Багдад той ночью не просто спал — он задыхался в золотой клетке духоты. Воздух стоял густой, сладкий, тягучий, словно растопленный мёд, в котором безнадёжно увязли звёзды.
Пахло одурманивающим жасмином, пряным шафраном и едва уловимой, тревожной сыростью от Тигра. Великая река равнодушно несла свои тёмные воды мимо дворцов, чьи купола пытались переспорить своим сиянием полную луну.
Но был в Багдаде дом, где ночь отступила перед тысячами огней. Дворец Джафара ибн Яхьи из рода Бармакидов — великого визиря, тени Халифа, человека, чьё имя открывало любые двери от знойной Индии до песков Магриба.
Здесь, в мраморных чертогах, горели светильники, отбрасывая на стены причудливые, пляшущие тени. Казалось, сам дом дышал — тяжело, прерывисто, предчувствуя беду, которую его обитатели, опьянённые вином и музыкой, пока не замечали.
На широком подоконнике, скрытая резной решёткой машрабии, сидела маленькая фигурка. Марйам. Ей едва исполнилось шесть, но в её тёмных, глубоких глазах, окаймлённых густыми ресницами, уже жила мудрость, несвойственная детям.
Ей полагалось видеть сны в мягкой постели, под присмотром грузной кормилицы, чей храп сотрясал шёлковые занавеси. Но разве можно спать, когда внизу, в главном дворе, творится волшебство?
Девочка прижалась лбом к прохладному дереву решётки.
— Смотри, Аиша, — прошептала она своей кукле, сшитой из лоскутков драгоценной парчи. — Слышишь, как поёт уд? Они думают, что эта ночь будет длиться вечно.
Внизу, на коврах, стоивших дороже, чем жизнь целой деревни, восседал её отец. Джафар Бармакид. «Золотой Визирь». Даже отсюда, с высоты женской половины, Марйам видела, как играют блики на драгоценных камнях его тюрбана.
Он улыбался, поднимая чеканную чашу, но чуткое сердце дочери сжалось от непонятного холода. Плечи отца были опущены, словно невидимый груз давил на них сильнее, чем расшитый золотом парадный халат.
— О, светоч наших очей, Джафар! — разнёсся над двором хмельной, льстивый голос одного из придворных поэтов. — Твоя щедрость подобна весеннему ливню, что напоит любую пустыню! Говорят, даже Повелитель правоверных завидует стати твоего скакуна!
Гости разразились хохотом. Слуги, скользящие между столами бесшумными тенями, подливали в кубки густое, тёмное вино. Оно лилось рекой — красное, как гранатовый сок... или как то, чему суждено пролиться до рассвета.
Внезапно тяжёлая дубовая дверь за спиной Марйам скрипнула. Девочка вздрогнула и юркнула за плотную бархатную портьеру.
В комнату влетела, словно раненая птица, её мать — Фатима. Она была красива той особой, трагической красотой, которая свойственна розам перед самой бурей. Женщина не шла — она металась.
— Где он? Почему Джафар не поднимается ко мне? — её шёпот срывался на крик. Она ломала тонкие пальцы, унизанные кольцами.
— Сердце моё не на месте... Я видела сон, няня. Страшный сон. Чёрный сокол клевал глаза золотому павлину.
Следом, шаркая, вошла старая служанка с подносом щербета. Руки старухи дрожали, и хрустальный графин жалобно звякал.
— Успокойтесь, госпожа, — прошамкала она. — Халиф любит вашего мужа. Они же ближе, чем братья. Разве брат поднимет руку на брата?
Фатима резко остановилась у зеркала, глядя в своё бледное отражение.
— У Халифов не бывает братьев, — глухо, с горечью ответила она.
— У них есть только рабы и враги. А Джафар... он стал слишком велик. Тень от него падает на трон Харуна ар-Рашида. А Повелитель не терпит чужих теней.
Марйам, затаив дыхание, сжимала в кулачке медальон, который отец надел ей на шею этим утром. Золотой диск был тёплым от её ладони. «Это твой оберег, моя маленькая газель, — сказал отец, гладя её по чёрным кудрям. — Пока он на тебе, ты помнишь, кто ты. Ты — дочь Бармакидов. Мы те, кто держит небо над Багдадом».
Но сейчас небо над Багдадом казалось свинцовым, готовым рухнуть и раздавить их всех.
Внизу музыка оборвалась. Это произошло не так, как заканчивается песня. Это было похоже на то, как лопается струна — с жалобным визгом и болью. Наступила тишина. Звенящая, мёртвая тишина.
Марйам снова прильнула к решётке. То, что она увидела, заставило её кровь застыть. Ворота дворца были распахнуты настежь. Во двор втекала чёрная река. Всадники.
Их кони были вороными, доспехи не блестели, словно были сотканы из самой тьмы. Они не кричали, не размахивали мечами. Они просто заполняли собой пространство, вытесняя свет, смех и жизнь.
Во главе отряда возвышался гигант на могучем коне. Человек, чьё имя шёпотом произносили даже самые отчаянные головорезы в тавернах. Масрур. Главный палач. Тень Халифа.
Его лицо, гладкое и лишённое эмоций, казалось маской, высеченной из гранита. В нём не было ни злобы, ни жалости — только страшная, неотвратимая исполнительность.
— Джафар ибн Яхья! Голос Масрура был негромким, но в гробовой тишине он ударил, словно гонг, возвещающий конец света.
— Повелитель правоверных шлёт тебе своё приветствие. И требует твою голову.
Джафар медленно поднялся. Он не выронил чашу, не закричал. С истинным величием он лишь поправил складки халата.
— Так скоро? — спросил Визирь, и в голосе его прозвучала невыразимая горечь. — Я думал, у меня есть время до утреннего намаза.
— Время вышло, — равнодушно бросил Масрур. — Имущество твоего рода конфисковано. Твой отец и братья уже в цепях. Твой дом больше не твой дом.
Гости, ещё минуту назад клявшиеся в вечной любви, начали пятиться, вжимаясь в стены, стараясь слиться с тенями, исчезнуть. Страх превратил львов в шакалов. Никто не встал рядом с «Золотым Визирем».
В комнате наверху Фатима издала звук, похожий на стон раненого зверя, и осела на ковёр.
— Нет... — выдохнула она, теряя сознание. — Нет! Марйам! Спасите Марйам!
Девочка хотела броситься к матери, но древний инстинкт заставил её замереть. Она увидела, как в комнату ворвались стражники.
— Взять всех! — лязгнул голос стражника. — Женщин, детей, слуг. Приказ Масрура: род Бармакидов должен быть выкорчеван, как сорняк!
Марйам зажала рот обеими руками, чтобы не закричать. Горячие слёзы катились по щекам, но она не издала ни звука. Она поползла глубже, под тяжёлые складки бархата, туда, где пахло пылью и старым лавандовым саше. Она стала маленькой, незаметной, почти несуществующей.
Внизу, во дворе, разыгрался последний акт трагедии. Джафар сделал шаг к палачу.
— Позволь мне написать прощальное письмо Халифу, — попросил он с достоинством. — В память о нашей дружбе.
— У тебя нет друзей, — отрезал Масрур, и сталь блеснула в свете факелов. — И у тебя нет прав. На колени.
Марйам зажмурилась. Она не видела удара. Но она услышала его. Глухой, страшный звук, после которого мир раскололся надвое. А потом — хаос.
Солдаты рассыпались по дому, как саранча. Треск разрываемой ткани, звон разбиваемой посуды, женские крики — всё слилось в единую симфонию ужаса. Они срывали гобелены, вытряхивали сундуки с приданым, топтали ногами то, что ещё вчера было бесценным.
Дверь в её укрытие распахнулась от удара сапогом. Вошли двое мародёров. От них разило дешёвым вином и чужой бедой.
— Гляди-ка, Ахмед, — ухмыльнулся один, поднимая с пола золотой гребень, выпавший из волос матери. — Неплохой улов. Моей жене понравится.
— Ищи девчонку, — буркнул второй, шаря глазами по углам. — Велено найти всех детей. Говорят, у визиря дочь была. Красивая, как кукла. За такую на невольничьем рынке дадут хорошую цену.
Сердце Марйам билось так громко, что казалось, этот стук слышит весь Багдад. «Рынок... Цена...» Слова падали в её сознание тяжёлыми камнями. Она больше не дочь визиря. Она — вещь. Товар.
Солдат дёрнул портьеру. Яркий свет факела ударил ей в глаза.
— Вот она! — гаркнул он, хватая её за тонкое запястье. Его пальцы были жёсткими, грубыми. — Иди сюда, маленькая госпожа!
Она не сопротивлялась. Силы были слишком неравны. Но она подняла подбородок и посмотрела на него так, как смотрел её отец на просителей. Во взгляде шестилетней девочки было столько ледяного достоинства, что солдат на миг опешил.
— Ишь ты, глядит как царица, — хмыкнул он, но хватку не ослабил.
Её потащили по коридорам дома, который ещё утром был её крепостью, а теперь стал склепом. Мимо разбитых ваз, мимо перевёрнутых столов. Во дворе она увидела тёмное пятно на ковре там, где стоял отец. Самого отца уже не было.
Её подвели к Масруру. Великий Евнух сидел на коне, возвышаясь над пепелищем чужой жизни.
— Дочь Джафара? — спросил он, глядя сквозь неё.
— Да, господин.
— Сними с неё всё ценное, — бросил Масрур, разворачивая коня. — И в повозку к остальным. Завтра её продадут. Имя забудьте. Нет больше рода Бармакидов. Есть только пыль под копытами коня Халифа.
Солдат потянулся к её шее. Тонкая золотая цепочка натянулась.
— Не трогай! — впервые за ночь закричала Марйам, вцепившись в медальон обеими руками. — Это моё! Это папа дал!
— Нет у тебя папы, — рявкнул морадер и резко дёрнул рукой.
Золото впилось в кожу, оцарапав нежную шею, и с тонким звоном порвалось. Медальон остался в грязной ладони чужака. Марйам почувствовала, как вместе с этим кусочком металла от неё оторвали душу.
Её грубо толкнули в повозку, где уже жались друг к другу плачущие женщины и дети слуг. Телега скрипнула и тронулась.
Марйам сидела у самого края, глядя на удаляющийся дом. Огни в окнах гасли один за другим, словно чья-то невидимая рука закрывала глаза мертвецу. Она не плакала. Слёзы высохли, оставив на щеках солёные дорожки. Внутри неё, там, где раньше жили детский смех и сказки, образовалась пустота. Огромная, гулкая, чёрная пустота.
Она провела ладонью по шее, где саднил след от цепочки. «Я запомню», — подумала она, и мысли её стали чёткими и острыми, как клинок. — «Я запомню каждое лицо. Я запомню этот запах гари. Вы забрали моё имя. Вы забрали моего отца. Вы забрали мой дом. Но мой голос... Голос вы забрать не сможете».
Она начала тихо, едва слышно мычать мелодию. Это была не песня. Это был стон, облечённый в ритм. Мелодия без слов, песнь раненого зверя, который обещает выжить назло всему миру.
— Замолчи, дитя, — испуганно прошептала женщина рядом. — Не гневи Аллаха.
Но Марйам не замолчала. Она смотрела на равнодушное чёрное небо Багдада и давала себе клятву. «Я вернусь. Не как дочь визиря, которую можно унизить. А как та, перед кем склонятся даже цари. Я стану музыкой. А музыку нельзя обезглавить. Музыку нельзя заковать в цепи».
Повозка скрылась в лабиринте узких улочек, увозя пленниц в неизвестность. Ночь поглотила маленькую дочь Джафара, чтобы через годы вернуть миру великую Ариб — женщину, которая будет править сердцами мужчин одной лишь песней.
Но это будет потом. А пока... пока колеса телеги стучали по камням мостовой, отсчитывая первые мгновения её новой жизни. Жизни рабыни.
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.