– Настенька, ну что ты такое говоришь… – мама растерянно заморгала, будто пыталась проснуться от плохого сна. – Это же просто бумажки, завещание… Мы же хотели справедливости. Лена с детьми, ей труднее, а ты одна…
– Одна, – тихо повторила Настя, чувствуя, как внутри всё холодеет. – Именно поэтому мне ничего и не достанется. Я поняла.
Она нажала отбой, не дожидаясь продолжения. Экран погас, а в комнате стало совсем стемнело. За окном декабрьская Москва уже зажигала огни, но в её маленькой однушке на окраине было тихо, только холодильник гудел на кухне.
Настя опустилась на диван и закрыла лицо руками. Ей тридцать пять, своя квартира, купленная в ипотеку, которую она тянула одна последние восемь лет. Работа в банке, где она выросла до начальника отдела. Ни мужа, ни детей. Родители всегда сочувственно вздыхали: «Настенька наша сильная, самостоятельная». А теперь эта самостоятельность обернулась против неё самой.
Всё началось месяц назад. Отец перенёс микроинсульт, и мама, как водится, решила «привести дела в порядок». Позвонила обеим дочерям и пригласила на семейный совет. Настя приехала в родительскую трёхкомнатную квартиру на Кутузовском, где прошло её детство, с коробкой любимых маминых пирожков и бутылкой хорошего коньяка для папы.
Сели за стол. Мама нервно теребила салфетку. Отец откашлялся и выложил на стол нотариально заверенное завещание.
– Девочки, мы с мамой долго думали. У Ленки трое детей, ипотека, муж без работы уже полгода. А Настя… у Насти всё хорошо. Поэтому решили квартиру оставить Лене с детьми. Чтобы им было где жить после нас.
Настя тогда просто кивнула. Спокойно так. Даже улыбнулась. Попросила чаю. А внутри всё оборвалось. Потому что в этой квартире она выросла. Здесь её комната с обклеена старыми плакатами «Depeche Mode». Здесь она пряталась под одеялом с фонариком, когда родители ругались. Здесь она впервые поцеловалась с мальчиком на балконе, когда родители уехали на дачу.
А теперь всё это – Лене.
Лена сидела напротив, краснея и бормоча что-то вроде «мы же не просили» и «может, долями». Но Настя уже знала: решение принято. Родители всегда жалели младшенькую. Лена в детстве часто болела, потом неудачно вышла замуж, родила троих, муж пил, потом ушёл. Настя же училась на отлично, поступила на бюджет, работу нашла сама, квартиру купила. «Сильная наша», – говорили родители с гордостью. А теперь эта сила стала приговором.
С тех пор прошёл месяц. Настя не звонила. Родители тоже молчали первые две недели, потом мама начала осторожно: «Настюш, ты как? Не обиделась?» Настя отвечала вежливо, но коротко. А потом начались звонки про Новый год.
– традиция, которую они соблюдали всегда. Вся семья собиралась у родителей тридцать первого, наряжали ёлку, пекли гуся, пили шампанское под бой курантов. Даже когда Лена с мужем разъехались, она приезжала с детьми. Настя всегда приезжала одна, но приезжала.
В этом году мама начала за месяц:
– Настюш, мы уже купили продукты, Лена с детьми приедет тридцатого, останутся до второго. Ты же тоже приедешь? Мы без тебя не начинаем.
Настя молчала.
– Настенька, ну не дуйся. Это же Новый год.
И вот сегодня, за неделю до праздника, мама позвонила снова:
– Всё, билеты купили, Лена с детьми прилетают из Екатеринбурга двадцать девятого. Мы тебя ждём тридцатого утром. Я уже тесто на пирожки поставила, твои любимые, с капустой.
И тогда Настя сказала те самые слова.
После отбоя она долго сидела неподвижно. Потом встала, подошла к окну. Снег падал большими хлопьями, укрывая серые дворы. В соседнем доме кто-то уже наряжал ёлку – разноцветные огни мигали за стеклом. Настя вдруг почувствовала себя совсем чужой в этом празднике, который когда-то был её.
Телефон зазвонил снова. Лена.
– Насть, ты серьёзно? – голос сестры дрожал. – Маме плохо, она плачет. Мы же не виноваты, что родители так решили…
– Лен, – спокойно ответила Настя. – Вы не виноваты. Родители решили. Вот пусть с вами и встречают. А я в этом году буду дома.
– Но это же Новый год… – Лена почти шептала. – Мы все вместе всегда…
– Все вместе – это когда всем хорошо, – сказала Настя. – А мне сейчас там будет нехорошо. Понимаешь?
Повисла пауза.
– Ты нас наказываешь, да? – наконец спросила Лена.
– Нет, Лен. Я просто выбираю себя. Впервые за тридцать пять лет.
Она снова нажала отбой. И вдруг почувствовала – легко стало. Как будто груз, который она тащила годами, начал потихоньку сползать с плеч.
На следующий день мама позвонила с домашнего. Голос был совсем другой – тихий, растерянный.
– Доченька, прости нас, дураков старых. Мы не знаем, как теперь быть. Лена приезжает с детьми, а тебя не будет… Мы не думали, что ты так примешь.
– Мама, – Настя говорила спокойно, но твёрдо. – Вы приняли решение без меня. Теперь я принимаю своё. Это справедливо, правда?
– Но мы же хотели как лучше…
– Знаю. Вы всегда хотели как лучше для Лены. А я справлюсь. Я всегда справлялась.
– Настюша… – мама всхлипнула. – Мы же тебя любим.
– Я знаю, – мягко ответила Настя. – И я вас люблю. Просто любовь – это не только пирожки и ёлка. Это ещё и уважение к чужому выбору.
Она положила трубку и пошла на кухню ставить чайник. За окном всё так же падал снег. А в голове крутилась одна мысль: а как же теперь будет?
Через два дня прилетела Лена с детьми. Настя знала это, потому что мама прислала фотографию – все вместе наряжают ёлку. Лена держит младшенького на руках, старшие вешают игрушки, папа в кресле улыбается. Подпись: «Ждём тебя, доченька».
Настя посмотрела на фото и вдруг поняла – не поедет. Даже если будут умолять.
Двадцать девятого вечером мама позвонила снова.
– Настенька, мы всё поняли. Приезжай хотя бы на пару часов, под бой курантов. Мы исправим завещание, честное слово. Только приезжай.
Настя молчала.
– Доченька, пожалуйста…
– Мама, – тихо сказала Настя. – Исправить завещание – это не сложно. Сложно исправить то, что вы мне показали: что я для вас – запасной вариант. Который всегда справится. Которому ничего не надо. Потому что сильная.
– Мы не это имели в виду…
– Я знаю, что вы имели в виду. Но почувствовала себя именно так. И теперь мне нужно время.
Тридцатого утром пришло сообщение от отца – он редко писал, обычно мама. Короткое: «Прости, доченька. Мы ошиблись. Приезжай, поговорим по-человечески».
Настя прочитала и положила телефон. Включила духовку – решила испечь свой первый в жизни гусь. Купила его вчера в «Ашане», вместе с мандаринами и бутылкой хорошего шампанского. Поставила на стол одну тарелку, один бокал.
Вечером тридцать первого она сидела у окна в своей квартире. Ёлку наряжать не стала – не хотелось. Просто зажгла гирлянду на подоконнике. Телефон молчал.
В одиннадцать мама прислала видео – бой курантов, все обнимаются, дети кричат «Ура!». Лена держит бокал, улыбается в камеру. Подпись: «С Новым годом, моя девочка. Мы тебя очень ждём».
Настя посмотрела видео, улыбнулась сквозь слёзы и выключила телефон.
В полночь она открыла шампанское. Один бокал. Посмотрела в окно – салюты гремели над всем районом. Подняла бокал.
– За себя, – сказала тихо. – За то, что наконец-то выбрала себя.
А потом легла спать. И спала спокойно, впервые за много лет.
На следующий день, второго января, мама позвонила снова. Голос был совсем другой – усталый, виноватый.
– Настюша… Мы с папой всю ночь не спали. Поняли, что натворили. Приезжай, пожалуйста. Мы всё исправим. И не только бумажки. Мы правда ошиблись.
Настя молчала.
– Мы хотим, чтобы ты была с нами. Не из-за квартиры. А потому что ты наша дочь.
Настя посмотрела в окно – снег всё падал.
– Я приеду, – наконец сказала. – Но не сегодня. И не завтра. Когда буду готова.
Она положила трубку и впервые за долгое время почувствовала – теперь всё будет по-другому.
А в родительской квартире Лена убирала со стола после праздника и вдруг сказала мужу:
– Знаешь, а ведь Настька права. Они нас выбрали, потому что нам труднее. А ей… ей теперь самой тяжело. И мы все в этом виноваты.
Мама, услышавшая эти слова, вдруг заплакала навзрыд. Прямо на кухне, уткнувшись в фартук.
А Настя в своей квартире пила кофе и смотрела, как снег укрывает город. И понимала – это только начало. Начало новой жизни, где она больше не запасной вариант.
– Настя, открой, пожалуйста… Это мы.
Голос матери за дверью звучал непривычно тихо, почти шепотом. Было пятое января, вечер, на улице минус восемнадцать, а Настя только вернулась с работы и ещё не успела снять сапоги.
Она замерла в прихожей. В глазок увидела родителей: мама в старом пуховике, который носила ещё в девяностых, папа с тростью – после инсульта он стал ходить осторожнее. Оба с одним чемоданчиком на колёсиках и пакетом из «Перекрёстка».
Настя открыла дверь на цепочку.
– Как вы здесь оказались?
– Такси взяли, – мама попыталась улыбнуться, но губы дрожали. – Мы… мы к тебе. Если пустишь.
– Куда? – Настя не снимала цепочку. – У Лены же дети, просторно.
Отец кашлянул, посмотрел в пол.
– Лена с детьми улетела вчера обратно в Екатеринбург. Сказала, что нам надо самим разбираться.
Мама сделала шаг вперёд.
– Доченька… Мы всю ночь второго января не спали. Потом третьего тоже. А четвёртого собрали вещи и сказали Лене: езжай домой, мы к Насте поедем. Она нас примет или не примет – наше дело. Но сидеть там, где дочери нет, мы больше не можем.
Настя молчала. Сердце стучало так, что, казалось, слышно даже за дверью.
– У меня однушка, – наконец выдавила она. – Диван узкий.
– Нам и диван хватит, – быстро сказала мама. – Мы ненадолго. Только поговорить. По-настоящему.
Настя посмотрела на отца. Он впервые за многие годы не отводил взгляд.
– Я ошибся, Настюша, – тихо сказал он. – Думал, что справедливость – это помочь тому, кому труднее. А оказалось, что справедливость – это не обижать того, кто и так всё тянет сам.
Цепочка звякнула и упала. Настя открыла дверь шире.
– Проходите.
Они вошли, стряхивая снег с обуви. Мама поставила пакет на пол, достала из него банку домашнего варенья, кулич, который пекла ещё до Нового года, и бутылку «Советского» шампанского» – ту самую, что всегда ставили на стол под бой курантов.
– Мы без ёлки в этом году встретили, – мама говорила быстро, будто боялась, что Настя передумает. – Лена украсила, а мы… не смогли только гирлянду включить. И всё время думали: а вдруг ты одна там, без нас…
Настя сняла пальто, повесила их куртки.
– Чай будете?
– Будем, – отец кивнул. – И поговорим.
Они сели на кухне. Настя поставила чайник, достала три чашки. Руки всё ещё слегка дрожали.
Мама начала первой.
– Мы с папой всю жизнь тебя хвалили: умная, сильная, самостоятельная. А потом… использовали это как оправдание. Мол, Настя не пропадёт. Лена пропадёт. И не заметили, как сделали тебе больно.
Отец пододвинул к Насте листок – обычный, из принтера.
– Вот. Новое завещание. Уже подписали у нотариуса третьего января. Квартира пополам – тебе и Лене. Никаких «кому труднее». Просто поровну. Как и должно быть у дочерей.
Настя посмотрела на бумагу, потом на отца.
– А если я скажу, что мне уже всё равно?
– Тогда мы поймём, – тихо ответила мама. – И всё равно останемся. Хотя бы на ночь. Потому что соскучились. И потому что поняли: нельзя измерять любовь квадратными метрами.
Настя отвернулась к окну, чтобы они не видели слёз.
– Я не знаю, как теперь верить, – призналась она. – Вы один раз уже решили за меня.
– Поэтому мы здесь, – отец положил ладонь поверх её руки. Тёплая, сухая, немного дрожащая. – Чтобы ты видела: теперь мы спрашиваем. Можно нам остаться? Не в квартире на Кутузовском. А у тебя. В твоей жизни.
Чайник щёлкнул. Настя встала, налила всем чаю. Поставила варенье.
– Оставайтесь, – сказала, не глядя на них. – Но с условием.
– С любым, – быстро отозвалась мама.
– Больше никогда не решать за меня, что мне нужно. И не жалеть меня за то, что я одна. Я не одна. Я – сама по себе. И мне так хорошо.
Отец кивнул.
– Договорились.
Они пили чай молча. Потом мама достала из пакета маленький свёрток.
– Это тебе. От нас. Не вместо квартиры. Просто… потому что Новый год прошёл, а подарок мы тебе не подарили.
Настя развернула – старинные серебряные серьги бабушкины, которые она всегда просила «на память».
– Мы хранили для Лены, чтобы детям досталось, – мама улыбнулась сквозь слёзы. – А потом поняли: пусть достаются той, кто помнит, как бабушка их носила.
Настя надела серьги. Они были тяжёлые, тёплые от маминых рук.
– Спасибо.
Ночь они провели в однушке: родители на раскладном диване, Настя на своей кровати. Утром мама встала первой и тихо, чтобы не разбудить, испекла блинов. Запах разбудил всех.
За завтраком отец сказал:
– Мы решили квартиру продать.
Настя подняла глаза от тарелки.
– Поровну поделим деньги. Тебе и Лене. И каждому – на свою жизнь. Мы с мамой переедем в меньшую, поближе к тебе, если позволишь. А остаток положим на депозит – нам на лекарства хватит.
Мама добавила:
– И ещё… Мы хотим, чтобы ты знала: мы гордимся тобой не потому, что ты сильная. А потому что ты добрая. И простила нас, хотя мы этого не заслужили.
Настя посмотрела на них долго. Потом встала, обняла маму, потом отца.
– Я не простила ещё, – честно сказала. – Но уже почти.
Вечером того же дня позвонила Лена.
– Насть… Мама всё рассказала. Я… я не знала, что вам так больно будет. Я думала, ты правда не обидишься. Ты же всегда…
– Лен, – мягко перебила Настя. – Я обиделась. Очень. Но не на тебя. На то, что меня посчитали «той, кто справится».
– Прости, – Лена молчала в трубку. – Я тоже виновата. Сидела, молчала, когда родители решили. Думала, тебе правда всё равно.
– Теперь не всё равно никому, – Настя улыбнулась. – И это правильно.
– Мы прилетим в феврале, – сказала Лена. – Все вместе. Можно?
– Можно, – ответила Настя. – Только предупредите заранее. И принесите детям подарки, а то они у меня без ёлки остались.
Лена рассмеялась, а потом заплакала.
А Настя положила трубку и посмотрела на родителей, которые сидели на диване и смотрели на неё с надеждой.
– Оставайтесь до завтра, – сказала она. – А потом поедем ко мне на работу покажу, где я теперь начальником. И в кафе с видом на реку сходим. У меня выходной в субботу.
Мама просияла.
– А блины ещё остались?
– Остались, – Настя улыбнулась. – И варенье ваше.
И в этот момент она вдруг поняла: границы, которые она поставила, не отдалили их. Они просто сделали всех честнее.
А потом был февраль, прилетела Лена с детьми, и они впервые за много лет встретили вместе Восьмое марта – не у родителей, а у Насти. Дети носились по однушке, мама пекла пироги, отец рассказывал внукам, какой Настя была серьёзной в детстве. Лена помогала накрывать стол и вдруг сказала:
– Знаешь, Насть… Я теперь понимаю, почему ты тогда не приехала на Новый год. И горжусь тобой.
Настя посмотрела на сестру, на родителей, на шумных племянников и почувствовала – всё-таки простила. Полностью.
Весной родители продали квартиру на Кутузовском, купили небольшую двушку в соседнем дворе от Насти. Теперь мама приходила по утрам с пирожками, а папа – с газетой и рассказами про то, как в молодости чинил телевизор молотком.
А Настя впервые за долгие годы поставила большую ёлку на следующий Новый год. И под бой курантов подняла бокал не одна, а вместе со всеми.
– За то, – сказала она, – чтобы никто больше не решал за нас, что нам нужно.
И все подняли бокалы. Даже дети – с детским шампанским.
А за окном падал снег – такой же, как в тот вечер, когда всё изменилось. Только теперь он казался Насте не холодным, а тёплым.
– Насть, ты серьёзно собралась замуж за человека, которого мы видели один раз по видеосвязи? Мамин голос в трубке дрожал от смеси радости и тревоги.
Настя стояла у окна своей однушки (той самой, где когда-то прятала родителей на диване) и смотрела, как майское солнце заливает двор золотом.
– Мам, я не «собралась». Я уже замужем. Три недели. Просто не хотела говорить, пока всё не устаканится.
Повисла тишина такая густая, что слышно было, как мама прижимает телефон к уху крепче.
– Как… замужем?
– Тихо, в ЗАГС, без платьев и ресторана. Только мы и свидетель. Его зовут Артём, он из Питера, мы вместе работаем над проектом уже год.
– Но почему ты нам ничего…
– Потому что я больше не хочу, чтобы кто-то решал за меня, что правильно, – мягко, но твёрдо сказала Настя. – Даже самые близкие. Хотела сначала почувствовать это сама.
Мама молчала. Потом шмыгнула носом.
– А он… хороший?
– Очень. И самое главное – он никогда не говорит «ты справишься», когда мне тяжело. Он просто берёт часть тяжести на себя.
На том конце линии послышался папин голос:
– Дай-ка мне трубку… Настя, привет. Когда знакомить будете?
– В субботу приедем. Только без допросов и слёз, договорились?
– Договорились, – отец рассмеялся. – Мы уже старые, научились молчать, когда надо.
В субботу Артём припарковался у нового дома родителей – аккуратной двушки в десяти минутах ходьбы от Насти.
Мама открыла дверь в новом платье, которое купила специально «на случай». В руках – букет сирени.
– Здравствуйте, – Артём улыбнулся той самой улыбкой, от которой у Насти до сих пор подкашивались колени. – Я привёз вашу дочь в целости и сохранности.
Мама тут же обняла его, будто ждала всю жизнь.
– Проходите, проходите… Я пирог испекла. С вишней, Настя говорила, вы любите.
За столом сначала было неловко. Папа рассматривал Артёма, будто сканировал. Потом вдруг спросил:
– А вы квартиру будете покупать вместе или как?
Артём спокойно поставил чашку.
– Уже купили. Двушку в ипотеку, в соседнем квартале. Чтобы всем удобно было – и нам, и вам.
Мама ахнула.
– Так вы рядом будете?
– Будем, – Настя взяла маму за руку. – Но ключи только у нас. И приходить будем, когда захотим. И вы – тоже, когда захотите. Просто теперь всё по-честному.
Отец кивнул, глаза подозрительно блестели.
– По-честному – это правильно.
После обеда они пошли гулять в парк. Артём с папой шли чуть впереди, разговаривали о рыбалке. Мама отстала с Настей.
– Знаешь, – тихо сказала она, – я когда-то думала, что если мы оставим квартиру Лене, то ты никогда не простишь. А ты простила. И ещё больше стала… своей.
Настя остановилась.
– Мам, я не потому простила, что вы переписали завещание. Я простила, когда поняла: вы тоже можете ошибаться. И можете это признать. Это дорогого стоит.
Мама крепко обняла дочь.
– Спасибо, что дала нам шанс исправиться.
Вечером, когда они с Артёмом возвращались домой, он спросил:
– Думаешь, они правда изменились?
Настя посмотрела на тёмное небо, где уже зажигались первые звёзды.
– Они изменились. Но главное – изменилась я. Теперь я не жду, что кто-то решит за меня. Я решаю сама. И если мне нужна помощь – прошу. Если нет – говорю «нет». И это тоже любовь.
Артём взял её за руку.
– А ко мне ты когда-нибудь скажешь «нет»?
Настя рассмеялась.
– Уже говорила. Помнишь, когда ты предложил купить машину побольше? Я сказала: «Нет, пока ипотека». И ты не обиделся.
– Потому что ты – это ты, – он поцеловал её в висок. – И я тебя именно за это люблю.
Летом Лена прилетела с детьми одна – муж окончательно ушёл, и она решила начать всё с чистого листа в Москве. Родители помогли с первым взносом на небольшую однушку рядом.
Настя с Артёмом взяли отпуск и поехали на Байкал. Без телефонов, без интернета, только они вдвоём.
В последний вечер на берегу Настя достала из рюкзака маленькую коробочку.
– Это тебе.
Артём открыл – те самые бабушкины серебряные серьги, которые ей подарили родители.
– Я хочу, чтобы они были у нас в семье дальше. Когда-нибудь дочке отдадим. Или сыну – пусть жене подарит.
Артём долго молчал, глядя на озеро.
– А если детей не будет?
Настя пожала плечами.
– Тогда отдадим племянникам. Или просто будем носить сами – как напоминание, что любовь – это не квадратные метры и не «кто кому нужнее». Это когда уважаешь выбор другого. Даже если он говорит «нет».
Он обнял её так крепко, что стало трудно дышать.
– Я тебя очень люблю, Насть.
– Я знаю, – шепнула она. – И я тебя.
А через год, в следующую новогоднюю ночь, они снова собрались все вместе – уже в новой квартире Насти и Артёма. Большая, с балконом на реку.
Мама принесла гуся. Папа – шампанское. Лена – мандарины. Дети носились по комнатам и кричали, что Дед Мороз принёс всем подарки.
Настя стояла на кухне, смотрела на эту суету и вдруг почувствовала – всё на своих местах.
Артём подошёл сзади, обнял за талию.
– С Новым годом, жена.
– С Новым годом, муж, – она повернулась и поцеловала его.
А под бой курантов она подняла бокал и тихо, чтобы слышали только самые близкие, сказала:
– За то, чтобы никто больше никогда не решал за нас, что такое счастье.
И все подняли бокалы. Даже те, кто когда-то ошибался. Потому что теперь они умели признавать ошибки. И это было самым большим подарком, который они могли сделать друг другу.
Рекомендуем: