Леон сделал шаг. Потом ещё один. Трава под ногами стала влажной, липкой. Шёпот вернулся, но теперь стал громче. В нём слышались обрывки собственных мыслей мага, из того, рокового, дня: «Остановитесь… защититься… нельзя…»
На пятом шаге земля вздохнула под ногами. Из трещины скользнул побег — тонкий, быстрый, как хлыст. Холодное, живое кольцо сжалось на лодыжке. Паника ударила в виски горячим молотом. Инстинкт, выдрессированный годами обучения в Ордене Света, рванулся наружу — чистая, жгучая энергия уже собиралась в ладонях, готовая испепелить эту гадкую плоть, превратить её в пепел.
«Надавишь сильнее, чем надо... склянка лопнет...»
Голос Корвуса прозвучал в памяти сухо и чётко. Не как упрёк, а как строчка из учебника.
Последствия.
Леон замер, стиснув зубы. Дыхание сбилось. Он чувствовал пульсацию в ростке — не злую, не агрессивную. Напряжённую. Ожидающую.
Внимание.
Маг заставил себя опустить руки. Сила Света замерцала и потухла под кожей, оставив после себя дрожь и пустоту. Вместо неё он попытался сосредоточиться на ощущении. Шершавая, влажная кора побега. Его медленные, волнообразные движения. В нём не было желания сломать ему ногу. А что было? Любопытство?.. Нет. Его проверяли.
И тогда, сквозь шум крови в ушах, он снова услышал Шёпот. Теперь тот звучал не извне, а будто прорастал из самого места касания, вибрацией в каждой косточке тела человека.
«...одиноко... больно... почему ты убегаешь?... твой свет... он был таким тёплым...»
В голосе Чащобы не было угрозы. Была детская, бесконечная обида. Обида того, кого создали и бросили. Леона замутило от внезапного, оглушительного прозрения. Он обвёл взглядом тёмную, неправильную жизнь вокруг и не увидел в ней монстра.
Он увидел собственное порождение. Свою ошибку.
Леон закрыл глаза, отсекая ужасный вид чёрных лиан и шипящего подлеска. Внутри себя, в том тихом равновесии, которое с таким трудом начало формироваться с помощью примитивных бытовых действий, он начал создавать то, за что в Ордене Света его, наверное, высмеяли бы. Не магию, а мысль. Чистую, честную, без позёрства и надежды на прощение.
«Я ошибся. Я не подумал. Я дал тебе жизнь, но не дал тебе ничего, кроме своей злости и своего страха. Я слышу твою боль. Потому я здесь».
Он не искал жалости и не пытался её показать. Он каялся. Создатель — перед своим творением.
Побег дрогнул. Его хватка не ослабла, но Леон ощутил изменения: давящее кольцо вдруг превратилось в опору, в странные, неловкие объятия. Холод отступил, сменившись влажным теплом, как от земли после летнего дождя.
И тогда прямо в сознании вспыхнул образ, пришло знание.
Не было никаких монстров, не было щупалец. Просто искалеченные корни. Той самой древней, мудрой Священной Рощи, но разорванные бездушными топорами и вздыбленные его силой. Они пытались срастись, но этому мешала бушевавшая в них чужая энергия — его энергия. Это она заставляла их извиваться, сплетаться в чёрные, липкие узлы, пускать дикие, голодные побеги вместо того, чтобы спокойно вернуться в землю. Деревьям было больно. Они не понимали, что с ними происходит. Они просто пытались жить как могли, слепо следуя единственному оставшемуся в них импульсу — расти, поглощать, заполнять пустоту.
Леон застонал. Хлынувший в него эмоциональный поток оглушал. Одиночество, страх, потерянность, физическая боль в изуродованных тканях дерева обрушились на мага. Слёзы хлынули по лицу, смешиваясь с липкой влагой воздуха Чащобы. Колени подкосились, но корень удержал его, не давая упасть. Он его поддерживал. Вот такая ирония судьбы...
— Достаточно.
Слово прозвучало негромко, но с абсолютной ясностью. Оно не было обращено к Леону или к Чащобе. Оно было констатацией факта, как скрип пера, ставящего точку.
Раздался сухой щелчок.
Невидимая нить, связывающая сознание Леона с мучающимся сознанием Чащобы, была перерезана. Чисто. Резко. Без боли. Образ искалеченных корней исчез, шёпот оборвался на полуслове, оставив после себя лишь звон в ушах.
Лоза мгновенно обмякла и скользнула в трещину в земле.
Леон рухнул на колени, давясь воздухом. Его трясло, как в лихорадке, слёзы текли ручьями. Сил не осталось.
Вдруг практически перед носом мага возникли чёрные сапоги. Он поднял голову. Корвус нависал над ним, заслоняя тёмным силуэтом колышущуюся громаду Чащобы. На бледном лице не было ни насмешки, ни раздражения. Лишь профессиональное, отстранённое, оценивающее любопытство.
— Ну и чего раскис? — проскрипел архимаг. — Поднимайся давай. Контакт установлен. Канал открыт. И ты, что важно, ещё жив. Достаточно для первого свидания.
Леон, с трудом переводя дыхание, попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь хрип.
— Она... она...
— Она тебя не съела, — закончил за него Корвус, разворачиваясь к Цитадели. — Уже победа. Теперь мы знаем, с чем имеем дело. Не с демонической сущностью, и это хорошо.
— Так вы всё слышали?.. — выдавил из себя Леон.
Корвус пожал плечами:
— Конечно. Я же архимаг, а ты мой ученик. Ладно, идём. Тебе нужен сон, а мне — кофе. Ты сегодня, считай, провёл первый в истории магический сеанс психотерапии с живым лесом-людоедом. Заслужил отдых. А завтра, — бросил он через плечо, и в голосе снова зазвучало знакомое ехидство, — начнётся настоящая работа.
Леон, всё ещё дрожа, поднялся на подкашивающиеся ноги. Чащоба по-прежнему была тёмной, опасной, чужой. Но теперь — вот ведь парадокс — её рёв тонул в тихом плаче бесконечно одинокого существа. И виновен в этом был он. Леон повернулся и поплёлся за уходящим архимагом, неся в себе тяжесть нового знания и первую, слабую искру понимания.
***
Леон стоял у стола, по периметру которого были аккуратно разложены свитки и причудливые инструменты, и пытался не смотреть на свою лодыжку. Никак не удавалось отделаться от ощущения, что липкий росток по-прежнему обвивает ногу.
— Перестань ёрзать и смотри сюда, — сухо произнёс Корвус, не поднимая глаз от схемы, начертанной прямо на каменной столешнице. — Ты больше не прислуга. Ты — лаборант. Сомнительное повышение, но так и быть.
Архимаг ткнул длинным, костлявым пальцем в волшебную схему. Леон наклонился. Изображение ожило, и он увидел сначала знакомые контуры — Рощу, какой она была раньше. Потом взрыв, вихрями разошедшийся во все стороны от стилизованной фигурки человека. И наконец, чёрный, бесформенный клубок щупалец, который поглощал энергию извне, в том числе из тонких линий, ведущих к изображению Цитадели.
— Теория, мальчик, — основа всего, — голос Корвуса приобрёл оттенок лектора, усталого, но преданного своему предмету. — Чащоба — не монстр. Это зеркало. Очень точное и очень кривое одновременно.
Он откинулся на резную спинку стула, кольнув взглядом Леона.
— Ты, светлячок, влил в Рощу свою силу. Не просто чистую энергию Света — с этим бы она, возможно, справилась, став ещё более святой и милой. Нет. Ты зарядил её отчаянием. Злостью на лесорубов. Да и в принципе на всех людей. Желанием насильно их остановить. Твоё «спаси» было на самом деле «уничтожь их». Свет дал Роще невероятную энергию, а твоя эмоция — яростная, чёрно-белая — форму. Получился идеальный «Светлый монстр», если можно так сказать. Он борется со злом (с его точки зрения — с любой угрозой) так же безжалостно, как ты хотел в тот миг. Только масштаб теперь другой.
Леон почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он хотел возразить, сказать, что это неправда, что он лишь хотел защитить... Но слова застряли в горле. Ведь он помнил тот слепящий гнев, ту жажду возмездия, что вырвались из него вместе с магией.
— Так её нельзя просто... вылечить? — тихо спросил он.
— Вылечить? — Корвус фыркнул, и в его глазах мелькнула знакомая насмешка, но быстро угасла, сменившись серьёзностью. — Она не «заболела». Чащоба родилась такой. Ты дал ей жизнь. Не самую счастливую, надо сказать. Теперь она пытается жить так, как умеет: расти и поглощать энергию, чтобы заглушить боль от собственного уродливого рождения. Мою Цитадель она жрёт не со зла. Просто мы — ближайший мощный источник. Так замерзающий путник к костру тянется.
— Что же делать? Убить её... я не смогу.
— И не надо. Хотя Алтаир и его присные были бы счастливы это сделать, — Корвус провёл рукой над схемой, линии замерцали и сложились в причудливый узор. — Задача не в уничтожении и не в лечении. Задача — в достижении равновесия. Ты создал перекос. Чистый Свет, искажённый тёмной эмоцией. Чтобы это исправить, нужно привнести понимание произошедшего и принятие последствий. Не для того, чтобы Чащоба стала «доброй». А чтобы она стала... цельной. Чтобы её сила обрела не только жажду, но и покой. Чтобы не только стремилась расти, но и осознавала границы. Ты, — он ткнул пальцем в грудь Леону, — будешь, так сказать, катализатором баланса. Но для начала тебе самому нужно этот баланс найти. А твоя психика, прости за прямоту, напоминает дубинку. Сила есть, ум... хм, понимания нет.
Леон молчал, впитывая слова. Тяжёлые, неудобные, но содержащие ту самую ясность, которая возникла в нём во время посещения Чащобы. Он смотрел на схему, на чёрный клубок, порождённый его собственным порывом, и видел не чудище, а больной, искалеченный организм. Но не Чащобы, а свой собственный.
— С чего начнём? — спросил он, и в его голосе неожиданно для него самого послышалась твёрдость, которой в нём не было никогда.
Уголки рта Корвуса дёрнулись в подобии улыбки.
— С азов, которых ты недополучил в своём сияющем Ордене. С того, чтобы научиться не бросаться силой, как камнями, а чувствовать её, как тончайшие, драгоценные нити. Но для этого, — он вздохнул, — придётся покопаться в том, что ты так старательно в себе хоронил. В твоей Тени, мальчик. Готовься. Это будет гораздо неприятнее, чем мытьё посуды.
Взмахом руки архимаг стёр схему со стола и достал из бездонных карманов своего одеяния два простых серых камня.
— На сегодня достаточно теории. Вот тебе практическое задание: удерживай оба камня на весу, используя только заклинание Тяжести. Знаешь же его, да? Но не как один предмет, а как два отдельных. Разными потоками. Один условно назовём «Светом», другой — «Тьмой». Уронишь хоть один — пойдёшь чистить реторты. Вручную.
Леон со вздохом взял камни. Впереди предстояла долгая работа. Но теперь он хотя бы видел цель. И первый шаг к ней лежал через два камня и его собственную Тень. Хотя что имел в виду Корвус, молодой маг понятия не имел.
Продолжение следует...