Весенний вечер медленно таял за окном, но в душе Екатерины Олеговны стоял густой, непроглядный ноябрь. Сельская школа опустела, коридоры вымерли, только в учительской под треск люминесцентной лампы она пыталась проверять тетради. Чернильная синева сливалась перед глазами в одно горькое пятно. На неё не смотрели — сквозь неё смотрели. Взгляды родителей на улице были острее ножа: любопытные, осуждающие, жалеющие. «Учительница-ревнивица», «избила девочку», «муж — гуляка». Слова, как осы, жужжали за спиной.
Дело вяло тянулось, обрастая бумагами. Участковый, добродушный дядя Ваня, разводил руками: «Слово против слова, Катя. У девочки справка о побоях, у тебя — только слова. А видео… Ну, кто его знает, что там и как». Казалось, стены сжимаются. Даже привычный запах мела и старого паркета стал пахнуть безысходностью.
И вот в один из таких дней, когда она уже мысленно собирала вещи, готовясь к увольнению и позору, в школу вошёл незнакомец. Высокий, сутуловатый, в простом плаще. Он представился следователем Васильевым, из межрайонного отдела. Его глаза, серые и спокойные, как вода в лесном омуте, ничего не выражали, но в них не было той показной строгости или обывательского любопытства, к которому она привыкла.
Он попросил пройти в кабинет директора, но беседовать стал с ней одной, попросив Анну Петровну, директрису, выйти.
— Екатерина Олеговна, — начал он, раскладывая перед собой тонкую папку. Голос у него был тихий, без давления. — Я ознакомился с материалами. Много нестыковок. Давайте поговорим. Не как следователь с подозреваемой, а как… ну, скажем, как соседи по несчастью. У меня тоже дочь-школьница.
Она молча кивнула, сжав руки на коленях.
— Расскажите всё с самого начала. Не то, что в протоколе, а всё. Как заметили изменения в муже, как нашли видео, о чём говорили с Олей.
Она заговорила. Сначала сбивчиво, потом, видя его внимательный, безоценочный взгляд, — подробно. О Сочи, о странном «воздержании» Сергея, о его оперных ариях в ванной, о том, как на экране телефона возникла фигура её ученицы. О той зловещей фразе: «Это просто бизнес».
Васильев что-то помечал в блокноте неразборчивым почерком.
— «Бизнес»… — протянул он. — Ключевое слово. Ваш муж подтвердил, что переводил ей деньги?
— Он всё отрицает. Говорит, это провокация.
— Телефон его изымали?
— Нет. Он сказал, что уронил его в реку ещё на прошлой неделе, на рыбалке.
Следователь усмехнулся, но невесело.
— Как удобно. А сама Ольга Мокроносова… Расскажите о ней. Не как о сопернице, а как об ученице.
Катя, сжавшись внутри, попыталась отрешиться от жгучей обиды. И рассказала. О бедной, вечно грязноватой одежде, о редких, но ярких дорогих вещах, которые вдруг появлялись у девочки: новый телефон, модные кроссовки. О её вызывающем поведении, о сплетнях, что она «дружила» с дальнобойщиками. О пьяной, скандальной матери, которая в школе появлялась только для того, чтобы требовать пособия или устраивать дебоши.
— Спасибо, — сказал Васильев, закрывая блокнот. — Теперь позвольте мне побеседовать с другими участниками этой… оперетты.
Разговор с Олей проходил в том же кабинете, но в присутствии школьного психолога. Девочка вошла с той же наглой полуулыбкой.
— Ну что, следователь, опять будем про видео говорить? — начала она первая, развалившись на стуле.
— Нет, Ольга, — спокойно ответил Васильев. — Давай поговорим про бизнес. У тебя, я смотрю, предпринимательская жилка. Расскажи, как строится твой «бизнес». Кто клиенты? Дальнобойщики? Заезжие артисты? Музыканты из дома культуры?
Девочка насторожилась, улыбка сползла с её лица.
— Я не знаю, о чём вы.
— Странно. Вот, к примеру, платеж на карту, которую на тебя оформила твоя тётя, месяц назад. Пятьдесят тысяч. От кого? Или вот ещё один, в ноябре прошлого года… От того же отправителя? Ага, вижу, знаешь. Отправитель-то один. Не Сергей ли Викторович, случайно?
Оля побледнела.
— Это… это он мне просто дарил! За… за талант!
— За какой талант, Оленька? За пение в хоре? Или за молчание? Видишь ли, я поговорил с твоими подругами. И с администраторами нескольких гостиниц в райцентре. Картинка складывается интересная. И не в твою пользу. Шантаж совершеннолетних — уже не «подсудное дело», как любит говорить наш певец, а очень даже уголовно наказуемая история. Особенно когда в деле фигурирует несовершеннолетняя. Тебя будут судить как соучастницу.
В глазах девочки мелькнул настоящий, животный страх. Всё её нахальство испарилось.
— Я ничего! Это мама! — вырвалось у неё. — Это она всё придумала! Сказала, что он богатый, из Сочи приехал, можно с него стрясти! А потом, когда та учительница начала ко мне приставать, мама сказала: «Вот и отлично, теперь с двух сторон грести будем!» Она меня и побила, чтобы справку сделать! Я не хотела!
Васильев кивнул психологу, та начала быстро что-то записывать.
— Всё, Оля. Пока всё. Но разговор продолжим. С тобой и с твоей мамой. Вместе.
Встреча с Людмилой Мокроносовой была короткой и сокрушительной. Женщина, пахнущая дешёвым одеколоном и перегаром, сразу начала наступать:
— Что, опять мою дочь терроризируют? Я на вас заявлению напишу! На всю вашу прокуратуру!
Васильев молча положил на стол распечатку банковских переводов и показательное фото с камеры наблюдения из банка, где Людмила сама снимала деньги с карты дочери.
— Людмила Ивановна, объясните, откуда у вашей несовершеннолетней дочери, из многодетной и малообеспеченной семьи, такие доходы? Пятнадцать тысяч в прошлом месяце? Это пособие? Или гонорар за шантаж и ложные показания? И за инт имные услуги, которые она оказывала, судя по этим видеофайлам, которые мы нашли в её телефоне, нескольким мужчинам, включая вашего собственного сожителя?
Женщина обмякла, как проколотый мяч. Её брань сменилась всхлипами и попытками оправдаться. Васильев слушал молча, изредка задавая уточняющие вопросы. Картина вырисовывалась грязная и отвратительная: мать не просто знала о «бизнесе» дочери — она им руководила, забирая деньги и прикрываясь бедностью и многодетностью.
Сергея вызвали последним. Увидев следователя и его папку, тот попытался включить привычное обаяние.
— Да я, в общем-то, жертва обстоятельств! Эта юная особа сама меня преследовала, а потом стала шантажировать! Я, как честный человек…
— Как честный человек, вы купили дешевый телефон на предъявителя, чтобы с ней связываться, — прервал его Васильев. — Но забыли, что камеры стоят везде. И ваши встречи, и ваши походы в банкомат — всё зафиксировано. И лечение вашей «болячки», подхваченной в Сочи, мы тоже проверили. Вене рическое отделение районной больницы предоставило историю ваших анон имных визитов. Совпадение по времени с переводами Ольге Мокроносовой — поразительное.
Сергей побледнел. Его красивый, поставленный голос дрогнул:
— Что… что теперь будет?
— Вам — дело по статье о раст лении несовершеннолетней. Им — за шантаж, организацию про ституции и ложный донос. А теперь, Сергей Викторович, подробно. С самого начала.
Эпилог
Тучи над Екатериной Олеговной рассеялись не сразу. Но звонкая, ядовитая сплетня лопнула, как мыльный пузырь. Когда Васильев на педсовете кратко изложил результаты проверки (опустив самые пошлые детали), в учительской повисла гробовая тишина, а потом директриса, красная от стыда, начала бормотать извинения.
Родители перестали отворачиваться. Некоторые, заглядывая в глаза, виновато говорили: «Мы-то думали… знаете, деревня…» Она кивала, не в силах сразу простить это стадное осуждение.
Сергей, спасая свою шкуру, дал подробные показания против Мокроносовых. Его ожидал суд и, вероятно, условный срок. Катя подала на развод. В день, когда документы были готовы, она пришла домой, вынесла на помойку его пышную перину и открыла настежь все окна.
Из дома культуры доносились звуки настройки инструментов. Шёл первый репетиционный день нового хора. Дирижёра, конечно, нашли нового.
Женщина вышла на балкон. Воздух был чист и свеж, пахло дождём и молодой листвой. Скоро приедет сын. Скоро начнутся долгие летние каникулы. Она сделала глубокий вдох, впервые за много месяцев чувствуя не тяжесть, а пустоту, которую можно будет заполнить чем-то новым. Чем-то своим. Тишина после отзвучавшего хора бывает не только гнетущей. Она бывает светлой и полной возможностей. Просто нужно научиться её слышать.
***