Все главы здесь
Глава 49
Но Тихон упрям. Он деньги взял обратно и прямо в тот же час пошел к бабке Матрене. Та жила через три хаты, известная тем, что выращивала табак да сушила сама, крепкий, душистый. Вся деревня у нее покупала. Да что там Кукушкино, из соседних сел приходили мужики.
— Матрена, — дед поздоровался, — табачку дай-кось самого доброва.
— Для ково тебе? — полюбопытствовала бабка.
— Для Авдея.
Старуха пристально оглядела Тихона, подвязала потуже платок, кивнула. На языке вертелся вопрос: «Пошто ты яму курево покупашь?», но не посмела спрашивать.
Насыпала ему в тряпичный мешочек темные ломтики, пахнущие так, что дух захватывало.
Потом дед направился к Степаниде — она выделывала да шила вещи из овчины.
— Степанидушка, есть ли жилет теплый у тебе, готовай ужо, нечейнай? Чтоба старика зимой грел. Ну такова как я, к примеру…
Степанида улыбнулась, кивнула, вынесла мягкий, светлый, сшитый аккуратно — настоящий подарок:
— Будто тебе дожидалси, дядька Тихон.
— Да не мене! — махнул рукой Тихон. — А хорошева человека, уважительнова.
Протянул деньги Степаниде, не торгуясь.
— Енто кто жа такой будеть? — полюбопытствовала Степанида, пряча деньги.
— Так Авдей!
Степанида кивнула: согласная, мол, хороший дед.
И вот Тихон вернулся к Авдею и протянул ему табак и жилет со словами:
— На-кось, старый. Вот тебе. Енто не деньги. Не имешь права не взять. От чистова моева сердца. Сам бы себе такова купил. Да мене унучка из зайца пошила.
Авдей замер. Сначала губы дрогнули, потом плечи. И вдруг тихо, без стыда, словно в одиночестве, старик заплакал — по-детски, глубоко, от сердца.
— Тихон… ну чевой жа ты со мной делашь… — пробормотал он, вжимая лицо в рукав, — я ж думал, никому не нужон я уж… Живу… как лишний, един как перст. Сын у город подалси. А ты…
Дед не перебивал. Только положил руку на плечо.
— Ты живешь, Авдей. Значица — нужон кому-то. Ты ить оглянись укруг себе.
Авдей всхлипнул, утерся ладонью:
— Ить взьму жилет, мой-то уж совсема тряпье. И табак возьму. А ты лодку бери. И коли чевой ишо — ты к мене заходи. Хочь на слово. Часто таперича будешь ездить-то. У мене и ночевать можно. Один я…
Дед кивнул и тихо, уважительно сказал:
— Благодарствую тебе за добро.
Поклонился и ушел.
Спустя время вышли с Федором на берег, на широкий прибрежный песок, быстро нашли лодку Авдея, и едва солнце поднялось над деревней, взялись за работу.
Старик прошелся ладонью по занозистому борту, по днищу — да не просто глядел, а слушал: где доска откликнется пустым гулом, где влажно, где смола выбилась. Федор по его кивку поддел лодку плечом, перевернул на жерди, и оба присели рядом, как два воробья на ветке, склонившись к своему делу.
Лодка пахла рекой, деревом, старой смолой, и чем-то еще таким мужицким — уверенностью в своих руках.
— Вот сюды, Федя… пакли наподдай, — дед показал конопатником на узкую щель. — Чтоб вода дажеть и не думала к нам лезти.
Федор принялся набивать паклю: ровно, плотно, словно точно знал, что от каждого его удара зависит не только лодка — вся дальнейшая дорога. Пакля ложилась в швы как мягкая нитка. Дед проверял пальцем — достаточно ли туго, и одобрительно хмыкал.
Скоро разгорелся небольшой костерок. На нем, в котелке, потихоньку закипала душистая еловая смола. Она булькала, будто шептала чего, хлюпала, тянулась вязко, словно сама тосковала по дереву. Дед мешал ее длинной палкой, а когда она стала совсем густой, взял берестяную кисть и начал мазать лодку снизу вверх, размеренно, неторопливо.
Смола ложилась тонко, блестела на утреннем солнце, скрадывала каждую щелочку, запирала ее, словно ставила свою печать.
Федор тем временем проверял уключины. Одна оказалась треснувшей — он тут же сходил до хаты и принес новую, гладкую, ладную.
— Пойдет, — дед кивнул, одобрил. — Благодарствую тебе.
Пока мужики работали, на берегу стали собираться люди. Сначала робко: кто несмелый — так с ведром пришел, будто по воду, кто вроде бы просто мимо шел да остановился. Но скоро их стало много:
женщины, мужики, старики, ребятишки. Стояли чуть поодаль, переглядывались, шептались:
— Глядь, глядь, и вправду, ишть, на том берегу живуть…
— Да ты откудава знашь?
— Лукьяниха сказала…
— Брешеть, поди…
— Сама ты брехучка. А пошто тада лодку у Авдея взял?
— Не знай.
— От то-то и оно!
— Таки чевой тада на телеге ездили усе время?
— Откудава я знаю!
— Цыц, бабы! Хватить рот проветривать.
— Ежеля на лодке туды можна, и тама недалече…
— А бабка Лукерья тама с имя. — Да и колдун силу иметь.
— Степку вона из могилы достал.
— Так тама девка евонная усе подсобляла.
Шепот перерос в гомон, а гомон почти в крик.
Кто крестился тихонько, а кто хмыкал недобро, — и все равно глаз не отводили.
Любопытство — штука сильная.
Но Тихон с Федором словно никого и не видели. Работали, как положено мужикам: вместе, слаженно, без лишних слов.
Дед внутри лодку еще прошел тонким слоем смолы с жиром, чтобы дерево не рассыхалось. Федор подмел песок, вынес из-под днища лохмотья пакли, перевернул лодку обратно.
К тому часу она стояла на солнце — темная, плотная, блестящая, будто вторая молодость к ней вернулась.
Дед провел ладонью по борту, тихонько сказал:
— Таперича гладко. Ну, Федь… поплыву. Не утопит, поди. Бог в помощь.
Люди чуть отступили, словно увидели перед собой не просто старую лодочку, а настоящий корабль, готовый к путешествию.
Наутро, когда лодка уже отдыхала на берегу, просохшая и пахнущая смолой, дед занялся последним важным делом — грузом. Не зря же он два дня по деревне ходил, все примерял, прикидывал.
Федор помогал ему носить мешки. Сначала муку — два аккуратных, крепко завязанных. Потом пшено, овес, немного пшеницы.
— Настя скажет спасибо, — буркнул он себе под нос и положил бутыль масла в корзину. — Никада не лишнее.
Даша передала сверток с холстиной для пеленок Луке, аккуратно подвязав его ленточкой.
— Младенчику пригодитси. Там у вас… глушь ить, — смущенно улыбнулась она. — Дашке кланяйси от мене. Настюшке тожеть.
Дед взял сверток так бережно, будто там дите спало.
— Благодарствую, дочка.
— Соскучилась я ужо.
— Погодь-ка! Чичас путь пройду, а потома Федька тебе, аль Степка, у гости привезеть. Нанянькаесси. Мабуть, погостишь подольша. Хорошо у нас! Лес вкруг стоить, тишина с утра до ночи. Никто не гомонить.
Глаза у Даши загорелись:
— Дед, хочь бы и вправду так было.
Корзины, мешки, узлы — все легло ровно по центру лодки, чтоб не кренила. Тихон проверил еще раз: тронься сейчас — и не перевернет ни на плесе, ни на течении. Он и сам будто помолодел, когда увидел, как ладно все стоит.
А потом пришла пора заняться Вороном.
Степа вывел коня к воде. Ворон был могучий, черный как уголь, с умными глазами. Он ткнулся деду в плечо и тихо заржал, будто спрашивая: «Ну что, старый? Опять мы с тобой в дорогу?»
— Тихо, родимый, — дед погладил его по шее. — Не брошу тебе, не боись. Ты плыть будешь за мной.
Федор привязал к корме лодки длинный крепкий канат, мягкий, но надежный. Другим концом дед привязал Ворона аккуратно, бережно, чтобы коню хорошо было. Ворон стоял спокойно — видно, чувствовал, что хозяин все делает по уму. Доверял Тихону.
Пока мужики возились, на берег народ так и стекался. Все больше и больше, словно все вышли проводить старика.
Сначала шепот, потом вздохи. Потом первые кресты.
— Бог тебе в помощь, Тихон… — крикнул кто-то первым, а дальше раздалось многоголосье.
— Доброго пути!..
— Храни тебя Господь на воде!
— Не пропади тама, старый!
Старушки крестились рьяно и шептали молитвы. Детвора глаз не сводила с огромного Ворона, который стоял в воде почти по колено и казался сказочным зверем.
Дед обвел всех взглядом. Немного смутился — не думал он, что полутора десяткам людей не лень ни свет ни заря выйти его провожать. Но растаял, расправил плечи и даже улыбнулся своей теплой, редкой улыбкой.
— Спасибо… люди добрыя! За слово, за путь… за все.
Он снял шапку, поклон сделал — не низко, но от души.
Степан держал лодку, пока дед устраивался: проверил весла, подтянул ремни, убедился, что груз стоит крепко. Потом махнул:
— Ну, дед, можно.
Татьяна Алимова