За окном моросил мелкий, противный ноябрьский дождь, словно сама природа оплакивала уход Анны Петровны. В квартире пахло валерьянкой, воском недавно сгоревших церковных свечей и тяжелым духом сырости, который всегда проникал в эти старые стены поздней осенью. Поминки закончились, дальние родственники, соседки по подъезду и бывшие коллеги матери, повздыхав, поев кутьи и блинов, разошлись, оставив после себя гору грязной посуды и тягостную, звенящую тишину.
За столом в маленькой гостиной, где зеркало трюмо всё еще было завешено плотной черной тканью, остались только самые близкие. Трое. Елена и два её брата — старший Сергей и младший Вадим.
Елена, уставшая до звона в ушах и ломоты в спине, механически собирала со скатерти хлебные крошки в ладонь. Ей хотелось только одного: чтобы все ушли, и она могла наконец упасть на продавленный диван, прижать к себе детей, спрятавшихся в соседней комнате, и просто выплакаться, выпустив наружу всё напряжение последних скорбных дней. Но братья не спешили. Сергей, грузный мужчина за сорок с уже наметившейся лысиной и одутловатым лицом, крутил в руках пустую рюмку, хмуро разглядывая выцветший узор на советских обоях. Вадим, худой, дерганый, вечно суетливый, сидел, уткнувшись в телефон, но было видно, что он только делает вид, будто занят важной перепиской — его пальцы замерли над темным экраном.
Тишина становилась невыносимой. Старый холодильник «Саратов» на кухне привычно задребезжал, словно ворчал на засидевшихся гостей, и этот звук заставил Сергея очнуться.
— Ну, что, — тяжело вздохнул старший брат, нарушая молчание. Он с глухим стуком поставил рюмку на стол, и Елена невольно вздрогнула. — Мать проводили. Честь по чести. Теперь надо о живых думать. Жизнь-то продолжается.
Елена подняла на него покрасневшие, воспаленные от бессонницы глаза.
— Сережа, ты о чем? Давайте хоть девять дней подождем. Не время сейчас о делах… Мама еще, можно сказать, здесь…
— Время — деньги, Ленка, — перебил её брат, и в голосе его прорезались те самые жесткие, металлические нотки, которых она всегда побаивалась с детства. — Чего тянуть? Ситуация ясная. Квартира теперь общая. Нас трое наследников первой очереди.
Вадим наконец оторвался от телефона, убрал его в карман джинсов и закивал, поддерживая старшего. Взгляд у него был бегающий, виноватый, но решительный.
— Да, Лен, мы тут с Серым обсудили, пока курили на лестнице. Решать надо сразу, чтоб потом без обид и недомолвок. Сама понимаешь, время сейчас тяжелое.
Елена замерла с тарелкой в руках. Сердце пропустило удар, а потом забилось где-то в горле.
— И что вы решили?
Сергей откинулся на спинку стула, дерево жалобно скрипнуло под его весом.
— Продаём эту хрущёвку и делим на троих, — спокойно заявил брат прямо на поминках, словно речь шла о продаже старого гаража, а не родительского дома. — Район тут, конечно, не элитный, да и пятый этаж без лифта — пенсионеры не купят. Но метро недалеко, парк рядом. Метров сорок пять наберется. Если ремонт косметический не считать — а его тут нет — миллионов за семь-восемь уйдет. Каждому по два с лишним — хороший старт.
Елена медленно опустилась на стул, ноги перестали держать. Крошки посыпались обратно на скатерть.
— Как продаем? — прошептала она, чувствуя, как холодеют руки. — А мы? Я, Мишка, Катя? Нам куда? На улицу?
Сергей поморщился, словно от внезапной зубной боли, и отвел взгляд.
— Лен, ну не начинай, а? Ты же взрослая баба, знала, что так будет. Мать умерла, квартира наследуется по закону. У нас с Вадимом тоже жилья своего нет, мы по съёмным углам тыкаемся как котята слепые. Я за «однушку» в Бутово тридцать пять тысяч отдаю каждый месяц, Вадик вообще комнату снимает с женой и тёщей. Нам ипотеки брать надо, расширяться. У меня спина больная, мне своё нужно.
— Но у меня дети… — голос Елены дрогнул, срываясь на плач. — У них здесь школа через дорогу, друзья во дворе. Это их дом. Они здесь выросли, они другого не знают. Мишка в этом году экзамены сдает, ему стресс нельзя…
— Это мамин дом был, — резко, почти с визгом отрезал Вадим, словно защищаясь от собственной совести. — А теперь наш общий. Ленка, пойми, мы не звери, но и альтруистами быть не можем. Ты здесь десять лет жила бесплатно, коммуналку только платила. Считай, сэкономила на аренде миллионы. Теперь наша очередь пожить по-человечески.
Елена почувствовала, как внутри закипает обида — горькая, жгучая.
— Я не жила бесплатно, Вадик. Я за мамой ухаживала. Кто ей уколы делал по три раза в день? Кто памперсы менял последние полгода, когда она уже не вставала? Кто ночами не спал, слушал, дышит она или нет? Вы же только по праздникам заезжали, да и то, если я стол накрою и позову. А когда маме плохо становилось, у тебя, Вадик, «отчет на работе», а у Сережи «машина сломалась».
— Это сыновний долг и дочерний, не надо тут геройствовать, — парировал Сергей, вставая и начиная ходить по тесной комнате. Половицы жалобно скрипели, вторя его шагам. — Мы деньгами помогали. Лекарства кто покупал? Я пять тысяч в прошлом месяце скинул тебе на карту.
— Пять тысяч… — горько усмехнулась Елена. — А сиделка стоит сорок. Я работу нормальную бросила, в продавцы пошла, чтобы график сменный был, чтобы с мамой сидеть. Я кредитов набрала, чтобы ей кровать специальную медицинскую купить, матрас противопролежневый. Вы хоть знаете, сколько это стоит? Вы хоть раз спросили, на что я детей кормлю?
— Кровать продать можно, на «Авито» заберут, — буркнул Вадим, не глядя сестре в глаза. — Лен, не дави на жалость. Закон есть закон. Одна третья — моя, одна третья — Серого. Мы свои доли хотим забрать. В деньгах. Нам семьи кормить надо.
— У меня нет таких денег, чтобы вас выкупить, — тихо, почти шепотом сказала Елена. — Вы же знаете, я копейки считаю. Алименты от бывшего — смех один, он официально безработный. Зарплата в магазине — слезы.
— Ну вот, — развел руками Сергей, словно ставя точку в неприятном разговоре. — Значит, продаем целиком. Деньги делим, и ты себе что-нибудь купишь. Комнату в общежитии возьмешь или домик в области, километров за сто. Воздух свежий, детям полезно. Привыкнут, они маленькие еще, гибкие.
— В области? — Елена вскочила, гнев начал вытеснять отчаяние. — Ты предлагаешь мне с двумя детьми уехать за сто первый километр? В барак с удобствами на улице? Лишить их нормальной школы, кружков? Чтобы вы могли ипотеку взять?
— Чтобы мы могли своё жилье иметь! — рявкнул Сергей, окончательно теряя терпение. Его лицо покраснело. — Мы тоже люди! Я устал чужому дяде платить! Я, может, пожить хочу спокойно, пока не сдох! Всё, Лена. Полгода срок на вступление в наследство. Готовься. Вещи потихоньку собирай, хлам выбрасывай. Риелтора я найду, своего человека.
Братья ушли, не попрощавшись. Хлопнула тяжелая входная дверь, и с потолка в прихожей посыпалась мелкая штукатурка. Елена осталась одна посреди комнаты. Она смотрела на фотографию в черной рамке, откуда мама улыбалась своей мягкой, всепрощающей улыбкой, и впервые в жизни почувствовала, что мамы больше нет. Совсем нет. И защитить её некому.
Следующие месяцы превратились для Елены в липкий, тягучий кошмар, который не отпускал ни днем, ни ночью. Дни сливались в серую, беспросветную полосу: ранняя смена в магазине, уроки с детьми, бессонные ночи с калькулятором на кухне под тот самый дребезжащий звук холодильника. Она считала и пересчитывала, выписывала цифры в тетрадку в клеточку, но математика была безжалостна.
Цены на недвижимость росли как на дрожжах. Даже если продать всё, что можно, включая старое пианино и мамины золотые сережки, ей не хватало даже на первоначальный взнос за самую захудалую студию в их районе. А уезжать она не могла — Миша заканчивал девятый класс, у него впереди ОГЭ, смена школы сейчас стала бы катастрофой. Катя ходила в художественную школу рядом с домом, у девочки был талант, и это было единственное светлое пятно в их жизни.
Банки отказывали в ипотеке один за другим.
— У вас слишком высокая долговая нагрузка, — говорила очередная девушка-менеджер с безупречным макияжем, возвращая Елене паспорт. — И доход недостаточный. Нужен созаемщик.
Но созаемщиков у Елены не было. Подруги сами тянули семьи, а про братьев и говорить не приходилось.
Братья не исчезли. Они звонили регулярно, но не чтобы узнать, как здоровье племянников, а чтобы «прощупать почву» и надавить.
— Лен, я тут покупателя нашел, — бодро вещал в трубку Вадим через месяц. — Готовы смотреть. Приберись там, чтоб товарный вид был. Убери свои тряпки.
— Никого я не пущу, — отвечала Елена, запираясь в ванной и включая воду, чтобы дети не слышали её слез. — Мы ещё не вступили в права. Не имеешь права водить чужих людей.
— Ну смотри, сестренка, хуже будет. Продадим свои доли черным риелторам или цыганам, они тебе такую жизнь устроят — сама выбежишь в одних тапках. Заселим туда бригаду грузчиков, будут курить на кухне и в туалет ходить по расписанию.
Это была не пустая угроза. Елена начиталась историй в интернете о «профессиональных соседях», которые выживают совладельцев, создавая невыносимые условия. Страх за детей стал её постоянным спутником. Она вздрагивала от каждого звонка в дверь, сменила замки (хотя понимала, что это временно) и строго-настрого запретила Мише и Кате открывать кому бы то ни было, даже если говорят «полиция» или «газовая служба».
Полгода истекли. Нотариус выдал свидетельства о праве на наследство. Теперь у квартиры было три официальных хозяина, у каждого — по одной трети доли в праве собственности.
В тот же вечер Сергей приехал без звонка. Он был не один, а с каким-то вертлявым мужичком в дешевом блестящем костюме и остроносых туфлях.
— Знакомься, это Олег Петрович, риелтор, — с порога заявил брат, даже не разуваясь. Он прошел в кухню, по-хозяйски открыл холодильник, заглянул внутрь. — Пустовато у тебя. Мышь повесилась.
— Что вам надо? — Елена стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди, словно пытаясь отгородиться от них. За её спиной испуганно выглядывала десятилетняя Катя, прижимая к себе плюшевого зайца.
— Осмотр производим. Для оценки, — ухмыльнулся риелтор, доставая лазерную рулетку. — Трубы, конечно, гнилье, — он брезгливо коснулся ржавого стояка. — И проводка, небось, алюминиевая, еще при Хрущеве клали. Скидочку придется делать, Сергей Николаевич, иначе этот «бабушкин вариант» год висеть будет.
— Я не давала согласия на продажу! — крикнула Елена, чувствуя, как дрожат колени.
— А твое согласие на продажу всей квартиры нужно, только если мы хотим сделку одним договором, — спокойно, как маленькой, пояснил Сергей, наливая себе воды из графина. — А если ты упираешься, мы продаем свои две трети. И поверь, покупатель найдется. Семья из ближнего зарубежья, человек десять. Зарегистрируются, будут жить. На твоих сорока метрах. Будут твои дети учить новые языки и обычаи.
Это был ультиматум. Елена поняла, что договориться по-хорошему не получится. В ту ночь она приняла решение бороться. Не ради памяти матери, не ради старых стен, а ради детей, у которых родные дяди пытаются отобрать единственный угол.
Утром она позвонила своей бывшей однокласснице, Тане, которая работала юристом в жилищной конторе. Таня, женщина битая жизнью и опытная, выслушав сбивчивый рассказ подруги, долго молчала в трубку.
— Ситуация дрянь, Лен, — честно сказала она. — По закону они правы. Они собственники. Они могут распоряжаться своим имуществом. Но есть нюансы. Ты там прописана с детьми?
— Да, всю жизнь. И дети с рождения.
— Другого жилья у тебя и у детей нет?
— Нет.
— Это твой козырь. Слушай меня внимательно и запоминай. Первое: они обязаны сначала предложить выкупить доли тебе. Это преимущественное право покупки. Письменно, через нотариуса, с указанием цены. Если цена будет завышена, а продадут посторонним дешевле — сделку оспорим и переведем права покупателя на тебя. Второе: доли в натуре в такой хрущевке выделить невозможно. Нельзя сказать: вот эта комната Сережина, а эта твоя. Там проходные комнаты, кухня общая, санузел один.
— И что это дает? — с надеждой спросила Елена.
— Мы будем тянуть время и давить на то, что совместное проживание невозможно. Мы подадим встречный иск. У тебя существенный интерес в использовании жилья, так как ты там живешь, а они — нет. У них есть где жить?
— Снимают.
— Вот. Это слабая позиция, но лучше, чем ничего. Главное — не пускай их жить. Если вселятся — пиши пропало.
Братья не заставили себя ждать. Через неделю пришло заказное письмо с уведомлением. Они официально предлагали Елене выкупить их доли за 5 миллионов рублей. Сумма была абсолютно заоблачной, явно выше рыночной стоимости двух третей такой «убитой» квартиры. Это был хитрый ход: они знали, что она откажется или просто промолчит, и через месяц получат законное право продавать на сторону кому угодно.
Но Елена, наученная Таней, ответила официальным согласием на выкуп, но с условием проведения независимой оценки стоимости.
— Я не отказываюсь, — написала она в ответе. — Но цена должна быть рыночной.
Это затянуло процесс еще на полтора месяца. Братья бесились. Вадим звонил пьяный по ночам, орал в трубку, что она «сидит на их деньгах», что она «крыса» и «ворует будущее у его детей», хотя детей у него пока не было. Елена молча клала трубку и пила валерьянку.
Вскоре пришла повестка в суд. Сергей и Вадим, поняв, что быстрой продажи не вышло, пошли на принцип. Они подали иск об определении порядка пользования жилым помещением и нечинении препятствий в пользовании. Они хотели получить решение суда, дающее им право вселиться, получить ключи и занять комнаты, чтобы потом превратить жизнь сестры в ад и вынудить её саму бежать.
Суд был назначен на хмурый, ветреный ноябрьский день, ровно через год после смерти мамы. В коридоре суда Елена встретила братьев. Они выглядели чужими, враждебными. Сергей отвел взгляд, делая вид, что изучает стенд с информацией, Вадим нервно дергал ногой, сидя на скамейке.
— Не стыдно вам? — тихо спросила она, проходя мимо. — Мама бы в гробу перевернулась.
— Нам жить надо, — буркнул Сергей сквозь зубы. — А ты эгоистка. Сама в двушке королевой сидишь, одна на всех метрах, а братья по чужим углам скитаются.
В зале суда было душно и пахло старой бумагой. Судья, уставшая женщина с высокой прической, монотонно листала пухлое дело, не поднимая глаз.
— Истцы требуют выделить им в пользование большую проходную комнату площадью 18 квадратных метров, ответчице с двумя несовершеннолетними разнополыми детьми оставить малую изолированную комнату площадью 11 метров, — зачитала судья. — Ответчик, вы согласны с исковыми требованиями?
Елена встала. Руки дрожали, но голос звучал твердо.
— Нет, ваша честь. Это невозможно.
— Ваша честь, — вступила Таня, представляющая интересы Елены. — Прошу обратить внимание на план квартиры. Большая комната является проходной. Единственный путь в малую комнату и на балкон лежит через неё. Если отдать большую комнату братьям, они будут постоянно нарушать покой несовершеннолетних детей, живущих в малой. Дети не смогут пройти в туалет или на кухню, не потревожив дядей. Кроме того, у истцов есть иное место жительства, они обеспечены работой. А для моей доверительницы и её детей это единственное жилье. Порядок пользования, который предлагают истцы, грубо нарушает права детей.
Судья задумалась, постукивая ручкой по столу. Она посмотрела на братьев поверх очков.
— Истцы, вы намерены фактически проживать в квартире?
— Да, намерены! — вскочил Вадим, чуть не уронив папку с документами. — Мне жить негде, я с женой развожусь! Мне некуда идти!
(Елена знала, что это ложь, видела в соцсетях счастливые фото Вадима с женой с отдыха в Турции неделю назад, но промолчала — это была их легенда для суда).
— В одной комнате с братом? В проходной? Двое взрослых мужчин? — уточнила судья с сомнением.
— В тесноте, да не в обиде, — съязвил Сергей. — Мы родственники, договоримся.
Процесс затягивался. Судья, чтобы перестраховаться, назначила строительно-техническую экспертизу, чтобы понять, можно ли вообще разделить квартиру в натуре или определить порядок пользования так, чтобы не ущемить ничьих прав.
Елена платила за экспертизу последними деньгами. Она заняла у коллег в магазине, влезла в долги по кредитной карте, перестала покупать мясо и фрукты. Она похудела на десять килограммов, старое пальто висело на ней мешком, под глазами залегли черные тени, но отступать было некуда. За её спиной были дети.
Экспертиза показала ожидаемое: перепланировка невозможна, изолированные помещения создать нельзя без нарушения строительных норм. На следующем заседании судья вынесла решение: в иске об определении порядка пользования отказать. Суд мотивировал это тем, что совместное проживание двух разных семей, находящихся в остром конфликте, в данной малогабаритной квартире невозможно. Доля братьев в праве собственности (2/3) велика, но реально выделить её в метрах без ущерба для остальных жильцов нельзя.
Это была первая, пусть и маленькая, но победа. Братья не могли вселиться по закону. Приставы не дадут им ключи. Но проблема не исчезла — они все еще владели долями и могли их продать.
— Ну все, гадина, — прошипел Сергей в коридоре суда, когда они выходили. Лицо его пошло красными пятнами. — Теперь пеняй на себя. Мы доли подарим. Оформим дарственную на «черных», им согласие не нужно. Они тебя выселят за неделю, сама документы отдашь.
Елена остановилась. Внутри неё вдруг что-то щелкнуло. Страх исчез, уступив место холодной, звериной злости самки, защищающей детенышей.
— Попробуй, — ответила она, глядя брату прямо в глаза. — Только помни, Сережа, у меня тоже нервы не железные. Я опеку привлеку. Я в прокуратуру напишу заявление, что вы притворную сделку совершаете. Я журналистов позову. Я эту квартиру сожгу к чертовой матери вместе с собой, но вам она не достанется.
Брат отшатнулся. Он впервые увидел в глазах вечно покорной, тихой младшей сестры, которую они привыкли шпынять всю жизнь, такую страшную решимость.
Вечером того же дня к Елене пришла Таня с бутылкой дешевого вина.
— Ленка, мы выиграли время, но не войну, — сказала она, разливая вино по чашкам (бокалы разбились еще полгода назад, а новые купить было не на что). — Они тебя измором возьмут. Рано или поздно они найдут способ продать. Или просто будут трепать нервы годами. Надо искать деньги. Выкупать их. Другого выхода нет.
— Где я возьму миллионы, Тань? Почку продать?
— Давай считать трезво. Рыночная цена хаты целиком — ну пусть 8 миллионов на пике. Их доля (2/3) теоретически стоит 5 с копейками. Но! Доля всегда стоит дешевле, чем метры в целой квартире. Это неликвид. Дисконт при продаже проблемной доли с прописанными детьми — до 50%. То есть, реально они могут продать свои доли чужим людям миллиона за три-четыре, не больше. И то, дураков надо искать, в квартиру со скандальной бабой лезть никто не хочет.
— И что ты предлагаешь?
— Предложи им реальную сумму. Возьми ипотеку под залог своей доли, если дадут. Или потребительский кредит. Материнский капитал у тебя остался?
— Остался, на образование Мишке берегла.
— Плевать на образование, крыша нужна сейчас. Вуз подождет. Предложи им по полтора миллиона каждому. Итого три. Прямо сейчас. Наличкой. Скажи: или это, или судимся годами, а вы за коммуналку платить будете как собственники (я им счета разделю, мало не покажется). А долги судебные я на вас повешу.
Елена не спала всю ночь. Утром она пошла по банкам. В трех отказали сразу. В четвертом, небольшом коммерческом банке, ей согласились дать кредит под залог всей квартиры (после выкупа), но под грабительский процент. Плюс она сняла все свои скромные накопления, заняла у заведующей магазином под расписку и добавила материнский капитал.
Она собрала семейный совет, но уже без адвокатов и риелторов. Просто позвонила братьям и сказала: «Приезжайте, есть разговор про деньги».
Они приехали быстро. Сели на кухне, Елена налила чаю, как в старые добрые времена, когда мама была жива.
— Ребята, — сказала она спокойно, положив руки на стол, чтобы не было видно, как дрожат пальцы. — Я устала. Вы устали. Никаких семи миллионов вы не получите, это сказки вашего риелтора. Продать долю с прописанными детьми вы сможете только бандитам за копейки, и то потом проблем не оберетесь с полицией. Я вам предлагаю выход. Я беру кредит. Адский, на пятнадцать лет, я буду есть одну гречку. Но я отдаю вам по полтора миллиона каждому. Прямо сейчас, через ячейку. И мы расходимся навсегда.
Сергей и Вадим переглянулись. В глазах Вадима загорелся алчный огонек. Полтора миллиона — это не два с половиной, на которые они рассчитывали в мечтах. Но это живые деньги. Здесь и сейчас. А не призрачная надежда после годов судов и скандалов. Ипотечный взнос можно закрыть. Машину обновить.
— По миллиону семьсот, — начал торговаться Сергей, набычившись.
— Полтора. Больше банк не дает. Я справку принесла, — Елена положила на стол бумагу (Таня помогла немного «отредактировать» цифры, чтобы выглядело убедительнее). — И я оплачиваю сделку у нотариуса. Всё. Это моё последнее слово. Если нет — я подаю на банкротство, и тогда вы вообще ничего не увидите годами.
Братья молчали. Слышно было, как на стене тикают старые ходики, отсчитывая секунды их жадности.
— Ладно, — махнул рукой Вадим первым. — Я согласен. Мне деньги сейчас нужны, кредит горит.
Сергей помрачнел, покрутил желваками, посмотрел на брата, на сестру, на обшарпанные стены. Прагматизм боролся в нем с желанием урвать кусок побольше. Прагматизм победил. Синица в руках оказалась важнее.
— Добро. Оформляем.
Сделка прошла через две недели. Елена подписала кабальный кредитный договор, отдала все, что у нее было, и еще то, чего не было. Когда она вышла от нотариуса с документами, подтверждающими, что теперь она — единственная владелица квартиры, у неё не было сил радоваться. Не было ни эйфории, ни торжества. Была только звенящая пустота внутри и тяжесть долга, который предстояло отдавать годами.
Братья получили свои деньги. На прощание, стоя у дверей нотариальной конторы, Сергей, пряча конверт во внутренний карман куртки, сказал:
— Ты, Ленка, не обижайся. Жизнь такая, сам за себя не постоишь — никто не постоит. Мы же родня всё-таки, одна кровь. Будет совсем трудно — звони, может, чем поможем по мелочи.
Елена посмотрела на него долгим, немигающим взглядом. Она видела перед собой не брата, а чужого, постороннего человека, который год пытался выгнать её детей на улицу.
— Прощай, Сережа. Номер забудь.
Она развернулась и пошла к метро, не оглядываясь, кутаясь в тонкое пальто.
Прошло три года.
Снег за окном таял, превращаясь в грязную кашу, но в квартире было тепло и уютно. Пахло сдобным тестом и ванилью — Елена пекла куличи, скоро Пасха.
Жизнь была не сахар. Елена работала теперь на двух работах: днем администратором в салоне красоты (удалось устроиться через знакомых), а по ночам и выходным брала подработки — мыла полы в офисном центре неподалеку. Было тяжело. Дети донашивали куртки, перешитые из одежды родственников, про море пришлось забыть надолго, а мясо на столе появлялось только по выходным. Кредит съедал львиную долю бюджета.
Но каждый вечер, возвращаясь в свою «хрущевку», поднимаясь на пятый этаж без лифта, она чувствовала главное — она идет домой. Никто не выгонит, никто не приведет чужаков, никто не будет указывать, где ей ставить чашку.
А еще она наконец-то выбросила старый, продавленный диван в гостиной, на котором когда-то спал Сергей, приезжая с ночевкой. На его месте теперь стоял письменный стол для Мишки, заваленный учебниками. И это простое рабочее место казалось ей самым красивым предметом мебели на свете. Она сделала в детской ремонт, самый дешевый — своими руками переклеила обои, покрасила потолок, но дети были счастливы. У каждого был свой угол.
О братьях она почти ничего не знала и знать не хотела. Слышала краем уха от общих знакомых, что Вадим свои полтора миллиона быстро «профукал»: купил подержанную иномарку бизнес-класса, чтобы пустить пыль в глаза, разбил её через месяц (страховка не покрыла ремонт), потом вложился в какую-то сомнительную пирамиду и прогорел. Теперь снова жил с женой в съемной комнате, начал пить, и жена грозилась разводом уже по-настоящему. Сергей вложился в ипотеку на этапе котлована, но стройку заморозили, застройщик обанкротился, и он теперь бегал по судам и митингам обманутых дольщиков, продолжая платить за воздух и живя в долгах.
Елена месила тесто, думая о том, как причудливо тасуется колода жизни. Телефон на столе ожил, завибрировал. Номер был незнакомый.
Елена вытерла руки о полотенце, взяла трубку.
— Алло?
— Лен, это я… Вадим, — голос брата был виноватым, жалким и каким-то треснувшим. На фоне слышался шум улицы и гудки машин. — Слушай, тут такое дело… Беда у меня. Жена выгнала, совсем озверела баба. И с работы поперли. Можно я у тебя пару дней перекантуюсь? Все-таки родные люди, квартира-то мамина была, я там вырос… Мне идти некуда, Лен. На улице холодно.
Елена посмотрела на своих детей. Катя в гостиной рисовала что-то акварелью, высунув язык от усердия, Миша сидел в наушниках за новым столом. В квартире было тихо и покойно.
Она вспомнила тот день после поминок. Вспомнила ухмылку риелтора. Вспомнила, как Вадим кричал ей, что поселит здесь гастарбайтеров. Вспомнила страх в глазах Кати.
— Квартира не мамина, Вадим, — твердо сказала она, и голос её даже не дрогнул. — Квартира моя. Я её купила. Дорогой ценой купила.
— Лен, ну ты чего, по-братски… Ну ошибся я, с кем не бывает… Мы же семья!
— У меня нет братьев, — перебила она. — У меня есть только дети.
Она нажала отбой и заблокировала номер.
Потом подошла к окну. Весеннее солнце пробивалось сквозь тучи, отражаясь в лужах. Елена улыбнулась своему отражению в стекле. Усталая женщина с морщинками у глаз, но с прямой спиной. Она выстояла. И это было дороже любых денег. Она вернулась к столу и продолжила месить тесто. Куличи в этом году должны получиться особенно вкусными.
