Стою я у окна, смотрю в темноту осеннюю, а за спиной Николай ходит по комнате, собирает вещи свои в сумку старую, брезентовую. Ходит и молчит, только сапоги скрипят по половицам. Я тоже молчу-что скажешь, когда человек уходит, когда двадцать три года жизни общей перечеркивает одним махом?
Видела я, как он к этой продавщице из соседнего села повадился ездить, Лизку зовут, смазливая такая, волосы крашеные светлые, губы алые. Сперва думала-померещилось, нет, не может быть. Потом уж точно узнала от людей добрых.
Обернулась я к нему, хотела слово сказать, да в горле ком встал. Он поднял глаза-чужие глаза, пустые, будто и не жил со мной под одной крышей всю жизнь взрослую. Сказал только: "Ирина, я к ней ухожу. Прости." И вышел, дверью хлопнул. А я осталась одна в этом доме, где каждый угол помнит нас молодых, счастливых когда-то.
Села на лавку у печки, руки на колени положила. Холодно мне стало, хоть и печь натоплена. Плакать не могла-слезы где-то глубоко застряли, не шли наружу. Сидела до утра, смотрела в темноту, и думы разные лезли в голову. Может, я виновата? Может, недодала чего ему, не сберегла? Детей у нас не было, это правда, но разве это причина бросить человека?
На следующий день поехала в райцентр, к врачу. Давно уж чувствовала-что-то не так в организме, боли были, слабость. Все откладывала, некогда было, хозяйство, огород, Николай. А теперь подумала, надо все же узнать, что со мной.
Врач молодой попался, женщина, лет тридцати.
Осмотрела меня, анализы взяла, сказала через неделю прийти за результатами. Я вернулась домой, прибралась в избе, выстирала белье, в огород сходила. Делала все как обычно, но странно было… никого не ждешь вечером, не готовишь ужин на двоих, ложишься в пустую кровать и знаешь… так теперь всегда будет.
Через неделю снова в райцентр поехала. Врач встретила меня серьезным лицом, усадила на стул, руку на плечо положила. И говорит мне тихо, но отчетливо: "Ирина Васильевна, у вас рак. Четвертая стадия. Нужна химиотерапия, облучение, но гарантий, к сожалению, никаких. Может, год проживете, может, меньше."
Я сидела, слушала ее слова, а они будто сквозь вату доходили. Рак. Умирать буду. И вдруг подумалось, а где же Николай, почему его нет рядом, когда мне так страшно?
Я поехала к сестре в тот же день, рассказала ей. Она всплеснула руками, заохала, а потом говорит: "Ирка, я бы рада тебе помочь, да у самой трое детей, муж пьет, денег нет. Не могу я тебя к себе взять, и ухаживать за тобой не смогу."
Поехала к брату, он и слушать не стал, сказал, что своя семья у него, свои заботы, а я взрослый человек, сама как-нибудь справлюсь.
Вернулась я домой одна. Села на крыльцо, смотрю на огород, на небо серое осеннее, и думаю, неужели так все закончится? Одна, больная, брошенная всеми. И захотелось мне тогда завыть, как зверь раненый, правда слезы не шли.
Стала жить дальше, как могла.
В больницу районную ездила на процедуры, от химии тошнило так, что три дня потом отходила. Волосы выпадать начали, похудела сильно, в зеркало смотреть страшно стало. Денег почти не осталось, пенсия маленькая, на проезд много уходит. Огород забросила, сил не было.
В конце октября поехала на рынок в поселок, последние овощи продать, что еще с лета остались. Стою я за прилавком, и вдруг вижу-идет она, эта Лизка, Николаева новая жена. Идет, вся из себя нарядная, в сапогах кожаных, куртка модная. Подошла ко мне, смотрит, и понимаю я-узнала она меня.
Остановилась передо мной, улыбается такой улыбкой ехидной, и говорит громко, чтоб все вокруг слышали: "О, Ирина Васильевна! Надо же, какая встреча! Вы как, живете-поживаете? Что-то вы неважно выглядите, заболели, что ли?" И смеется, прикрывая рот ладошкой.
Я стою, молчу. Что ей скажешь? Что умираю? Что муж мой, которого она увела, бросил меня в самый страшный час? Промолчала я, отвернулась, а она постояла еще, посмеялась и ушла.
Вечером того же дня приехал Николай.
Я на крыльце сидела, чай пила, руки грела об горячую кружку. Он подошел ближе, вгляделся в лицо мое и побелел весь.
Спросил тихо: "Иришка, ты что, больная?" А я ему в ответ, спокойно так, без злости уже: "Больная, Николай. Рак у меня. Врачи говорят, жить осталось немного."
Он стоял, мялся, ничего не говорил, а потом сел рядом со мной на ступеньки и лицо в ладони спрятал. Сидел долго, молчал, потом выдал: "Почему не сказала раньше? Почему молчала?"
А я ему: "Когда сказать-то? Когда ты ушел? Или когда с ней счастье строил? Не до меня тебе было."
Он поднял голову, посмотрел на меня, и увидела я в глазах его слезы.
-Ирина, прости меня, дурака. Я к тебе вернусь, я буду рядом, помогу, чем смогу."
Я усмехнулась горько.
-Куда уж возвращаться, Коля. Поздно уже. Живи там, с молодой своей.
Но он встал, поехал куда-то, а на следующий день приехал с вещами, завез их в дом, и сказал:
-С Лизкой я расстался. Больше я ее не увижу. Я с тобой буду, пока ты жива.
И стал он жить со мной снова, ухаживать за мной. Возил по врачам, лекарства покупал, готовил еду, когда я сама не могла. Ночами не спал, если мне плохо было, воду подавал, одеяло поправлял. Шептал мне: "Ирка, держись, родная, ты справишься."
Но я понимала-не справлюсь. Чувствовала, как жизнь из меня уходит, по капле, по глотку.
Боли усиливались, лекарства уже не помогали. В декабре совсем плохо стало, Николай повез меня в больницу областную, положили в палату, врачи сказали, что делать уже нечего, только боль снимать.
Лежала я в той палате, смотрела в окно на снег падающий, и думала о жизни своей. Не удалась она, видно. Не сложилась. Детей не родила, мужа не удержала, и умираю теперь рано, никому не нужная.
Николай приезжал каждый день, сидел рядом, держал меня за руку.
Один раз сидел он так, а я на него смотрела-лицо осунулось, глаза провалились, постарел сильно за эти месяцы. И вдруг говорит мне, сквозь слезы:
- Ирка, я тебя люблю. Всегда любил. Прости меня, что не понял этого раньше. Прости, что бросил, когда ты нуждалась во мне. Я был слепой, глупый, думал, что молодость важнее верности. А теперь вижу- ты была для меня всем."
Я слушала его слова, и на душе легче становилось. Не злилась я на него уже, не обижалась. Гладила его руку слабой своей ладонью и шептала: "Знаю, Коля. Знаю."
В последнюю ночь мне приснилась река. Широкая, темная, течет куда-то вдаль. Я стою на берегу, а на том берегу светло, солнце светит, травы зеленые колышутся. И хочется мне туда перейти, на ту сторону, где тепло и спокойно.
Утром я еле открыла глаза от того, что Николай целовал мою ладонь.
Гляжу, а он плачет, тихо так, но не скрываясь. Я хотела было ему улыбнуться, хотела сказать, что все хорошо, что я больше не боюсь умирать. Но сил не хватило.
Закрыла снова глаза, и больше не открывала.
А Николай остался там, в больничной палате, один.
Держал мою холодеющую руку и плакал, понимая, что любовь его запоздалая, слова его не нужные, раскаяние его бесполезное-все это пришло слишком поздно. Когда меня уже почти не стало.
Такая вот жизнь вышла. Короткая, тяжелая. Но в самом конце, перед смертью, я простила Николая, чтоб жил дальше, не мучался совестью. Такова уж природа человеческая-понимаем мы ценность того, что имеем, только когда теряем навсегда. (Из серии Душевные рассказы от Анны Медь)🔔 ЧИТАТЬ ДОБРОЕ 👇