Обед продолжался. Или, вернее, пытка едой.
Отец опрокинул уже третью рюмку и распалялся от собственной безнаказанности. Водка ударила ему в голову, развязав язык окончательно. Он уже прошелся по «тупой молодежи», по «разваленной стране» и вернулся к любимой теме — месту женщины в пищевой цепи.
— Вот ты, Максим, — вещал он, размахивая вилкой с насаженным куском мяса. — Ты бабу в узде держи. Чуть слабину дашь — на шею сядет. Вон, посмотри на мою. — Он тыкнул вилкой в сторону мамы, которая сидела на краешке стула, даже не притрагиваясь к еде. — Шелковая! Знает свое место. А Ленка... Ленку я упустил. Слишком много воли давал. Образование, карьера... Тьфу! Бабе надо рожать и мужа обслуживать, а не по офисам штаны просиживать.
Максим отложил приборы. Его лицо стало жестким, скулы напряглись.
— Виктор Петрович, — сказал он очень тихо. — Я попрошу вас выбирать выражения. Вы говорите о моей невесте и о своей дочери.
Отец замер. Он медленно, с пьяным прищуром, перевел взгляд на Максима.
— Ты, щенок, — прохрипел он, — будешь меня учить в моем доме? Ты кто такой? Ты здесь никто. Пустое место. Я тебя на порог пустил, так сиди и помалкивай, пока взрослые разговаривают.
— Я не буду слушать оскорбления.
— Не нравится — вали! — Отец махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. — Дверь там. А Ленка останется. Я еще не закончил воспитательную беседу.
Отец повернулся ко мне. Его взгляд был мутным и злым.
— Чего расселась, королевишна? — рявкнул он. — Видишь, у отца в горле пересохло? Метнулась на кухню, принесла еще бутылку, живо! Та, что в морозилке лежит. И огурцов достань, эти кончились.
Я сидела неподвижно.
— Ты оглохла? — Голос отца повысился до визга. — Я кому сказал?! Встала и пошла! Обслуга!
— Виктор Петрович, это перебор, — Максим начал подниматься.
— Сядь! — заорал отец, багровея. — А ты, дрянь, бегом! Считаю до трех! Раз!
Я встала.
В центре стола стояла огромная фарфоровая супница. Семейная реликвия. В ней был мамин фирменный борщ — густой, жирный, наваристый, ярко-красного цвета. Он был еще горячим, но уже не кипящим. Самое то.
Мама замерла, прижав салфетку ко рту. В её глазах плескался ужас. Она знала этот тон отца. Обычно после счета «три» летела посуда или звучала оплеуха.
— Два! — ревел отец, чувствуя себя властелином мира. — Шевелись, корова!
Я взяла супницу за удобные витые ручки. Она была тяжелой, литра на три.
Сделала шаг к отцу.
— Водку, значит? — переспросила я.
— Водку! И огурцы! Бегом!
— Сейчас, папа. Сейчас ты получишь всё, что заслужил.
Я подошла вплотную. Отец поднял голову, ожидая, что я пройду мимо на кухню. В его глазах читалось торжество победителя. Он сломал меня, как ломал маму всю жизнь.
Я резко наклонила супницу.
Густой, багровый поток, полный капусты, мяса и жирной сметаны, хлынул не в тарелку. Он обрушился прямо на отца. На его лысеющую голову, на парадную рубашку, на дорогие брюки, которыми он так гордился, и, главное, на его колени.
Плюх.
Звук был влажным и тяжелым.
Тишина, наступившая после этого, звенела в ушах громче любого крика.
Отец замер. По его лицу стекали красные струйки. На ухе повис кусок капусты. Белая рубашка мгновенно превратилась в кроваво-красную тряпку.
— Сходи сам, — спокойно сказала я, ставя пустую супницу на стол. — У тебя ноги есть. А у меня руки заняты — я жениха обнимаю.
Я повернулась к Максиму, который смотрел на меня с восхищением, смешанным с шоком, и взяла его под руку.
— Мы уходим.
Отец вскочил. Борщ полетел во все стороны, пачкая обои и ковер.
— А-а-а-а! — взревел он нечеловеческим голосом. — Ты!!! Тварь!!! Убью!!!
Он дернулся ко мне, но поскользнулся на луже жирного бульона и с грохотом рухнул обратно на стул.
— Нина!!! — заорал он, брызгая слюной и свеклой. — Тряпку!!! Живо!!! Очищай меня!!! Ты видишь, что эта дрянь наделала?!
Он привычно ждал, что мама сейчас бросится к нему. Начнет кудахтать, вытирать, извиняться за «нерадивую дочь», спасать своего господина.
Но мама стояла неподвижно. Она смотрела на мужа — грязного, липкого, орущего матом, похожего на перекормленного младенца, который опрокинул на себя кашу.
И в её глазах что-то изменилось. Страх исчез. Осталась только брезгливость.
— Нина!!! Ты оглохла?! — визжал Виктор. — Чисти меня! Костюм испортила, гадина!
Мама медленно подняла руки к шее. Она развязала узел передника. Того самого, который носила, не снимая, тридцать лет.
Потянула за лямку. Сняла передник. Скомкала его в тугой шар.
И с силой швырнула его прямо в красное, перекошенное лицо мужа.
Ткань шлепнулась ему на нос и сползла в тарелку с остатками салата.
— Я тоже ухожу, — сказала мама. Голос у неё был хриплый, непривычный, но твердый. — Вари себе сам, «хозяин». И стирай сам. И водку себе носи сам. С меня хватит.
Она повернулась к нам.
— Лена, Максим, подождите меня в машине. Я только паспорт возьму.
Отец сидел, обтекаемый борщом, с передником на коленях, и хватал ртом воздух. Его картина мира рухнула за одну минуту. Он остался один посреди разгромленного стола, жалкий и смешной в своем величии.
— Вы куда?! — просипел он. — Да вы сдохнете без меня! Вы же никто! Я кормилец! На коленях приползете!
— Не приползем, Витя, — бросила мама через плечо, не оборачиваясь. — У нас ноги есть.
Мы вышли из подъезда в прохладный весенний день. Мама шла, высоко подняв голову, впервые за много лет расправив плечи. Она несла в руках только сумочку с документами.
— Мам, ты как? — спросила я, открывая машину.
Она посмотрела на меня, улыбнулась — робко, но искренне — и сказала:
— Знаешь, Лена... А борщ-то жалко. Хороший получился, наваристый.
Мы переглянулись и расхохотались. Максим завел мотор. Мы уезжали прочь от «Домостроя», оставляя патриарха наедине с его главной и единственной любовью — собственной спесью.
Подписывайтесь на Telegram скоро там будет много интересного!
РОЗЫГРЫШ!!!
Всем большое спасибо за лайки, комментарии и подписку) ❤️
Навигация по каналу Юля С.
Ещё рассказы: