Все главы здесь
Глава 48
Пока дед подпоясывался, пока седло поправлял, бабы уже вышли проводить: Марфа, Лукерья, Настя. Митрофан тоже вышел. Лукерья позволяла ему выходить ненадолго.
Стояли все кучкой, рядом, дыхание к небу поднимается тонким паром. Утренние часы все еще прохладные были.
— Ну что, батя, — сказала Марфа, — с Богом. Верниси целый да поскорее. Заночуешь тама?
— А то как жа, — дед махнул рукой, будто отгоняя лишние слова. — Дело не быстрое. Чевой тама за лодка будеть — не знай. Вам, бабоньки, дом стеречь, а мне путь мерить. А ты, Митька, гляди за бабами. Дров много я наготовил, не пластайси.
Митрофан кивнул, обнялись.
Лукерья сунула Тихону узелок:
— Тут пирогов маненько, да травка от усталости. Пей почаше, не лениси.
— Ладно, ладно… — пробормотал дед, но аккуратно убрал узелок в суму.
Вдруг из хаты Мишаня выскочил, подбежал, прижался к деду:
— Дедуня, ты гляди там… лодку-то бери ту, што побольша! Штоб нас всех увезти могла!
Дед усмехнулся:
— Возьму, постреленок. Авось и вас по речке покатаю.
Он уже ставил ногу в стремя — и тут Настя шагнула ближе. Не сказать чтобы решилась — просто ноги сами вынесли. Стояла, пальцы в передник вцепились, губы побелели.
— Дедусь… — тихо. — Ты… ты глянь там — аккуратней. И… ежеля Степку увидишь… Канешна увидишь — ты… енто, ну… передай привет яму.
Дед кивнул, прижал к себе девку, вздохнул тяжело:
— Ты жа моя горемычная.
Он пристально глянул на внучку. Понял без слов — все понял, как старики умеют.
— Передам, унуча, — сказал мягко, почти ласково. — Ежеля встречу.
Настя отвернулась, чтоб никто не видел, как дрогнули ресницы.
Дед поднялся в седло, Ворон фыркнул, вздрогнул всем телом.
— Ну, бывайте! — крикнул дед, разом собравшись, словно стал выше.
Тронул коня, и он пошел ровно, важно, будто и сам понимал: путь этот — не простой. Он много для дальнейшей жизни значит.
Все стояли у ворот, пока дед не скрылся за поворотом дороги. Только Настя все еще смотрела туда, где его уже не было. С тоской такой, что сердце тонко сжималось… и с завистью тихой — не злой, а детской: он увидит Степку. Он будет там, где ей нельзя. Он увидит того, о ком она мечтает ночами.
Девка вздохнула — глубоко, будто воздухом хотела заткнуть боль.
И тихо сказала, чтоб никто не услышал:
— Счастливый ты, деда…
А потом повернулась и пошла к хозяйству — чинно, спокойно, будто внутри ничего не горит. Но каждый шаг отзывался: пусть дед приедет… пусть Степка здоров… пусть дорога откроется и для нее когда-нибудь…
…Дорога до Кукушкино вышла деду привычной: Ворон шел резво, снега не так уж много осталось, тропы знакомые. К обеду уж въехали в деревню, а через минуту уже стучал кулаком в дверь Дарьиной хаты.
— Да кто тама? — крикнула Даша, но, увидев деда, всплеснула руками: — Батюшки! Дед приехал! Федор! Степка! Глядите, кто к нам!
Суета, радость, смех. Степа выбежал в сени, едва не сбив деда с ног, обнял его по-молодецки крепко.
Федор пожал руку с уважением:
— Проходи, батя! Места много, сердце шире!
Даша уже снимала с крючка нож, крикнула:
— Петушка давай, Федя! Пущай лапша будеть! Дед должон с дороги поисть горячева!
Пока Даша катала тесто, дед и Федор сидели за столом. По чарочке — как водится, для разогрева. Дед рассказывал, как Мишаня путь показал, как вышли к реке, как сам увидал купол церкви на противоположном берегу.
— Ваша, Кукушкинская.
Федор даже рот приоткрыл:
— Ну надо ж… две зимы живетя, а реки не видали! А она вот — рукой подать!
— Чудное дело, — согласился дед. — Надоть лодку взять. Путь по воде таперича наш будеть.
— Так и возьми у деда Авдея, — подсказал Федор. — Он ужо и не плаваеть. Лодка добротная у яво была, широкая, крепкая. Ему токма и скажи — отдасть, он добрай.
Дарья выставила на стол лапшу — ароматную, густую, пар шибанул в глаза.
— Останьси, дед, — попросила она. — С ночевой-то останьси. Отдохнешь, наговоримси.
Дед кивнул:
— Остануси, пущай Ворон отдохнеть. Федька, ты задал яму?
— Дед, я усе сделал, — подал голос Степан.
— Добро. Завтре к Авдею пойду.
Уже к вечеру, когда стемнело и в хате горела лампа, к дому Дарьи подошли две женщины — обе прихрамывают, спины держат руками. Попросились:
— Даш, а Даш? Слыхали мы, дед до тебе приехамши, што Степана лечил.
Дарья улыбнулась, кивнула.
— Кликни яво, а? Ноги болять, мочи нет, терпежу не хватат.
— Так чевой кликать, идитя у хату.
Зашли бабы, поклонились, на Красный угол перекрестились и деду о своей хворобе поведали.
А дед только ладонью по столу ударил легонько:
— Не могу, доченьки. Ничевой при мене нету. Усе у лесу осталоси. Я жа сюды за лодкой приехал. Путь таперича к мене короткай будеть. От и приехайте к мене. Помогу чем смогу.
Женщины обрадовались, засуетились:
— От так новостя — так новость! Плыть-то недалече? Али как?
— Сам пока, бабы, ня знай.
Федор наклонился и тихонько ему в ухо:
— Ну, батя, гляди… Похоже, теперича народ к вам у лес по реке поплывать станеть. Людей больных-то много, всем бы помочь. И Лукерья ить таперича с вамя…
Дед вздохнул, глянул на Федора:
— От ить и не думал я, што Приют наш людской дорогой станеть.
— А куды деватьси? — пожал плечами Федор.
Дед понимал: выходит так, что не только им эта река открылась, а людям тоже.
— Пойдем-ка, Федька, сходим до реки. Я заприметил место, куды у вас на берег я гляжу.
— Пойдем, дед.
Но с Кукушкинского берега ничего, кроме густого леса, видно на было. Оно и понятно. Поставил там дед заметку, но ее можно будет заприметить, только подплыв поближе.
…Утро в Кукушкино выдалось тихое, синие тени от хат длинные, дымок из труб тянется ровно, без порывов. Дед Тихон вышел из Дарьиной хаты еще затемно — народ только просыпался, петухи перекликались, а он уж по весенней распутице шагал к Авдеевой хате.
Старик сидел на завалинке, курил самокрутку, как будто ждал Тихона.
— Здрав будь, Авдей, — дед Тихон поклонился слегка, уважительно.
— И ты, Тихон, — старик поднял глаза. — Чевой жа привело утречком-то?
Дед присел рядом, закурил, задумчиво посмотрел вдаль.
— Слухай, Авдей, лодка мене твоя надобна. Слыхал я… ты ужо не плаваешь на ей, — сказал он осторожно.
— Не плаваю, — отозвался Авдей. — Лет-то скулько? Ноги-то сгинули, руки ослабли. Стоить лодка… гниеть по-тихому. А тебе пошто?
Дед на реку кивнул:
— Так путь к нам открою. Реку нашли мы у себе. А с берегу вашу церкву видать. Хочу по ей ходить, по реке. Легша будеть да скорее.
Авдей посмотрел подслеповато вдаль, тихо усмехнулся.
— Надоть тебе — так бери. Чевой там!
Дед Тихон достал из-за пазухи сверток — деньги. Положил их на лавку перед Авдеем.
— Возьми, Авдей.
Старик отшатнулся, будто обидел его кто.
— Чевой жа ты удумал?! Какие таки деньги? Ты ж мене силком душу дерешь! Забирай, Тихон. Для тебе она, считай, и стояла.
Татьяна Алимова