— Пап, мамины духи воняют!
Пятилетний Леша сморщил нос, когда Тамара, проходя мимо, легонько потрепала его по взъерошенным волосам. Арсений, завязывавший галстук перед зеркалом в прихожей, фыркнул.
— Не «воняют», а «пахнут», сынок. И это очень хороший запах. Пахнет… утром.
— Пахнет химией, — упрямо стоял на своем ребенок, натягивая куртку с упрямым видом.
— Ну все, химик у нас растет, — улыбнулась Тамара. Она надела простое бежевое пальто, поправила воротник. Выглядела свежо, даже празднично. — Леша, давай быстрее, а то в саду завтрак пропустишь.
— Не хочу их завтрак, хочу твой!
Арсений наблюдал за этой обычной утренней суетой с теплой усталостью в душе. Десять лет брака. Пять лет отцовства. У них выработался свой ритм, свои маршруты. Он отвозил сына в сад на машине, Тамара потом ехала на свои курсы английского или в спортзал. Вечером она готовила ужин, он играл с Лешей. Суббота — уборка и прогулка в парке. Воскресенье — визит к ее маме или его родителям. Жизнь, отлаженная, как швейцарские часы. Надежная. Он считал это счастьем.
На пороге он обнял жену, поцеловал в щеку. Пахло теми самыми «химическими» духами, дорогими, которые он подарил ей на прошлый Новый год.
— Увидимся вечером. Не забывай, что к шести надо забрать Лешу, у меня совещание может затянуться.
— Не забуду. А ты хлеб не купил вчера, кстати.
— О, точно. Ладно, куплю по дороге с работы.
— Не надо, я сама схожу, — она легко ответила, поправляя шарф на шее сына. — Мне еще кое-что нужно, воздухом подышу.
Она улыбнулась им обоим, той самой, привычной, легкой улыбкой. И вышла первой, щелкнув дверью.
Арсений увел Лешу в сад, сам погрузился в рабочие дела. День был обычным. Он позвонил Тамаре в обед, чтобы уточнить список продуктов. Абонент временно недоступен. «Наверное, в метро, в тоннеле», — подумал он. Позвонил через час. Снова «недоступен». Неприятный, холодный червячок беспокойства шевельнулся где-то под ложечкой, но он его задавил. «Сел телефон. Или потеряла. Бывает». Они же не подростки, чтобы отслеживать друг друга каждую минуту. Доверие.
Он вернулся домой раньше обычного, отпросился, сказав, что плохо себя чувствует. На самом деле, червячок точил и точил. В прихожей было пусто. Ни душистого запаха готовящегося ужина, ни звуков из кухни.
— Тома? — окликнул он, снимая пальто.
Тишина.
Он прошел на кухню. На столе не стояла буханка хлеба. Не лежали пакеты с покупками. Холодильник без новых продуктов. Он выглянул в зал — пусто. И тогда он услышал. Звук, которого не должно было быть здесь и сейчас. Глухой, ритмичный стук. Словно что-то тяжелое и твердое ударялось о стену. Из спальни.
Сердце Арсения гулко и медленно стукнуло один раз, замерло. Он подошел к плотно закрытой двери. Стук повторился. И еще. Он толкнул дверь.
Тамара стояла на коленях перед их высокой кроватью. На краю лежал открытый, большой, синий чемодан на колесиках. Тот самый, с которым они ездили в Геленджик три года назад. И она, не обращая на него внимания, с силой, от которой вздувались вены на ее тонких руках, втискивала в него свои зимние сапоги. Не аккуратно, не как вещь, а как врага, которого нужно победить, подчинить. Потом она встала, резко дернула ящик комода, вытащила стопку ее футболок, свитеров и, не глядя, швырнула их внутрь. Лицо ее было бледным, губы плотно сжаты. Но в глазах горел не огонь истерики, а холодный, стальной огонь решимости. Это было самое страшное.
— Тома? — его голос прозвучал тихо, хрипло, чужим. — Что ты делаешь?
Она вздрогнула, но не обернулась. Продолжила методично опустошать ящик комода.
— Уезжаю, — коротко бросила она через плечо.
— Куда? — он сделал шаг внутрь комнаты. Ноги не слушались, были ватными. — Ты что…
— Уезжаю. Точка.
Арсений подошел ближе, схватил ее за руку. Кожа была ледяной.
— Перестань! Прекрати это немедленно! Объясни, что происходит?! Что случилось?
— Ничего не случилось, — она вырвала руку. Ее глаза, наконец, встретились с его. В них не было ни слез, ни сожаления. Только эта леденящая сталь. — Абсолютно ничего. И в этом все дело. Мне нужно уехать. Пожить отдельно.
Воздух словно выкачали из комнаты. Арсений схватился за спинку кресла, чтобы не упасть.
— Отдельно? Почему? Ради чего? Тома, мы с тобой… у нас семья! Леша! Дом! О чем ты?!
— Обо всем этом, — ее голос был ровным, монотонным, как диктор, читающий сводку погоды. — Мне нужно подумать. О нашей жизни. О себе. О том, кто я здесь.
— Ты здесь моя жена! Мать моего ребенка! — его голос сорвался, стал громче. — Это разве не ответ?!
— Для тебя — да. Для меня — нет. Больше нет.
Она наклонилась, захлопнула чемодан с таким громким щелчком, будто захлопнула крышку гроба. Звук эхом отозвался в тишине квартиры.
— Ты с ума сошла? — прошептал он. — На почве чего? Говори! Может, я что-то сделал? Не так сказал? Работаю много? Говори!
— Ты все делаешь правильно, Арсений, — сказала она, и в ее словах прозвучала невыносимая, унизительная жалость. — Ты идеальный муж. Хороший отец. Надежный добытчик. Ты ни в чем не виноват. Просто я… я больше не могу. Мне скучно. Мне тесно. Мне нужно дышать.
Он смотрел на нее, и реальность трещала по швам. Это была не его Тома. Его Тома боялась пауков и смеялась над тупыми анекдотами. Его Тома по ночам прижималась к нему спиной, ища тепла. Эта женщина была чужая. Инопланетянка в ее теле.
— И… на сколько? — выдавил он, чувствуя, как комок в горле душит его.
— Не знаю. Поживу у подруг. Месяц. Два. Пока не пойму.
— У каких подруг?! Я сейчас позвоню Свете, Юле… я всех обзвоню!
— Не надо никого звонить! — вспыхнула она, и впервые в ее глазах мелькнуло что-то живое — раздражение. — Это мое решение. И только мое. Не лезь.
— Как не лезть?! Ты уходишь из семьи! Бросаешь сына! Как я могу не лезть?! — он закричал, потеряв остатки самообладания.
Она вздрогнула от крика, но лицо ее снова стало каменным.
— Леша будет с тобой. Ты справишься. Ты же справляешься со всем.
— Я не хочу «справляться» один! — он схватился за голову. — Мы должны решать проблемы вместе! Сядем, поговорим! Пойдем к психологу! Что угодно! Не уходи!
— Проблема в том, что ты не видишь проблемы, — холодно отрезала она, беря чемодан. Колесики зашуршали по паркету. — Для тебя все в порядке. Для меня — нет. И разговаривать не о чем.
Она двинулась к выходу. Он бросился за ней, встал между ней и дверью.
— Тамара, умоляю! Ради всего святого! Ради Леши! Он будет рыдать, он не поймет! Что я ему скажу?!
На ее идеально бледном лице что-то дрогнуло. Словно тень пролетела. Но лишь на секунду.
— Скажешь… что мама уехала. Ненадолго. Он маленький, забудет, — прошептала она, глядя куда-то мимо него.
— Он не забудет! И я не забуду! Тома, давай все обсудим! Я все изменю! Скажи, что изменить?!
— Слишком поздно, Арсений. Слишком. Пропусти меня.
Она толкнула чемоданом его ногу, не сильно, но достаточно, чтобы он отпрянул. Она надела вторую туфлю, взяла сумочку. Действия ее были быстрыми, отточенными, будто она репетировала этот уход много раз.
— Ты… ты вернешься? — спросил он уже без надежды, тихо, понимая, что ответ ему известен.
Она остановилась у самой двери. Положила ладонь на холодную деревянную поверхность. Не оборачиваясь, сказала четко и ясно:
— Не знаю.
И открыла дверь. Выкатила чемодан. Сама вышла. И дверь захлопнулась. Не щелчком. Громко, тяжело, на весь подъезд. Хлопок, от которого вздрогнули стекла в боковом окне.
Арсений стоял, прижавшись спиной к стене в прихожей, и не мог пошевелиться. Он слышал, как грохочет чемодан по ступеням. Как открывается тяжелая дверь подъезда. Как захлопывается. Потом — тишина. Абсолютная, звенящая, давящая тишина.
Он медленно сполз на пол. Кругом были разбросаны Лешины игрушки, валялся его собственный галстук. На вешалке висело ее бежевое пальто. Она надела другое. Значит, все продумала. Все спланировала. Обычный поход за хлебом.
Из комнаты донесся тихий всхлип. Арсений поднял голову. В дверях детской, в одних пижамных штанишках, стоял Леша. Его только что разбудил хлопок двери. Большие, испуганные глаза смотрели на отца.
— Папа… а где мама? Почему ты плачешь?
Арсений попытался встать, подойти, но не смог. Он просто протянул к сыну руки, и мальчик, почуяв неладное, бросился к нему, прижался маленьким теплым тельцем.
— Мама… мама уехала, сынок. Ненадолго, — прошептал Арсений в его мягкие волосы, чувствуя, как по его собственным щекам катятся горячие, беспомощные слезы.
— Когда вернется?
— Не знаю, — честно ответил Арсений, и от этой честности внутри все оборвалось, оставив только холодную, черную пустоту.
Они сидели так вдвоем на полу в прихожей, в тишине, которая больше не была уютной. Она была враждебной. В ней звенел эхо хлопнувшей двери. И хруст разбившегося вдребезги хрусталя их прежней жизни.
Продолжение уже здесь
Эта история задела ваши чувства? Поставьте лайк, если переживали за Арсения и Лешу вместе с нами. Как вы думаете, что на самом деле стоит за поступком Тамары? Делитесь своими мыслями в комментариях — ваше мнение важно для развития сюжета. Подписывайтесь на канал и сделайте репост, чтобы не пропустить продолжение этой эмоциональной драмы.
Вот ещё история, которая может вам быть интересна