Война кончилась. Братья подросли. А мама умерла в сорок девятом году. Пришлось подниматься самому, устраивать пацанов в школу-интернат, учиться, добывать профессию и хлеб самостоятельно. Ничего, Павел управлялся, жизнь научила.
Девушек, женщин — много. А он так и не женился до сих пор, боялся Шуриного пророчества. Сначала не верил: мало ли что в сердцах не очень здоровый на голову человек ляпнет. А уж Шура вечно — брякнет, как в лужу п*рнет. Но засела крепко в голове женитьба на «дурочке».
Вот и ходил холостым. А ведь дело к тридцатнику подошло. Выучился, в колхоз вернулся, работал, как вол, братов выучил. Сам собой — Бова богатырь. Красавец. Силач. Откуда что взялось? Девки вокруг вьются — да какие девки — маков цвет!
В шестьдесят первом выдвинули Павла на почетную должность председателя. Он взвалил эту должность на крутые свои плечи, как атлант, и понес, и понес, и понес. О женитьбе можно было и позабыть, да и ладно — боязно. А боязно было потому, что пророчества Шуры имели свойство сбываться.
Вон как со старым председателем случилось: уж больно он народ прижимал. Уже, помнится, десять лет прошло после великой Победы, а деревенские толком и хлеба не видели. Из жмыха, из клевера, из лебеды хлеб выпекали. Председатель и ухом не вел, чтобы своим как-то помочь.
Бабка Шура пришла как-то в контору за мукой. Хоть немного, ржанки, пясть… А председатель ее развернул — иди, мол, клюшка старая, у меня фронтовики без харча. О тебе еще голове болеть.
Шура круто обернулась, председателю в глаза — зырк.
— Ох, ты, рожа масляная. Сам, небось, не бедствуешь. Поди, каждый вечер тайком от народа пшеничные калачи жрешь. Да с мяском, да с мяском… Да кашу маслом поливаешь, да в масле плаваешь. Пора из тебя маслице выжимать, пора…
Ну, тот прогнал ее, конечно, с матами. Клюка бабкина за пять метров от порога летела.
И что? Через три месяца председатель по пьяни попал под маслобойный пресс. Там не только масло выжало. Жуткая смерть. Так что в слова бабки не верить нельзя. И Павел, стыд сказать, верил. Тосковал — годы идут. И боялся. Ну дурак. Честное слово. Дурак, и ничего поделать с собой не мог.
Однажды, по направлению, был командирован на курсы повышения квалификации. Начальство Павла очень ценило — молодой, пробивной, результативный. Поехал в Ленинград. Ну… Мосты, музеи, памятники… Люди городские. Изобильные магазины. Не верилось, что в войну умирал этот город от голода. Приоделся, конечно. Бродил по вечернему городу, созерцал и любовался на местные красоты.
Однажды, одурев от курсовой зубрятины, (уж очень нудный лектор попался) вышел к Неве, проветрить голову. И видит — фея. В светлом платьице, легкая, нежная, в остроносых туфельках на каблучках. Глаза — темная ночь, брови в разлет. Губы… Матовая, шелковая кожа… И смотрит на него, не отрывая взгляд, смотрит заворожено, в упор.
Улыбнулась. Губы полные, зубы белые, искра в глазах… В общем, пропал Павел. Преодолев деревенскую застенчивость, подошел к девушке первым. Заговорил. А она не отпрянула, не отвернулась, открылась вся навстречу, имя его спросила.
— Вы так не похожи на ленинградца. Приезжий?
— Чем не похож? — опешил Павел.
— Могучий, словно Илья Муромец. Так отличаетесь от наших рафинированных парней. И здоровьем от вас так и пышет… Сибиряк?
— Не. Из Карелии.
— Земляк почти! А меня Полиной зовут.
Так и познакомились Павел и Полина. И такое между ними закрутилось, будто вспышка, будто вулкан проснулся, будто землетрясение. Их тянуло друг к другу с неимоверной силой, и плевали они на законы приличия и морали. С ума свихнулись вообще! Как такое можно? До свадьбы, и вообще! И, главное, Павел ни на минуточку не сомневался в порядочности Полины. Просто — так случилось. Просто — любовь, нежность, страсть, пожар, конец света. Единственная на век!
А курсы заканчивались. И пришла пора расставаться. И Павел понимал — все. Ему ведь дурочка предназначена. Дурочка, а не эта женщина, дочь интеллигентных родителей, ленинградка, у которой все будущее расписано наперед.
— Дай мне свой адрес. Писать буду, — за соломинку схватился, хоть что-то оставить себе, хоть бисер слов.
Она обнимала его. Молчала.
— Не дам. Не надо.
— Почему?
— Незачем.
Он покрывал ее шею поцелуями, целовал глаза и щеки, соленые на вкус.
— Почему?
Зачем вопросы? Все понятно и так. Кто — он? Деревня. Кто она? Вот-вот. Хватит. Пора. Хоть и больно до смерти, и ничем не унять эту боль. Господи, за что?
***
Расстались без слов. Вскочил на подножку уходящего поезда, уселся в общем вагоне, смотрел в окно и плакал беззвучно, как порой плачут сильные мужчины.
Работа затянула. Вечные дела и вечные хлопоты. Ел — не ел. Спал — не спал. Похудел и почернел. Хотелось бросить все к чертям и уехать. Но — долг. Но — жизнь колхозников в его руках. Обещал построить и строил. Обещал сделать — и делал.
А под Новый год — письмо. И в строчках вся она, ее облик. Ее жизнь и любовь.
— Называй меня, кем хочешь. Можешь посмеяться — пойму. Но жить без тебя не могу и не умею. Родители против — врать не буду. Но не им жить, не им любить. Примешь меня? Такую, как есть, примешь?
Полина.
На обратном адресе — индекс, город, улица, номер дома и квартиры. П. А Дураковой.
Павел смеялся громко и раскатисто, как смеются сильные мужчины. Он собрался за пять минут и двинул на станцию, ловить поезд, идущий в Ленинград. Утром стоял у Полиной двери и яростно жал на кнопку звонка. Это — судьба, и упускать судьбу Павел не собирался. Он был хватким мужиком, не зря у него была такая «суровая» фамилия.
***
Баба Шура умерла в девяносто третьем году. Совхоз разваливался на куски, нарядные коттеджи пустели. Люди покидали насиженные гнезда. Директор отчаялся собрать все воедино, что с таким тщанием собиралось долгие годы. Если бы не дети, не любимая Поля рядом… он не знает, что бы сделал с собой. Вся жизнь, вся его работа, все псу под хвост.
Шура умирала в своей замшелой избенке. Павел Николаевич держал ее за руку.
— Домок мой не рушь, милок. Ишшо пригодится.
— Что вы, баба Шура, вон какие хорому под снос… Все в тартары…
— Я шкажала, не рушь! — глаза бабы Шуры сухо блеснули, — вше хорошо будет. Наладится ишшо.
— Не доживу уж. Годы.
— Доживешь и вшех переживешь.
Баба Шура тяжко вздыхивала.
— И Поля ш тобой будет.
***
В двадцать третьем году Суровых отмечали бриллиантовую свадьбу. Народ удивлялся — бессмертные, что ли? А им все нипочем, и смерть не страшна, и жизнь — не в тягость. Любовь.
Деревня здравствовала. Около нее построили базу отдыха — уж больно места красивые. Избушка бабы Шуры — место паломничества туристов. А как же — исторический памятник. Без единого гвоздя, и весь быт сохранен до последнего черепка. Туристы пригибались под потолком и дивились — как? Как можно так жить? И ведь жили люди. Жили…
Объект так и называли — жилище карельской знахарки Александры. На аккуратной табличке — прижизненное фото бабы Шуры. Сгорбленной, крючконосой, в черном одеянии и в синем, в белый горох платке. С фотографии Шура смотрит серьезно, прозорливо, прямо в душу. А говорили — блажная…
Автор: Анна Лебедева