Глава 9. Чужая слава. Замок в тумане
Калифорния. Лейк-Эрроухед. Середина 90-х.
Это место напоминало декорацию к дорогому, но немного тягучему голливудскому фильму. Высоко в горах Сан-Бернардино, словно паря над суетой остального мира, притаился элитный посёлок.
Здесь, среди реликтовых сосен и идеально стриженых газонов, прятались от смога и шума Лос-Анджелеса богатые американцы.
В доме на крутом склоне, похожем на крепость, жила Ирина Роднина.
Каждое утро начиналось одинаково. Великая чемпионка выходила на просторную веранду с чашкой дымящегося кофе. Но вместо калифорнийского солнца её часто встречало белое безмолвие.
Плотный, молочный туман съедал всё: вековые деревья, извилистую дорогу, соседние особняки. В такие минуты Ирина чувствовала себя Снежной Королевой, которую сослали в тёплую, комфортную, но бесконечно чужую страну.
Судебные тяжбы за дочь наконец стихли. Алёна осталась с мамой. Казалось бы — победа. Но этот триумф приковал Роднину к Америке тяжёлыми, невидимыми кандалами.
Уехать было нельзя. Нужно было жить здесь, платить по счетам и каждый день доказывать чопорному местному сообществу, что она не просто «бывшая русская легенда», а действующий профессионал высшей пробы.
Её спасением, её монастырём и полем битвы стал международный ледовый центр «Blue Jay» — «Голубая сойка».
Его построил Уолтер Пробст — удивительный старик, миллионер, который неожиданно для всех влюбился в советскую школу фигурного катания. Именно он пригласил Роднину. Но местные встретили «новенькую» настороженно.
— Что эта русская может нам показать? — шептались американские тренеры у кофемашины, бросая косые взгляды на прямую спину Ирины.
— Её методы устарели. Муштра, жёсткость, никакой демократии.
— А у нас — свобода личности! — вторили им другие.
Роднина слышала эти разговоры, но лишь плотнее сжимала губы. Она знала то, чего не знали они: свобода личности в большом спорте заканчивается ровно там, где начинается заход на сложный прыжок. Там нужна не демократия. Там нужна диктатура результата.
Ирина начала строить свою маленькую империю посреди калифорнийских гор. Медленно, кирпичик за кирпичиком.
Судьба, словно в насмешку или в награду, послала ей не юных звёзд, а «сбитых лётчиков». К ней приехала чешская пара — Радка Коваржикова и Рене Новотны.
В мире фигурного катания их называли вечными середнячками. Всегда четвёртые, пятые... Талантливые, красивые, но мягкие, как пластилин. Им катастрофически не хватало того самого стержня, той чемпионской злости, которой у самой Родниной было хоть отбавляй.
— Ира, — сказали они на первой встрече, коверкая русские слова, — мы хотим медаль. Но в нас никто не верит. Даже наша федерация махнула рукой.
Ирина посмотрела на них внимательно. В глазах Радки плескалось то самое отчаяние, которое когда-то, много лет назад, сжигало саму Ирину после предательства партнёра. Это был взгляд человека, загнанного в угол.
— Будет вам медаль, — тихо, но веско произнесла наставница. — Только запомните: придётся оставить душу на льду, вывернуться наизнанку, а потом родиться заново. Вы к этому готовы? Чехи переглянулись и кивнули.
Началась каторга. Это была не просто тренировка, это была лепка. Ирина, как скульптор, отсекала всё лишнее от мягкой чешской глины, превращая её в стальной монумент.
Она учила их не просто скользить — она учила их дышать в унисон. Заставляла Рене быть мужчиной, скалой, который держит партнёршу так, будто она — самое хрупкое и дорогое сокровище во Вселенной. Учила скромную Радку быть королевой, которая не просит оценок у судей, а властно берёт своё.
Американские коллеги крутили пальцем у виска, глядя на их тренировки.
— Ирина, это too much! — возмущались они, слыша её командный голос.
— Ты слишком давишь! У нас так не принято, дети могут пожаловаться!
— У вас принято проигрывать с голливудской улыбкой, — отрезала Роднина, не поворачивая головы. — А у нас принято побеждать. Даже если вкус победы отдаёт горечью. Не мешайте.
1995 год. Бирмингем. Чемпионат мира.
Радка и Рене вышли на лёд. Зал был спокоен, почти равнодушен. Все ждали выхода фаворитов — блистательных русских пар, учеников Москвиной и Тарасовой. Чехи? Ну, симпатичные ребята, техничные, не более того. Массовка для пьедестала.
Но когда зазвучали первые аккорды музыки, по трибунам пронёсся лёгкий шелест. Ирина стояла у самого бортика. Её руки были сжаты так сильно, что ногти до боли впились в ладони, но она этого не чувствовала.
Она не стояла на полу — она была там, с ними. Каждое движение, каждый поворот головы, каждый взмах ресниц Радки — Роднина проживала это внутри себя.
Подопечные катались божественно. Это была уже не просто спортивная программа. Это была сама Роднина, её страсть, её нерастраченная любовь к льду, растворённая в двух чешских телах.
Та же сумасшедшая скорость, та же мощь, та же безупречная синхронность, от которой у зрителей перехватывало дыхание.
Когда они замерли в финальной позе, зал на секунду оцепенел. А потом взорвался. Овации были оглушительными. Оценки вспыхнули на табло: 6.0. 5.9. 5.9. Золото.
Чехия впервые в истории получила золото в парном катании. Радка и Рене плакали навзрыд, не стесняясь камер. Они висели на шее у своего тренера, целуя её руки.
— Спасибо! Спасибо! Это твоя победа, Ира!
Роднина улыбалась сдержанно, по-царски. Но в глубине души, там, где никто не видел, ей было горько. Она стояла под чужим флагом. Над ареной звучал чужой гимн.
А рядом, понурив головы, стояли российские пары. Её соотечественники. Те, кого тренировали её бывшие коллеги, её бывшие друзья. Они проиграли ей. Той, которую в России поспешили списать со счетов. Той, кого считали просто «историей».
В этом была высшая справедливость. И высшая трагедия. Она доказала всему миру: фамилия Роднина — это знак качества. Бренд, который не тускнеет. Где бы она ни была, под каким бы флагом ни стояла.
Но триумф на льду не спасал от звенящей тишины дома. Вечерами, когда дети засыпали, Ирина выходила на террасу своего горного убежища. Вокруг стояла ватная, плотная тишина. Туман, словно белое молоко, заливал долину. И в этом тумане ей мерещилась Москва. Шум Садового кольца, запах талого снега, рубиновые звёзды Кремля...
Здесь, в Америке, у неё было всё, о чём мечтали миллионы: огромный дом, дорогие машины, статус, деньги. Её называли почтительно — Coach Irina. Миллионеры считали за честь пожать ей руку. Но она чувствовала себя могучим деревом, у которого безжалостно обрубили корни. Листья ещё зелёные, но внутри — пустота.
***
Спасение пришло неожиданно. В гости приехала подруга — Елена Черкасская. Легенда Большого театра, бывшая балерина, талантливейший хореограф. Лена тоже бежала от российской разрухи и безнадёги 90-х.
Они сидели на просторной кухне, пили крепкий чай (пожалуй, единственное, что оставалось неизменно русским в этом доме) и говорили до рассвета.
— Ира, как ты здесь выдерживаешь? — спрашивала Лена, вглядываясь в чернильную тьму за окном. — Здесь же... стерильно. Красиво, сыто, безопасно, но пусто. Душа не работает.
— Я живу ради детей, Лен, — тихо отвечала хозяйка дома, обхватив чашку ладонями. — У Сашки здесь колледж, у Алёнки школа. Я не имею права выдернуть их из благополучия. Я должна дать им старт. А я... я потерплю. Русские бабы терпеливые, нам не привыкать.
Лена осталась. Вдвоём стало легче дышать. Они создали в этом американском центре маленький островок русской культуры, настоящей творческой одержимости.
Вместе они творили чудеса. Даже «деревянные» американские дети, не понимавшие языка тела, начинали танцевать с душой, когда за дело бралась Черкасская.
Но судьба, казалось, решила испытать Роднину на прочность до конца. Удар был подлым, страшным, от него нельзя было увернуться. Лена заболела. Диагноз прозвучал как приговор — тяжёлая, неизлечимая болезнь. Четвёртая стадия.
Она сгорела быстро, как свеча на ветру. Всего за несколько месяцев. Ирина снова осталась одна. Совсем одна в этом туманном замке. Похоронив подругу, она вдруг отчётливо поняла: больше её здесь ничего не держит. Дети выросли. Саша всё чаще смотрел в сторону России, заговаривал о возвращении. Алёна превратилась в настоящую американку, независимую и уверенную.
Однажды вечером, бездумно переключая каналы спутникового телевидения, Ирина наткнулась на репортаж из России. На экране мелькала Москва. Новая, незнакомая, пёстрая.
Странные вывески на иностранном языке, вереницы иномарок, яркие, кричащие витрины. Но потом сюжет сменился. Показали спорт. Она увидела обшарпанные стены стадионов. Закрывающиеся катки, где когда-то ковалась слава страны. Увидела глаза тренеров, вынужденных торговать на вещевых рынках китайским ширпотребом, просто чтобы прокормить семьи.
Сердце сжалось в тугой комок. «Господи, что же они сделали со страной? — билась в голове мысль. — А я сижу здесь, в сытости и комфорте, и учу американцев правильно тянуть носок. Разве это честно? Разве это правильно?»
Звонок из Москвы раздался, как гром среди ясного неба. Звонили не чиновники из кабинетов. Звонили люди, которые помнили её настоящую.
— Ирина Константиновна, возвращайтесь. Хватит сидеть в засаде. Вы нужны здесь. Воздух нужен. Мы хотим строить новую страну, поднимать спорт с колен. И нам нужны символы. Символы победы.
— Я подумаю, — ответила она, чувствуя, как дрогнул голос.
Она положила трубку и подошла к зеркалу. На неё смотрела красивая, ухоженная женщина пятидесяти лет. Американская мечта сбылась на сто процентов. Богатая, успешная, независимая. Но глаза...
В них была вселенская грусть.
— Домой, — одними губами прошептала она своему отражению. — Пора домой. Пусть там трудно, пусть там бардак и неизвестность. Но там я буду живой.
Решение принято. Мосты сожжены. Дом выставлен на продажу.
***
Ирина стояла в терминале аэропорта Лос-Анджелеса. Вокруг суета, объявления на английском, запах кофе и дорогого парфюма. Рядом стоял взрослый, высокий сын Саша. Алёна оставалась. Она выбрала Америку.
Это был новый разрыв материнского сердца, рана, которая будет затягиваться годами. Оставить дочь здесь, в чужой стране, пусть и взрослую, пусть и устроенную...
— Мам, ты уверена? — спросил Саша, с тревогой заглядывая ей в лицо. — Ты помнишь ту Москву? Там сейчас джунгли. Там другие правила.
Роднина усмехнулась — той самой, знаменитой улыбкой, которую знал весь мир.
— Я умею выживать в джунглях, сынок. Я прошла школу Станислава Жука и жернова американских судов. Меня уже ничем не испугаешь.
Самолёт оторвался от земли, набирая высоту. Внизу, под крылом, остался бескрайний океан, пальмы, вечное солнце и часть прожитой здесь жизни. Годы борьбы, унижений, адского труда и невероятных триумфов.
Впереди была Россия. Неизвестная, пугающая, суровая, но такая манящая.
Ирина закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Она возвращалась не доживать век почётной пенсионеркой. Она возвращалась, чтобы снова воевать. Теперь уже не за золотые медали, а за будущее своей страны. И за свою собственную душу.
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.