Похороны прошли в тихой деревеньке, где прошло детство Михаила. Серое небо плакало вместе с немногочисленными родственниками и друзьями. Лида стояла, словно окаменевшая, не проронив ни слезинки. Только губы её беззвучно шептали что-то неразборчивое. Стылый, промозглый ветер трепал концы траурных лент на венках, когда гроб с Михаилом медленно опускали в сырую землю. Анна, её мать, женщина хрупкая, с тонкой паутинкой морщин вокруг глаз, и без того не отличалась крепким здоровьем, а новость о смерти зятя, подкосила её совсем. Она слегла, в постель, и почти не вставала. Поэтому на похороны приехал только Пётр Иванович, человек суровый, но с добрым сердцем, которое сейчас разрывалось от сочувствия к дочери.
Аля, за эти дни превратилась в тень самой себя. Бессонные ночи, проведенные у постели рыдающей подруги, вымотали её до предела. Она едва держалась на ногах. Лида не спала ночами, кричала, и всё время винила себя в смерти мужа.
— Я ни на минуту не должна была оставлять его одного, понимаешь, — повторяла она одно и то же, — и зачем только пошла за этой проклятой водой! Если бы я была рядом… Если бы… мне нужно было насторожиться от его вопросов, понять, что он задумал. Он спрашивал, на каком этаже находится его палата. Заулыбался даже, когда узнал, что пятый. И всё время подтягивался на руках, пытаясь заглянуть в окно. А я дура радовалась этому, говорила: «Видишь какой ты сильный, руки действуют, ноги свои ощущаешь, подлечишься и будешь ходить». А он вон что задумал. Выбрал момент, когда я ушла, и в окно.
Аля, видя её состояние, не знала, чем помочь. Слова утешения казались пустыми и бессмысленными. Она просто старалась быть рядом, держала за руку, приносила чай, следила, чтобы Лида хоть немного поела.
На поминках мать Михаила стала обвинять Лиду в смерти сына, кричала, что она была плохой женой, раз допустила такое. Поэтому они не стали там больше задерживаться. Забрали детей, и все вместе поехали домой, в Калиновку. Аля хотела проведать родителей, а Лида решила, что пока поживёт на родине. Дорога прошла в тягостном молчании. Лида смотрела в окно автобуса невидящим взглядом, дети, притихшие и испуганные, жались к ней. Пётр Иванович ехал молча, изредка вздыхая.
Хоть и был приезд дочери в Калиновку связан с большим несчастьем, Полина всё равно обрадовалась возможности увидеть Алю и внучку. Дома она пробыла всего два дня, потому что нужно было уже возвращаться, отпуск подходил к концу. И Полина стала уговаривать дочь, оставить Олю у них.
— Аль, ну пускай внучка с нами побудет до лета, а там в отпуск приедете, и заберёте её.
— Ой мам, не знаю, — вздыхала Аля, — я ведь с Оленькой никогда ещё так на долго не расставалась, не знаю, смогу ли без неё.
— Аля ну оставь, — уговаривала Полина, — мы хоть с отцом порадуемся на неё. Такая смышлёная девочка растёт.
И Аля согласилась.
Перед отъездом сходила к Лиде, поговорила с Петром Ивановичем.
— Дядя Петя, вы ей тут не давайте одной оставаться. Пускай на работу выходит, в школе для неё место найдут. Будет на людях, быстрее в себя придёт.
— Постараюсь Аля, постараюсь, — пообещал Пётр Иванович, — Анна моя, видишь, совсем расхворалась. Жалко Лидку, всегда как веретено была, а теперь словно неживая. Всё плачет, да у окна сидит, глядит на дорогу.
Провожая Алю на остановку к автобусу, и обнимая её Лида проговорила.
— Спасибо тебе, за то, что ты была у меня и есть. Если что не оставь Катюшку с Юрой.
— Лидка, ты это о чём сейчас? — Аля встряхнула подругу за плечи.
— Да так, ни о чём, — грустно улыбнулась та, — мало ли что произойти может, вдруг заболею. Родители сама видишь, уже не те. А ты, знаю не оставишь их.
— Лида, — Аля строго посмотрела на неё, — выбрось все дурные мысли из головы. У тебя дети, ты им нужна понимаешь, нужна. Поэтому должна быть с ними. Возьми себя в руки и живи ради Юры и Катюшки.
— Я всё понимаю Аленький, — кивнула головой Лида, — я постараюсь.
Подошёл автобус, Аля села на своё место, и пока не свернули за поворот, видела у остановки, на заснеженной дороге, одинокую фигуру Лиды.
Первое время в Калиновке, дни для Лиды слились в одни серые сутки. Юра и Катя пошли в калиновскую школу, а она оставалась дома. Готовила обед для родителей, потом словно тень проходила по комнатам, протирала пыль с мебели и садилась у окна. Пётр и ругал её, и уговаривал выйти на работу, тем более что в школе было место преподавателя биологии. Она только головой кивала и говорила, что обязательно выйдет на работу, только немного позже, а сейчас ей нужно побыть одной. Как-то раз, Юра попросил у неё найти альбом и краски. Лида разбирая чемоданы, среди прочих вещей нашла дневник Михаила, и удивилась: «Мишка вёл дневник, сроду об этом не знала», подумала она. Открыла коричневую общую тетрадь и стала читать. Записи начинались с их знакомства, с того самого вечера, когда он увидел её в клубе на танцах. Лида погрузилась в чтение, словно нырнула в прошлое. Вспомнила тот вечер, шумную музыку, яркий свет и Мишу, подошедшего к ней. Он был такой красивый, в военной форме. Она, перелистывая страницы, словно заново переживала те трепетные моменты их зарождающейся любви. Михаил описывал её глаза, как два глубоких омута, в которых он тонул с каждым взглядом. Он восхищался её смехом, сравнивая его со звоном колокольчиков, и её грацией, с которой она двигалась в танце. В дневнике были не только восторженные признания, но и размышления о жизни, о его мечтах и надеждах. Она читала о его переживаниях во время службы, о тоске по дому и о ней. В одной из записей он признавался, что именно мысли о Лиде помогали ему выстоять в самые трудные моменты.
В последних записях, сделанных уже в госпитале, читалось отчаяние и безысходность. Он писал о том, ему тяжело бороться, как мир вокруг кажется серым и бессмысленным. «Вчера, — читала она, — я случайно услышал разговор медсестёр в коридоре. Они говорили обо мне, о том, что я молодой мужик, никогда не смогу быть с женой в постели. Ходить будет, говорила одна другой, а вот жене придётся любовника искать, как муж, полный ноль. И я подумал, а зачем я Лиде такой. Она молодая, красивая, полная сил женщина, а я в доме буду вроде мебели. И есть мужик, и нет его. Зачем, ради чего я буду её мучить? Знаю, она не предаст, не бросит. А ради чего все эти жертвы? Наверное, будет честнее, избавить её от всего этого. Поэтому я принял решение, мне незачем жить. Осталось, только набраться смелости, и осуществить задуманное. Так будет лучше для всех». Лида вспомнила его странные вопросы и поведение перед смертью. Теперь все стало ясно. «Мишка, Мишка, что же ты натворил, — зарыдала Лида, — почему молчал, ничего мне не сказал. Мы бы нашли способ с этим справится. Мне ты был нужен любой».
Лида закрыла дневник, словно захлопнула крышку гроба над своими чувствами. Рыдания сотрясали её тело, боль пронзала каждую клеточку. Она осознала весь ужас произошедшего, поняла, что Михаил ушёл не только от физической немощи, но и от страха стать бременем для неё. В его решении сквозила любовь, пусть и извращенная, жертвенная. Лида прижала дневник, к груди, словно обнимала самого Михаила.
Неожиданно в комнату вошла Катя. Увидев мать в слезах, она испуганно подбежала и обняла её.
— Мамочка, что случилось? Кто тебя обидел?
Лида вытерла слёзы и улыбнулась дочери.
— Никто, Катюша, всё хорошо. Просто я вспомнила папу.
— А он скоро приедет? — спросила Катя, взглянув на мать своими большими, наивными глазами.
Лида прижала дочь к себе и прошептала.
— Нет, милая, папа больше никогда не приедет. Но он всегда будет с нами, здесь, в нашем сердце.
С этого дня в ней что-то изменилось. Она словно очнулась от долгого сна, пошла работать в школу. Михаила конечно вспоминала, но уже без надрыва и отчаяния, а с тихой грустью и благодарностью за те счастливые годы, что они провели вместе.
Жизнь постепенно налаживалась. Работа отвлекала от мрачных мыслей, дети требовали внимания, да и родители нуждались в её заботе. Она написала Але большое письмо на нескольких страницах, в котором подробно обо всём рассказала. «Вот так и живу теперь, —писала она в конце, — хожу на работу, занимаюсь домашним хозяйством. Снова стала деревенской жительницей. Уезжать из Калиновки никуда не хочу. Наверное, моё место здесь. Жду тебя в гости, приезжай побыстрей, родная моя». Аля показала письмо Константину. Он прочёл его и вздохнул.
— Эх Мишка, Мишка, зачем ты так. А с другой стороны. Я его понимаю. В эти годы, стать как немощный старик, врагу не пожелаешь.
Аля посмотрела на него со страхом.
— Кость, ты сейчас серьёзно?
— Да.
— И ты смог бы поступить как Михаил, если бы такое произошло?
— Не знаю, — Константин пожал плечами, — наверное да.
От этих слов, по спине Али побежали мурашки.