Валентина Ивановна смотрела на свои руки — еще крепкие, привыкшие к тяжести, но уже не молодые. Сорок пять лет, голубые глаза, уставшие от заводской пыли и цеховой гари. Когда-то она штамповала детали из пластмассы, копила вредный стаж и мечтала о свежем воздухе. Мечта сбылась: теперь она — социальный работник. Воздух в парадных и коммуналках, правда, был не намного свежее заводского, зато разнообразный: пропитанный старостью, болезнями, одиночеством, а иногда — дешевым одеколоном и ожиданием выпивки.
Сегодня по графику была Оксана. Идти к ней Валентине не хотелось категорически, ноги будто наливались свинцом. В день получения пенсии визит всегда был особым. Оксана, тридцатидвухлетняя лежачая красавица с ногами-прутиками и глазами цвета морской волны, превращала свою каморку в коммуналке в подобие салона. Мужчины, словно мотыльки на огонь, слетались к ее беспомощности и поразительной белизне кожи. Сегодня, как знала Валя, уже дежурил Сенька. Ещё две сестры этой Оксаны находились в доме инвалидов, заболевания у всех троих были одинаковыми.
Сенька был местной достопримечательностью — здоровенный, вечно безработный философ, чьи запросы (обязательно с интернетом!) давно стали притчей во языцех. Валя вспомнила, как они с мужем пытались пристроить его на работу, слыша в ответ одно «не-а»: глаза испортятся, спина надорвется, воняет, вредно…
В комнате Оксаны пахло дешевым табаком и предвкушением. На кровати, среди подушек, грохотали шашки, звенел смех. Сенька, заряженный, как спринтер, готов был в любой миг рвануть за бутылкой, лишь бы почтальон с пенсией постучал.
«Выйди, помогу клиентке», — сухо сказала Валя, начиная ритуал: памперсы, салфетки, терпение. Сенька лениво потянулся, но встать не успел.
Дверь с треском вырвало с петель. На пороге стоял не мужчина — буря в человеческом обличье, с горящими цыганскими глазами. «Ах так! Уже замена мне нашлась?!» — проревел он, и мир съежился до размеров кулака и вспышки лезвия. Удар пришелся Оксане в глаз, точное, подлое тычковое движение ножа — Сеньке «пониже спины». Деревянные шашки, весело взлетев, рассыпались по полу каскадом.
Потом была какофония сирен, топот соседей, холодные вопросы полиции и профессионально-безразличные лица медиков. Одного увезли в каталажку, другого — на операционный стол. Осталась Оксана с огромным, быстро наливающимся синяком, и Валя на «ватных» ногах, добиравшаяся до общей кухни за стаканом воды. Руки дрожали. Страх, острый и липкий, поселился под ребрами. Мысль о газовом баллончике пришла сама собой. А спасет ли? Она бежала с завода от гари, но не предполагала, что в тихих, на первый взгляд, квартирах может быть так жарко и так смертельно опасно.
Этот инцидент стал последней каплей. Душный воздух коммуналок, непредсказуемая агрессия, вечное ожидание подвоха от тех, кому ты призван помогать, — Валентина больше не могла. Ее здоровье и нервы были не бесконечны. Она уволилась, отряхнув с души пыль чужих трагедий.
Новая работа называлась солидно: страховой агент. Клиентов здесь вежливо именовали «страхователи». Здесь пахло кофе, офисной техникой и деньгами. Вместо памперсов — кипы полисов, вместо влажных салфеток — глянцевые брошюры. Люди приходили сюда защищать свое имущество, жизнь, здоровье от абстрактных рисков: пожара, угона, болезни. Они были адекватны, вежливы, иногда прижимисты, иногда скучающи, но всегда — в рамках цивилизованной сделки. Никто не кричал, не размахивал ножами и не ждал пенсии, чтобы купить выпивку.
Валентина научилась говорить о страховых случаях, словно о шахматных партиях: просчитанных, с определенными правилами. Она почти поверила, что мир можно обезопасить, заключив в аккуратный бланк с печатью. Клиенты рассказывали ей о своих машинах, дачах, поездках, и она кивала, думая о том, как странно устроена жизнь. Там, в коммуналках, люди бились за реальное выживание, а здесь — страховали от гипотетических бед. И те, и другие чего-то боялись. Просто страхи были разного калибра.
Иногда, заполняя очередной формуляр, она ловила себя на мысли: а какой полис мог бы защитить ту, прежнюю ее? От профессионального выгорания? От внезапной агрессии в замкнутом пространстве? От страха, который заползает под кожу и остается там навсегда?
Такого полиса не существовало. Но теперь, по крайней мере, у нее был свой собственный, крепкий стол и тишина, нарушаемая только шелестом бумаг и ровным гудом компьютера. Это и была ее страховка. Хрупкая, бумажная, но пока действующая. И она цеплялась за эту иллюзию безопасности, как за спасательный круг, понимая, что некоторые происшествия навсегда меняют человека, и никакая страховка не вернет прежнее чувство безоглядной доверчивости к миру.
***