Краткий рассказ, основанный на реальных событиях.
Марковское, 1948 год.
Михаил Игнатьев, фронтовик, жил теперь один в крепком, срубленном ещё отцом доме, что стоял посреди села.
Война оставила на нём не только шрамы на руке, но и более глубокую рану в душе.
Едва женившись, он был призван в августе 1941 года, а вернулся домой аж в декабре 1946 года.
Еще будучи на фронте, он узнал, что пока бегал под пулями в Сталинграде, пока он гнал немца с родной страны, пока служил, оставаясь в Берлине, его женушка Нюра свела любовь с заезжим снабженцем из райцентра. Сначала слухи ползли, потом факты стали явными и Мише написала его сестра Лиза, не выдержав гуляний невестки. Снабженец частенько в село наведывался, оставаясь ночевать в теплой Нюркиной постели.
Ласкова была Нюра, когда Миша приехал, да вот только... Не прошло и недели, как признаки беременности показались у его жены.
И явно не он был отцом, и быть им не мог ни по срокам, ни по другим обстоятельствам - нем боролись различные чувства: ему безумно хотелось обнять её, прижать к себе, и провести с Нюрой ночь так, как раньше, до войны. Но мысли о том, что её касался чужой мужик, не давала ему покоя.
А теперь всё... Нюра догулялась и забеременела. Нет, если бы она погуляла, да без последствий, может быть, со временем он бы простил жену. Но не сейчас..
Он не кричал, не крушил всё вокруг. Просто посмотрел на неё тем самым взглядом, от которого у Анны кровь в жилах похолодела.
- Собирайся, - сказал он сурово. - Пойдем в сельсовет. Мне гулящая жена с чужим ребенком под крышей не нужна.
Анна пыталась оправдываться, плакать, но Михаил был непреклонен.
Выгнав неверную жену и оформив развод, хоть и не сразу, а лишь через полгода его добившись, Миша остался один в родительском доме, где каждый скрип половицы, каждый треск поленья в печке напоминал о пустоте.
Он перестал доверять женщинам, жил "бобылем", как говорили, хотя время от времени какая-нибудь вдовушка грела его постель. Но как бы не было трудно, а новую хозяйку в свой дом он не приводил, хотя понимал, что этой избе очень срочно требуется женская рука.
- Да что же ты за человек? Что же ты так надо мной измываешься? - ругалась его сестра Лиза, моя окна. - Своих хлопот у меня не хватает, что ли?
- Так чего пришла? Я же разве просил? - удивился Миша.
- Не просил, но не могу я мимо ходить и смотреть, как ты избу родительскую в хлев превращаешь. При матушке покойной всё сияло, в окнах лучи солнца отражались, а теперь паутиной всё затянуло. А рубашка? Ты когда её в последний раз стирал?
- Так вчера только, - стушевался Михаил перед сестрой, которая грозно на него смотрела.
- С мылом, али так, в реке сполоснул и всё? Натаскай воды, да стаскивай это рубище. Ох, горе ты мое луковое, - причитала Лиза, отжимая тряпку, которой мыла окно. - Да что же ты никак жену в дом не приведешь? Чем тебе Оксана не по нраву? А Люба? Или вот Татьяна глаз с тебя не сводит...
- Больно уж Татьяна охоча до мужских ласк, а мне Нюрки хватило, - пробормотал он.
- Нюрки! И что, все такие, что ли? Может быть, и я такая, как Нюрка твоя?
- Лиза, давай ругаться не будем. Конечно, ты не такая, - он подошел и обнял сестру. - Ну не лежит у меня пока душа ни к кому, и не готов я привести хозяйку в дом.
- Не готов он. Два года уж прошло, пора душе успокоиться. Вот гляди, до конца года не приведешь жену в дом, зарастешь грязью. А я, ходя мимо, отворачиваться буду, чтобы не глядеть на это безобразие.
Швырнув в брата тряпку, она взяла ведро воды и выплеснула её возле забора, а потом пошла к сараю за корытом.
***
И не слушал бы Михаил слова сестры, но судьба будто бы сама ему хозяйку в дом привела.
В соседнем дворе, что был напротив, у Феодосьи умерла мать. Схватила воспаление лёгких, болела недолго, но мучительно. Деревенский фельдшер, тётя Паша, только руками разводила:
- Делала, всё, что могла. Плоха она была шибко.
Осталась девятнадцатилетняя Феодосья за старшую над двенадцатилетними близнецами Ванькой и Тимкой, да над сестрёнкой Глашей, девчоночки шести лет.
Отец их, Степан, погиб в сорок третьем под Курском, даже не увидев свою доченьку, что родилась после его ухода на фронт.
Похоронка искалечила душу матери, но та держалась из последних сил ради детей. А теперь её не стало.
Хоронили всем селом, как водится. Соседки накрыли стол на поминки, мужики выкопали могилу, а Феодосья, в чёрном платке, рыдала, понимая, что жизнь младших братьев и сестры теперь на её плечах.
Ваня и Тима, ссутулившись, стояли рядом, пытаясь быть опорой для сестры, но сами едва держались. Глашка же, не до конца понимая, цеплялась за Феодосью и всё спрашивала сиплым от слёз голоском:
- Ося, а мама больше нет? Нет нашей мамочки?
Девушка прижимала её к себе и молчала, не в силах сказать ей ни слова.
На третий день после похорон ко двору подкатил председатель сельского совета Игнат Потапыч - человек важный и любящий порядок не только в делах, но и в бумагах. Вошёл, снял шапку, на стол пустой посмотрел и произнес:
- Соболезную, Феодосья. Утрата невосполнима. Но теперь надо о будущем думать, о детях.
Девушка молча подняла на него глаза и в них был такой холодный, взрослый взгляд, что Игнат Потапыч слегка смутился.
- Какое будущее? - тихо спросила она.
- А такое, что ты, милая, не потянешь троих детишек. С голоду они помрут. А я этого допустить не могу. То бишь, смертей детских в вверенном мне селе.
Братьев и сестру, выходит, надо определять в детский приют, что в райцентре. Там их накормят, оденут, образование дадут. А ты будешь тут жить, на ферме работать, как и прежде. А как время придет, так и замуж пойдешь.
Тогда, глядишь, и заберёшь их, коли полегче станет. Но покуда, пока на ноги не встала, детишки пусть побудут под приглядом государства. Ради вашего же блага.
Ванька, услышавший слово "приют", вскинул голову.
- Ни в какой приют мы не поедем! Мы сами будем сестре помогать. Справимся мы, Игнат Потапыч.
- Да как же вы справитесь?
- Справимся, - кивнула Феодосия. - Пенсия у нас есть, я работаю, потихонечку управимся. Матушка говорила, она еще более трудные времена переживала.
- Ну-ну, - недоверчиво глянул на них Игнат Потапович. - На словах-то оно так и есть, а мы на деле посмотрим. Буду захаживать и глядеть. Коли пойму, что не справляетесь, то в приют вещи собирать будете.
Он ушёл, а Глаша расплакалась. Тимка и Ваня молча посмотрели на сестру, а Феодосья села на лавку, обхватив голову руками.
***
А на следующий день Михаил, возвращаясь с лесозаготовок, увидел как Ванька и Тимка пытаются колоть дрова, а Глаша, завернувшись в старую шаль, грустно смотрит на братьев. Он остановился, глядя на них. Знал про их горе, сам помогал хоронить их мать. Слышал он и про то, как председатель сельского совета детишек в приют отвезти хочет.
Что-то ёкнуло в его очерствевшей душе и жалость проникла в его сердце. Мало им горя, так еще разлучить хотят со старшей сестрой.
Не раздумывая, он толкнул калитку.
- Ваня, дай-ка сюда, - Михаил взял у мальчишки топор и лихо стал рубить поленья, командуя братьям, чтобы складывали их под навес.
Мальчишки послушались его безропотно. Тут вышла Феодосья, посмотрела на него, развернулась, пошла обратно в дом и вернулась с кружкой чая горячего.
- Игнат Потапыч, говорят, был? - спросил Миша, принимая от неё кружку и жадно глотая чай, несмотря на то, что он был горячеват.
Она кивнула, не глядя.
- Детей в приют забрать хотят? Говорят, что не справишься?
Ещё кивок.
- А сама как думаешь - переживете зиму?
Она молчала, а Михаил, глядя на неё, вдруг вспомнил слова сестры. И вдруг ляпнул то, что у него вот только сейчас в мыслях пронеслось, даже не обдумав. Язык будто поперед него говорил.
- Федосья, слушай меня и слушай хорошо. У меня предложение есть. Не романтическое, как должно быть ты заслуживаешь, а деловое. Уговор предложить тебе хочу.
Она медленно подняла на него глаза.
- Какое?
- Выходи за меня замуж. Завтра же в сельсовете распишемся.
Тут Ваня уронил дровишки, что нес к сараю под навес, а Тима встал с разинутым ртом. Даже Глаша перестала всхлипывать.
- Ты что же такое говоришь? - выдавила Федосья. - Я правильно всё поняла? Ты замуж меня зовешь?
- Всё правильно поняла. Я фронтовик, дом крепкий имею, работником хорошим считаюсь в колхозе. Как муж старшей сестры я по закону смогу детей взять под свою опеку. Игнату Потапычу придраться не к чему будет.
- Но сколько лет у нас разницы в годах?- в голосе Феодосьи зазвучала паника.
- Двенадцать. А чего? Я же не по-настоящему предлагаю, а сговор. А как найдешь кого, кто полюбится сердцу твоему, так держать не стану. Только вот обоюдное то будет согласие - мне нужен порядок в доме, хозяйка. Чтобы печь топилась, да щи варились. А тебе надо замуж выйти, чтобы братьев и сестру не растерять. Да и мужские крепкие руки по-хозяйству нужны, а не вот эти детские ручонки.
Феодосья смотрела то на него, то на испуганные лица братьев и сестры. Этот мужчина предлагал ей помощь и защиту. Только вот зачем ему это надо?
Этот вопрос она ему и задала.
- Сестра одолела, ворчит да ругается на меня, - смущенной улыбкой ответил он ей. Да и щей вкусных и горячих охота.
- Но больше же ничего? - испуганно спросила она.
Михаил понял её страхи и улыбнулся вновь, покачав головой.
- Ничего. У меня на любовь душа очерствела, а у тебя от горя она еще ледяная. Так что решай прямо сейчас.
Феодосья глубоко вздохнула, закрыла глаза на мгновение, а потом открыла их.
- Я согласна.
***
Брак оформили быстро, не играя свадьбу. Какое уж гуляние, коли еще даже девяти дней матери не справили? Игнат Потапыч, завидев их в сельсовете, сначала глазам не поверил, а потом хмыкнул:
- Ну что же, по закону не придерешься. И что, жить вместе станете?
- Станем, - кивнул Михаил, глядя на Феодосью и сжимая ей руку.
По дороге она спросила:
- А разве я не могу в своем доме жить?
- Нет. Но ты можешь уходить туда тогда, когда захочешь, а спать будешь под моей крышей, чтобы люди не болтали. У меня в доме две большие комнаты и горница с печью. Мальчишки могут спать со мной, либо на печи - она большая. А ты с Глашей в комнатушке, что поменьше.
На том и порешили.
Жили сначала как соседи. Михаил уходил на работу затемно, и возвращался затемно. Феодосья вела хозяйство, варила еду, стирала и штопала одежду. Мальчишки ходили в школу и помогали по дому.
Но постепенно Михаил, сам того не замечая, начал присматривать за братьями и учить их делу. Увидел, что Тимка ловок с рубанком - дал ему свой старый, да научил как правильнее обращаться.
Ваня тянулся к лошадям, так Михаил стал брать его с собой на конюшню, учил за ними ухаживать. Глаша же, маленькая и доверчивая девочка, совсем не боялась его суровости. Она караулила его у порога, таскала ему шишки и листики, которые считала красивыми, и засыпала вопросами:
- Дядя Миша, а на войне страшно было? А ты стрелял?
Сначала он отмахивался, односложно отвечал. Потом стал терпеливее. Как-то раз, когда Глаша приболела, он всю ночь сидел у её кровати, поправляя одеяло, поил девочку тёплым питьём, которое Феодосья готовила. Та, увидев, как он склонился над кроваткой, почувствовала глубокую благодарность.
А зимой и сама Феодосья тяжело заболела - та же жестокая простуда, что унесла жизнь её матери. Жар, бред, страшный кашель. Михаил бросил работу и сам сидел с ней, ставил горчичники, готовил отвары по рецепту тёти Паши. Ночью дежурил у её постели, обтирал уксусом и поил водой. Ваня и Тима, как могли, поддерживали порядок, Глаша же старалась не шуметь и, понимая всё, не капризничала и не донимала вопросами.
Однажды ночью, в бреду, Федосья схватила его за руку и начала звать маму. Миша испугался, но не отнял руки. Сидел и молился, гладя её по голове и говоря утешительные слова. Но к утру, когда кризис миновал и она пришла в себя, он принёс ей бульон и ласково сказал:
- Испугала ты меня, уж боялся, что вдовцом с тремя детьми останусь. Осенька, ты даже не представляешь, как мне было страшно. Я вдруг понял, что боюсь тебя потерять.
Она же, посмотрев на него, ласково поградила руку своего мужа и кивнула, а в глазах её стояли слёзы. Он назвал её Осенька, как мама называла и братья с сестрой зовут.
Именно после её болезни что-то сдвинулось. Они стали разговаривать по вечерам, когда дети засыпали. Пока не о любви, нет. О работе, о том, как Ваньку после семилетки в ФЗО отдать, если он хочет кузнецом стать. О войне он говорил скупо, отрывками, но она улавливала каждое его слово.
А еще она хорошо сдружилась с Лизой, которая была рада, что Михаил привел в дом жену, хоть сперва и говорила, что Феодосья еще ребенок, но заметив, как та ведет хозяйство, осталась довольной.
***
А потом пришла весна 1949 года.
Однажды вечером, когда дети спали, Феодосья, штопая его рабочую рубаху, вдруг сказала, не глядя на него:
- Миша, а давай жить не по уговору, а по-настоящему, - сказала и посмотрела на него. Как же ей хотелось, чтобы эти слова он произнес! Видела, что он смотрит на неё подолгу, хочет обнять и прижать к себе, касания его рук говорили об этом... Но он словно стеснялся или боялся. Тогда девушка решила взять всё в свои руки. В конце концов, они ведь муж и жена, не правда ли?
Он поднял голову и удивленно посмотрел на неё, и сердце Миши затрепетало в груди.
- По-настоящему?
- Верно, ты правильно всё понял.
- Я... Я должен был первый это сказать, но робел перед тобой, боялся испугать тебя. Боялся отказа.
Феодосья покачала головой и рассмеялась. Потом смело произнесла:
- Ну раз теперь у нас будет всё по-настоящему, может быть, ты поцелуешь меня?
ЭПИЛОГ
Через год у них родилась дочь, которую назвали её Полиной. А ещё через два года сын Степан, названный в честь отца Феодосьи.
К тому времени Тима и Ваня отправились учиться в город, Глашенька помогала старшей сестре по дому, а Михаил, глядя на то, как еще краше стала его жена за это время, как она кормит его сына, понял, что тот холодный договор, который он когда-то предложил, подарил ему самое настоящее счастье.
Спасибо за прочтение. Благодарю подписчицу за эту краткую, но замечательную историю о любви.
Другие рассказы вы можете прочитать по ссылкам ниже:
Поддержка автора приветствуется)