Дядя Витя сидел за кухонным столом и улыбался так, как улыбаются продавцы пылесосов на презентациях — широко, радушно, с лёгким прищуром. Перед ним лежала папка с документами, а рядом стояла початая бутылка коньяка, которую он принёс «отметить встречу». Я коньяк не пила, но он всё равно разлил по рюмкам.
— Ирочка, ну что ты как чужая? Я же тебе не враг какой-то. Родной дядя, брат твоей покойной мамы, царствие ей небесное.
Он перекрестился — размашисто, напоказ. Мама ум.ерла три месяца назад, и за это время дядя Витя объявился впервые. На похоронах его не было — «приболел», сообщил по телефону. На девять дней — «командировка». На сорок дней — «ну ты же понимаешь, работа». А тут вдруг приехал. Без звонка, без предупреждения. Просто позвонил в дверь субботним утром, когда я ещё ходила в халате и не успела выпить кофе.
— Дядя Витя, давай к делу, — сказала я. — Ты не просто так приехал. Что в папке?
Он хлопнул себя по колену, будто я сказала что-то смешное.
— Вот за что тебя люблю, Ирка — за прямоту! Вся в мать. Та тоже была — что думала, то и говорила.
— Папка, — повторила я.
— Да ерунда, формальность одна. Помнишь бабушкин дом в Малаховке? Ну, который она нам с Людой оставила?
Люда — это мама. Людмила. Я кивнула.
— Так вот, — дядя Витя придвинул папку ко мне, — там какая-то путаница с документами вышла. Нужна твоя подпись, чтобы всё оформить правильно. Ты же наследница Люды, вот и выходит, что без тебя никак.
Я не стала открывать папку. Смотрела на дядю и ждала продолжения. Он заёрзал на стуле.
— Ну чего ты? Посмотри хоть. Там всё просто — отказ от претензий на долю. Тебе же этот дом не нужен, правда? Ты в Москве живёшь, квартира своя есть. А мне Малаховка — ну прям необходима. Дети выросли, внуки пошли, хотим там дачу обустроить. Семейное гнездо, так сказать.
Вот оно что. Отказ от претензий.
— Дядя Витя, — сказала я медленно, — а с чего ты взял, что мне этот дом не пригодится?
***
Мне сорок два года. Работаю экономистом в проектном институте, зарплата — шестьдесят пять тысяч, на жизнь хватает, но не шикую. Квартира, в которой живу — однушка на Речном вокзале, досталась от бабушки по отцовской линии. Той самой, другой бабушки. Маминого наследства я пока не видела — всё ещё в процессе оформления.
Мама ушла внезапно. Сердце — оторвался тромб, скорая не успела. Шестьдесят восемь лет, на пенсии всего три года. Строила планы, собиралась на море летом, записалась на курсы скандинавской ходьбы. А потом — просто не проснулась однажды утром.
Я единственный ребёнок. Отец ум.ер, когда мне было двенадцать. Мама больше не вышла замуж — говорила, что после папы никого не хочет. Так и жила одна, работала в библиотеке, читала книги, возилась с цветами на балконе.
Из родственников у неё остался только брат — дядя Витя. Виктор Павлович Горелов, на два года младше мамы. В детстве они дружили, потом как-то разошлись — разные города, разные жизни. Созванивались пару раз в год, на дни рождения. Виделись ещё реже.
Я дядю Витю помнила смутно. Приезжал к нам пару раз, когда я была маленькая. Шумный, весёлый, с подарками. Потом — только голос в телефоне, когда мама передавала трубку: «Поздравь дядю Витю с Новым годом». Я поздравляла, он говорил «расти большая», и на этом общение заканчивалось.
И вот теперь он сидит на моей кухне с папкой документов и коньяком.
Про дом в Малаховке я, конечно, знала. Бабушка — мамина мама — ум.ерла пятнадцать лет назад. Дом достался ей от её родителей, а она завещала его детям — маме и дяде Вите, поровну. Мама свою долю никогда не оформляла — говорила, что ей не нужно, пусть Витя пользуется, она всё равно туда не ездит.
И вот, значит, как оно обернулось. Мама ум.ерла, и её доля перешла ко мне. А дядя Витя хочет, чтобы я от неё отказалась.
— Дядя Витя, — сказала я, не притрагиваясь к папке, — а почему ты решил, что я подпишу отказ?
Он развёл руками:
— Ирочка, ну ты пойми. Этот дом — он для тебя ничего не значит. Ты там и не была-то никогда, да? А для меня — память о родителях, о детстве. Я его своими руками ремонтировал, крышу перекрывал, забор ставил. Двадцать лет вкладывался!
— На маминой половине тоже крышу перекрывал?
Он запнулся.
— Ну... да. Там же дом один, какая разница, чья половина?
— Разница в том, что половина дома — моя. По наследству.
— Формально — да. Но, Ирочка, давай по-человечески. Зачем тебе эта головная боль? Оформлять документы, платить налоги, следить за домом. Ты же не будешь туда ездить.
— А может, буду.
Дядя Витя нахмурился. Улыбка начала сползать с его лица.
— В смысле — будешь? Зачем тебе дача в Малаховке? У тебя что, дачи нет?
— Нет.
— Ну так купи! Тебе что, денег жалко? Я же не бесплатно прошу, я готов компенсировать!
— Сколько?
Он снова заёрзал.
— Ну... сто тысяч. Нормальная сумма.
Сто тысяч. За половину дома в Малаховке, где земля стоит минимум миллионов пять за участок. Я чуть не рассмеялась.
— Дядя Витя, ты шутишь?
— Почему шучу? Нормальная цена! Дом старый, там ремонта на миллион, земля неудобная, коммуникации...
— Я узнавала. Половина этого участка стоит минимум два с половиной миллиона. По рыночной цене.
Лицо дяди Вити изменилось. Улыбка исчезла окончательно, глаза стали жёсткими, колючими.
— Узнавала, значит. Уже к оценщикам бегала.
— Не бегала. В интернете посмотрела. Там всё есть — цены на землю в Малаховке, объявления о продаже. Несложно найти.
— Ты, значит, вот какая, — он откинулся на спинке стула. — Вся в отца. Тот тоже был — копейку считал, за рубль удавится.
Про отца он зря сказал. Папа был честнейшим человеком, работал инженером, никогда лишнего не брал. И ум.ер от инфаркта в сорок пять лет — надорвался на работе, пока такие, как дядя Витя, крутили схемы.
— Про отца не надо, — сказала я. — И вообще, дядя Витя, давай начистоту. Ты приехал не в гости, не помянуть маму. Ты приехал отжать мою долю за копейки. Я правильно понимаю?
— Ирка, ты что себе позволяешь?!
— Я позволяю себе говорить правду. Ты предлагаешь мне сто тысяч за то, что стоит два с половиной миллиона. Это не родственная просьба, это мошенничество.
Он вскочил. Стул грохнул об пол.
— Да как ты смеешь! Я тебя в детстве на руках носил! Конфеты привозил!
— Конфеты были, спасибо. А теперь, пожалуйста, забирай свою папку и уходи.
— Ты пожалеешь! Я через суд оформлю! Скажу, что Люда мне устно отказала от своей доли!
— Устно? Без свидетелей, без документов? Удачи, дядя Витя.
Он схватил папку, сунул под мышку. Бутылку коньяка оставил — видимо, от расстройства забыл.
— Жадная ты, Ирка. Вся жизнь впереди, а уже такая жадная. Это тебе аукнется.
— Может, и аукнется. Но не от тебя.
Дверь хлопнула. Я осталась одна на кухне, с двумя полными рюмками коньяка и тишиной.
***
Вечером позвонила подруга Лена — мы с ней вместе работаем, она юрист по образованию, хотя сейчас занимается договорами для института.
— Ирка, ты как? Голос какой-то странный.
Я рассказала про дядю Витю. Лена слушала, хмыкала, один раз присвистнула.
— Значит, говоришь, отказ от претензий хотел подсунуть?
— Да. Я даже не открывала папку.
— И правильно. Знаешь, что в таких бумагах обычно прячут? Можешь подписать вроде как отказ от претензий, а на деле — дарственную. Или доверенность на право распоряжения. Ты бы потом год доказывала, что не осёл.
— Думаешь, он настолько?
— Ирочка, если человек приезжает без предупреждения, с готовыми документами, и предлагает сто тысяч за два с половиной миллиона — он на всё способен. Классическая схема: давление, торопливость, «подпиши сейчас, потом разберёмся». Хорошо, что ты не повелась.
— Он сказал, что через суд оформит.
— Пусть пробует. Без документов, без свидетелей — у него ноль шансов. Главное — оформи свою долю официально. Сходи к нотариусу, вступи в наследство как положено. И сделай это быстро, пока он там что-нибудь не накрутил.
— Что он может накрутить?
— Много чего. Левые справки, поддельные расписки. Я такое видела. Пока ты не оформила — ты уязвима. Оформишь — будешь собственницей по закону, и никакой дядя тебе не страшен.
Я положила трубку и задумалась. Лена права. Надо действовать.
На следующий день позвонила нотариусу, который вёл мамино дело о наследстве. Оказалось, что всё уже готово — нужно только приехать, подписать документы и получить свидетельство. Мамина доля дома в Малаховке официально переходила ко мне.
Нотариус, пожилая женщина с усталыми глазами, посмотрела на меня внимательно:
— Ирина Александровна, а вы в курсе, что ваш дядя тоже ко мне обращался?
— Нет. Когда?
— Позавчера. Хотел узнать, можно ли оформить всё на себя, если наследница не вступит в права в срок.
— И что вы ему сказали?
— Что срок — шесть месяцев, и у вас ещё три месяца в запасе. И что «не вступит» — это если человек ум.ер или официально отказался. Он, кажется, расстроился.
Я усмехнулась. Значит, дядя Витя готовился заранее. Ждал, пока я просрочу сроки, чтобы прибрать всё к рукам. А когда понял, что я могу успеть — примчался с папочкой и коньяком.
— Спасибо, что рассказали.
— Будьте осторожны. Родственники иногда хуже чужих.
***
Свидетельство о праве на наследство я получила через неделю. Половина дома в Малаховке официально стала моей. Позвонила дяде Вите — не потому что хотела общаться, а потому что нужно было расставить точки над «i».
— Алло? — голос у него был настороженный.
— Дядя Витя, это Ира. Я оформила свою долю. Хотела предупредить.
Пауза.
— Оформила, значит. Быстро ты.
— Нотариус помогла. Кстати, она мне рассказала, что ты приходил. Спрашивал про сроки.
Он молчал.
— Дядя Витя, давай так. Мы можем или судиться, или договориться. Судиться — долго, дорого, нервно. Договориться — проще.
— И как ты хочешь договориться?
— Я готова продать тебе свою долю. По рыночной цене. Два с половиной миллиона.
— С ума сошла?! У меня таких денег нет!
— Тогда можем оставить всё как есть. Я — собственница половины, ты — собственница другой половины. Будем совладельцами.
— И что, ты будешь туда ездить?
— Буду. Имею право. Моя половина — хочу, живу, хочу — гостей приглашаю.
— Какие гости? Там одна крыша на весь дом! Одна кухня! Ты что, со мной в одном доме жить собираешься?!
— А что такого? Родственники же. Ты сам говорил — семейное гнездо.
Он засопел в трубку. Я почти видела, как он багровеет на том конце.
— Ирка, ты издеваешься?
— Нет, дядя Витя. Я просто хочу то, что мне положено. По закону и по справедливости. Мама эту долю не оформляла, потому что доверяла тебе. А ты приехал ко мне с бумажкой на сто тысяч. Так что теперь — или плати нормальную цену, или живём вместе.
— Ты... ты...
— До свидания, дядя Витя. Будут предложения — звони.
Я положила трубку и выдохнула. Руки дрожали — не от страха, от адреналина. Я никогда раньше так не разговаривала с родственниками. Да и вообще — редко умела за себя постоять.
Но тут что-то изменилось. Может, потому что мамы больше нет, и некому за меня заступиться. Может, потому что дядя Витя слишком откровенно попытался меня обмануть. А может, просто — пора уже. В сорок два года пора уметь говорить «нет».
***
Дядя Витя перезвонил через месяц. Голос был другой — тихий, почти просительный.
— Ира, нам надо поговорить. По-нормальному.
— Слушаю.
— Я тут посоветовался с женой, с детьми... В общем, мы готовы купить твою долю. Только не за два с половиной миллиона — у нас столько нет. Миллион восемьсот — это максимум, что можем собрать.
Миллион восемьсот. Это уже разговор.
— А откуда такая сумма?
— Машину продаём. Серёгину, сына моего. Он согласился, говорит — куплю потом другую, попроще.
Я задумалась. Миллион восемьсот — это меньше рыночной цены, но не критично. И главное — это реальные деньги, которые дядя Витя готов заплатить. Значит, ему действительно важен этот дом.
— Хорошо, — сказала я. — Миллион восемьсот. Но оформляем через нотариуса, официально, с договором купли-продажи.
— Конечно, конечно. Всё по закону.
— И ещё, дядя Витя. Я хочу, чтобы ты кое-что понял.
— Что?
— Я не жадная. Я просто не дура. Это разные вещи. Ты приехал ко мне с бумажкой на сто тысяч и думал, что я подпишу, не глядя. Потому что «Ирочка, ты же добрая девочка, тебе не нужно, отдай дяде». Так вот — я не добрая девочка. Я взрослая женщина, которая умеет считать деньги и знает свои права.
Он молчал.
— И ещё. На мамины похороны ты не приехал. На девять дней — не приехал. На сорок дней — не приехал. А когда понадобилась моя подпись — примчался с коньяком и улыбкой. Я это запомню, дядя Витя. На всю жизнь запомню.
— Ира, я...
— Не надо оправдываться. Что было — то было. Давай просто закончим с этим делом и разойдёмся.
Сделку оформили через две недели. Миллион восемьсот тысяч упали на мой счёт. Дядя Витя получил полный дом в Малаховке, а я — деньги и свободу от родственника, которому нельзя доверять.
После подписания он попытался обнять меня — «ну, мы же всё-таки семья». Я отстранилась.
— Семья, дядя Витя, — это когда приезжают на похороны. А не когда приезжают за наследством. Прощай.
Вышла из нотариальной конторы и пошла по улице. Москва, апрель, солнце, лужи. Обычный весенний день.
Только я почему-то чувствовала себя по-другому. Легче. Чище. Будто сняла с плеч что-то тяжёлое, что носила много лет, не замечая.
***
На миллион восемьсот можно сделать многое. Можно купить машину. Можно съездить в отпуск — несколько раз. Можно отложить на чёрный день.
Я сделала другое. Поехала в Тулу, где мама родилась и выросла. Нашла дом, где жила бабушка до того, как переехала в Малаховку. Старый, деревянный, с резными наличниками. Его давно продали чужим людям, но я постояла у забора, посмотрела.
Потом зашла на кладбище. К бабушке с дедушкой. К маме, которую похоронила рядом — она сама так хотела, чтобы «поближе к родителям».
— Мам, — сказала я, положив цветы на могилу, — я справилась. Дядя Витя пытался меня обмануть, но я не далась. Ты бы мной гордилась, наверное.
Ветер качал берёзы на аллее. Где-то пели птицы. Тихо, спокойно, мирно.
— Знаешь, мам, я раньше думала, что быть доброй — значит всем уступать. Что хорошие люди не спорят, не требуют своего, не говорят «нет». А теперь понимаю — это не доброта. Это слабость. Настоящая доброта — она другая. Она не позволяет себя обманывать. Потому что когда тебя обманывают — ты не добрая, ты просто удобная.
Я постояла ещё немного. Потом поехала домой, в Москву.
Миллион восемьсот лежат на счету. Часть пойдёт на ремонт в квартире — давно пора поменять окна и батареи. Часть отложу. А часть — потрачу на себя. На что-нибудь хорошее. Мама бы одобрила.
Мне сорок два года. Я одна — если не считать пары близких подруг и кота Василия, которого подобрала год назад у подъезда. Родственников больше нет — по крайней мере, таких, с которыми хотелось бы общаться.
И знаете что? Мне нормально.
Потому что лучше быть одной, чем с людьми, которые видят в тебе только источник выгоды. Лучше иметь мало — но своё, честное, заработанное. Лучше сказать «нет» один раз — чем всю жизнь жалеть, что сказала «да».
Дядя Витя, наверное, до сих пор считает меня жадной. Его право. А я считаю себя человеком, который наконец-то научился себя защищать.
И это, пожалуй, лучшее, чему меня научила мама. Не словами — примером. Она всю жизнь была честной, прямой, настоящей. И я хочу быть такой же.
Спасибо, мам. За всё.
А вы смогли бы отказать родственнику, который давит на чувство долга и родственные связи?