых становился частью мировой идентичности. Багз Банни и Гарри Поттер, «Касабланка» и «Матрица», Супермен и Бэтмен — все это Warner Bros. Студия переживала взлеты и падения, меняла владельцев, но всегда оставалась символом голливудской мечты.
Netflix двадцать пять лет назад рассылал DVD по почте. Компания начиналась как сервис видеопроката, бросивший вызов сети Blockbuster. Тогда никто не воспринимал ее всерьез, подумаешь, диски по почте. Сегодня Netflix стоит в восемнадцать раз дороже легендарной голливудской студии и может позволить себе ее купить. 302 миллиона подписчиков в 190 странах, годовая выручка в 45 млрд долларов, семнадцать миллиардов ежегодно на производство контента. Это уже не стриминговый сервис, это глобальная медиаимперия.
Потенциальная сделка означает не просто смену вывески над студией в Бербанке. Она означает, что технологические компании начинают диктовать, кому и что снимать. Доставщики дисков готовы поглотить институцию, создавшую звуковое кино.
Цифры, которые объясняют все
Netflix с капитализацией в 530 миллиардов долларов стоит дороже, чем ВВП Бельгии, Австрии или Норвегии. Одна компания по производству сериалов весит больше, чем экономика развитой европейской страны. Годовой бюджет Netflix на создание контента — 17 млрд долларов — превышает совокупные расходы на кинопроизводство всех российских компаний примерно в десять-пятнадцать раз. Один Netflix тратит на сериалы и фильмы больше, чем вся Россия.
Warner Bros. Discovery при всем своем легендарном статусе оценивается рынком в 29 млрд долларов. Для Netflix это примерно пять-шесть процентов собственной стоимости. Комфортная сделка, не угрожающая финансовой устойчивости. Примерно как для человека с состоянием в миллион долларов купить машину за пятьдесят тысяч — заметные расходы, но не катастрофа.
Теперь посмотрим на Россию. «Газпром-Медиа» — крупнейший частный медиахолдинг страны. НТВ, ТНТ, «Пятница», «Матч ТВ», продюсерские компании, онлайн-кинотеатры — внушительная империя по российским меркам. По экспертным оценкам холдинг стоит два-четыре миллиарда долларов. Точной цифры не знает никто: компания не торгуется на бирже и не раскрывает полную отчетность. Годовая выручка составляет около полутора миллиардов. Это тридцатая часть того, что зарабатывает Netflix.
Яндекс — технологический лидер России. Поисковик, такси, доставка, электронная коммерция, финтех, «Кинопоиск» — огромная экосистема сервисов, которой пользуются десятки миллионов людей каждый день. Вся компания стоит около тринадцати миллиардов долларов. Это меньше двух с половиной процентов от стоимости Netflix. Весь российский технологический гигант — погрешность в капитализации американского стримингового сервиса.
«Кинопоиск», крупнейший российский онлайн-кинотеатр с пятнадцатью миллионами подписчиков, генерирует выручку в 300-400 млн долларов в год. Netflix зарабатывает такую сумму за три дня. Такие цифры просто констатация факта: разница в экономических возможностях делает одни сделки реальными, а другие — фантастическими.
Почему Америка может себе это позволить
Когда СМИ пишут о возможной сделке между Netflix и Warner Bros., они обычно фокусируются на том, что будет с Гарри Поттером, сохранится ли вселенная DC, какие сериалы закроют. Но, если задуматься: откуда вообще берутся десятки миллиардов долларов на такие покупки?
У Netflix нет 30 млрд наличными на счетах. Ни у одной компании в мире нет таких свободных денег. Крупнейшие сделки финансируются иначе — через сложную систему, которую американский финансовый рынок оттачивал больше ста лет. Американская биржа — это гигантский бассейн с деньгами. Совокупная стоимость всех компаний на Нью-Йоркской фондовой бирже и NASDAQ превышает пятьдесят триллионов долларов. Это больше, чем годовой ВВП США и Китая вместе взятых. В таком бассейне найти тридцать-сорок миллиардов, все равно что зачерпнуть стакан воды из озера. Когда Netflix решит привлечь деньги на покупку, у компании будет несколько проверенных способов.
Первый — взять в долг. Это работает как ипотека, только масштабы другие. Netflix выпускает корпоративные облигации — долговые расписки с обещанием вернуть деньги через несколько лет с процентами. Инвесторы охотно покупают такие бумаги у надежных компаний. Netflix уже так делал: совокупный долг компании превышает четырнадцать миллиардов. Ключевой момент — процентная ставка. Крупная американская компания занимает под пять-шесть процентов годовых.
Второй способ — выпустить новые акции. Компания стоимостью полтриллиона может продать инвесторам небольшую дополнительную долю и получить десятки миллиардов живых денег. Американский рынок достаточно велик, чтобы переварить такие объемы. За Netflix стоят институциональные инвесторы — гигантские фонды, управляющие сбережениями миллионов людей. Крупнейший акционер — Vanguard Group с пакетом в двадцать три миллиарда долларов. На втором месте BlackRock с девятнадцатью миллиардами. Эти фонды управляют пенсионными накоплениями американских учителей, врачей, офисных работников. Vanguard управляет активами на восемь триллионов долларов, BlackRock — на десять триллионов.
Когда руководство Netflix придет к этим фондам с презентацией. Мол, вот, мы хотим купить Warner Bros., вот какие преимущества это даст — менеджеры фондов выслушают очень внимательно. Если аргументы убедят, они поддержат сделку и помогут мобилизовать капитал за месяцы. Это не теория. Именно так финансировались крупнейшие медийные сделки: покупка Fox компанией Disney за семьдесят один миллиард, слияние AT&T и Time Warner за восемьдесят пять миллиардов, приобретение MGM компанией Amazon за восемь с половиной миллиардов.
Отдельно важна предсказуемость правил. Когда Трамп говорит, что будет «следить» за сделкой, он имеет в виду стандартную антимонопольную проверку. Регуляторы рассмотрят, не приведет ли слияние к монополии, не пострадают ли потребители. Процедура займет год-полтора, возможно потребуют продать часть активов. Но правила известны заранее — компании могут планировать на годы вперед.
Почему в России такое невозможно
Представим, что Яндекс решает купить «Газпром-Медиа». С точки зрения бизнес-логики сделка выглядит разумно: Яндекс получил бы контент для «Кинопоиска», производственные мощности, рекламный инвентарь телеканалов. На бумаге красиво. На практике это невозможно. И дело не в желании или нежелании, а в простой экономике.
Первое препятствие — масштаб. Весь Яндекс стоит тринадцать миллиардов долларов. «Газпром-Медиа» при справедливой оценке — три-пять миллиардов. Для покупки Яндексу пришлось бы отдать от четверти до трети собственной стоимости.
Вернемся к аналогии с машиной. Когда Netflix покупает Warner — это пять-шесть процентов его стоимости. Как для человека с десятью миллионами купить машину за пятьсот тысяч. Ощутимо, но не страшно. Для Яндекса аналогичная сделка, как потратить на машину четыре миллиона из десяти. Придется либо влезать в огромные долги, либо продавать половину имущества.
Второе препятствие — стоимость денег. Помните, Netflix занимает под пять-шесть процентов годовых? В России ситуация радикально иная.
Ключевая ставка Центрального банка — шестнадцать с половиной процентов. Реальные кредиты для бизнеса — восемнадцать-двадцать процентов годовых.
Посчитаем. Кредит на 350 миллиардов рублей под восемнадцать процентов означает шестьдесят три миллиарда только процентных платежей в год. Это больше всей годовой выручки «Газпром-Медиа». Купленный актив не способен обслуживать кредит, взятый на его покупку. Сделка становится абсурдной еще до подписания документов.
Третье препятствие — валютная нестабильность. Крупные медийные сделки окупаются за десять-пятнадцать лет. За последние пять лет рубль потерял к доллару около пятидесяти процентов стоимости. Планировать на десять лет, когда не знаешь курс через год — упражнение в гадании.
Четвертое препятствие — размер финансового рынка. Капитализация всей Московской биржи — около пятисот миллиардов долларов. Это размер одного Netflix. Если американский рынок — океан, российский — небольшое озеро. В нем физически нет десятков миллиардов, которые можно привлечь для крупной сделки.
Сложите все вместе: небольшой масштаб компаний, высокую стоимость кредитов, непредсказуемость валюты, ограниченный финансовый рынок. Крупные сделки невозможны не из-за запретов — они просто не имеют экономического смысла. Математика не сходится.
Зачем вообще нужны большие сделки
Возникает честный вопрос: а нужны ли эти гигантские слияния? Может, это просто игры миллиардеров, не имеющие отношения к качеству кино? Аргументы «за» звучат убедительно. Disney — классический пример того, как покупки создают ценность.
В 2006 году Disney купил Pixar за семь с половиной миллиардов. Скептики крутили пальцем у виска: зачем столько за мультяшную студию? С тех пор фильмы Pixar принесли пятнадцать миллиардов только в прокате — без учета игрушек, парков развлечений и стриминга.
В 2009 году Disney взял Marvel за четыре миллиарда. Снова скептицизм: комиксы? Серьезно? Сегодня кинематографическая вселенная Marvel заработала тридцать миллиардов и стала культурным феноменом планетарного масштаба.
В 2012 году — Lucasfilm со «Звездными войнами» за четыре миллиарда. Новая трилогия, сериалы для Disney+, расширенная вселенная — инвестиция окупилась многократно.
Маленькая студия не смогла бы извлечь такую ценность из этих активов. У Disney есть глобальная дистрибуция в каждой стране мира, маркетинговые бюджеты в сотни миллионов долларов на один фильм, парки развлечений для кросс-промоушена, производство игрушек и одежды. Это экосистема, которую невозможно создать с нуля.
Второй плюс больших компаний — они могут рисковать. Netflix теряет деньги на семидесяти процентах своих проектов. Большинство сериалов не становятся хитами, многие закрывают после первого сезона. Но оставшиеся тридцать процентов — «Игра в кальмара», «Очень странные дела», «Уэнсдэй» — с лихвой компенсируют убытки. Маленькая студия так не может: для нее каждый провал — катастрофа. Поэтому она снимает только безопасное и проверенное.
Третье — технологии. Современная стриминговая платформа стоит один-два миллиарда долларов: серверы по всему миру, приложения для сотен устройств, алгоритмы рекомендаций. LED-студии для съемок как в «Мандалорце» — еще сотни миллионов. Такие инвестиции под силу только гигантам.
Почему большое — не всегда лучшее
Но есть и обратная сторона. Гигантские корпорации порождают бюрократию.
В индустрии это называют «творчество комитетов»: над каждым проектом сидят десятки менеджеров, маркетологов, юристов. Каждое решение проходит согласования. Смелые идеи отсеиваются как «не соответствующие бренду» или «слишком рискованные». Результат — бесконечные сиквелы, ремейки и перезапуски вместо чего-то по-настоящему нового.
Студия A24 за десять лет стала одной из главных сил в американском кино. Ее годовой бюджет — в тридцать раз меньше, чем у Netflix. Но именно A24 выпустила «Все везде и сразу» с семью «Оскарами», «Лунный свет», «Леди Берд». Секрет прост: режиссерам дают творческую свободу и не лезут в процесс с бесконечными правками.
Blumhouse Productions снимает хорроры за три-пятнадцать млн долларов, давая режиссерам полный контроль в обмен на скромный бюджет. «Прочь» Джордана Пила стоил четыре с половиной миллиона — заработал двести пятьдесят пять миллионов. «Паранормальное явление» сняли за пятнадцать тысяч долларов, не миллионов, а просто тысяч. И собрали двести миллионов в прокате.
Южная Корея доказывает то же самое. Вся ее киноиндустрия оценивается в пять миллиардов долларов — это бюджет Disney на три летних блокбастера. Но корейские «Паразиты» получили «Оскар» за лучший фильм, а «Игра в кальмара» побила все рекорды Netflix. Режиссеры Пак Чхан-ук и Пон Джун-хо входят в число самых уважаемых в мире.
История кинематографа подтверждает: золотые эпохи часто случались без мегакорпораций. Золотой век Голливуда тридцатых-пятидесятых, итальянский неореализм, французская новая волна — все это возникло в условиях фрагментированного рынка, где небольшие студии конкурировали идеями, а не размером кошелька.
Что на самом деле важно
Если выделить один фактор, определяющий развитие киноиндустрии — это не слияния и не их отсутствие. Это доступ к глобальной аудитории. Корейское кино взлетело не потому, что какая-то корпорация кого-то купила. Оно взлетело, когда Netflix начал показывать корейские сериалы всему миру. «Игра в кальмара» снималась для корейского зрителя, а посмотрели ее сотни миллионов человек на всех континентах. K-pop подогрел интерес к корейской культуре. Правительство вложилось в продвижение. Все сошлось.
Голливуд доминирует не потому, что американские студии большие. А потому что английский язык понимают полтора миллиарда человек, а американская поп-культура стала главным экспортным товаром страны — важнее автомобилей и самолетов.
Болливуд производит больше фильмов в год, чем Голливуд. Индийские миллиардеры могли бы купить любую голливудскую студию. Но хинди и специфическая эстетика ограничивают аудиторию, и индийское кино остается региональным феноменом, почти неизвестным за пределами субконтинента и диаспоры.
Русскоязычная аудитория — двести шестьдесят миллионов человек. Англоязычная — полтора миллиарда. Разница в шесть раз сразу задает потолок для любого русскоязычного контента. Это не приговор — но это реальность, которую нужно учитывать.
