- Слыхал, Велимир, какову грамоту князь прислал? – вопрошали меня в то утро конюхи.
- Слыхал… со дня на день пожалует…
- Да пущай хоть завтра нагрянет! Дождаться бы скорее…
- Пошто эдак неймется-то вам?
Я искоса бросил взгляд на самого младшего из них, Перяту, губы которого расплылись в улыбке. Он хмыкнул:
- Ну как это, пошто… минувшей весною, когда Святослав Ярославич бывал тута, он серебром нас щедро одарил!
Другой поддакнул:
- Твоя правда… и нынче бы не худо деньгой разжиться! Али мы не честным трудом заняты? Поди, пашем-то сами, аки лошади…
Перята гоготнул:
- Ага…
- Вот пущай князь и расщедрится! Нешто у него серебра мало? Мы на заставе-то жизнью рискуем заради него! Того и гляди, во́рог напасть может! Потому и охота до награды имеется…
- Ох, мне бы ларец серебра… - мечтательно закатил глаза Перята, - я бы самую ладную девку в Залесье присватал… там у них видал, каковы девки? Косы – с руку толщиною… а сами-то, сами – будто кровь с молоком, аки пироги румяные…
Он ухмыльнулся еще шире, обнажив ряд крупных и желтоватых зубов, и отпустил грубую шутку, отчего они вдвоем громко заржали – ни дать ни взять, вылитые кони.
- Ну, будет вам лясы точить! – встрял в разговор старший из конюхов. – Ступайте за дело приниматься…
Те послушались его, однако не прекратили промеж собою зубоскалить. Я отвернулся с чувством внезапного отвращения. В окружении конюхов мне завсегда становилось как-то противно. Казалось бы, дружинные тоже охочи были до подобных разговоров и не брезговали постыдными шутками, но это меня не тяготило. Перята же чем-то походил на Горяя своими извечными ухмылками и привычкой грубо высмеивать многие вещи.
Я припомнил Залесье, и ноющая тоска пробудилась в моей душе. По телу сызнова загуляли вспышки ночного жара. Мысли о почившем отце лишили покою, и я принялся таскать свежую воду из колодца, дабы как-то отвлечь себя от горьких дум.
- А пошто ты, Велимир, с дружинными в избе обретаешься? – вопросил вдруг Перята. – У нас ведь своя избенка имеется! Нешто охота тебе белой вороной середь ратников сидеть?
Во мне всколыхнулась досада.
- Дружен я кое с кем из них! Потому и занял там лежанку. Тешата дозволил!
- А скажи, коли у тебя бы ларец серебра появился, ты бы чего сделал?
Парень уставился на меня; его разбирала явная охота почесать языком.
- Не в злате и не в серебре счастье, - буркнул я.
- Ой ли! – фыркнул один из конюхов, что оказался поблизости. – А в чем же?
Я пожал плечами и тяжело вздохнул:
- Вестимо, в том, дабы иметь дом, где ты чуешь себя хозяином, и делать свое дело. Когда разумеешь, что ты на своем месте в этой жизни, тогда и счастье неминуемо обретаешь…
Слова сорвались с моих уст сами собою, и я вздрогнул: когда-то их уже произнес дед Прозор. Из задумчивости меня вырвал смех Перяты:
- Ох, видал бы ты себя со стороны, Велимир! Сам – дикарь лесной, из деревни языческой убегший, а речешь, аки мудрый праведник! Серебро ему не надобно! Да покажи мне на того, кому деньга лишней бывает?!
Конюхи дружно загоготали, а я пробормотал:
- Скоро вам серебро может уже не понадобиться… ежели верить моему сну…
- Чего? Чего сказываешь?
- Ничего, - угрюмо бросил я.
Спустя некоторое время я услыхал краем уха обрывок разговора промеж Перятой и кем-то из конюхов:
- Тута Сорока приходил… пообещал кое-что, ежели подсоблю ему в одном деле…
- Ну? А чего за дело-то?
- А кто его ведает… не сказывал покамест…
Меня пробила дрожь: я мигом смекнул, о коем «деле» сказывал лекарь. От этого змия следовало ожидать любой пакости. Я едва дождался вечера, дабы рассказать обо всем Бориславу.
Мы отправились в трапезную избу похлебать горячего, невзирая на то, что я едва передвигал ноги от усталости.
- Не по душе мне твой вид, Велимир! – хмурился дружинный. – Сызнова худо али еще чего стряслось?
Я рассказал ему о своей беседе с конюхами и о случайно подслушанных словах Перяты.
- Будь с ними настороже! – посоветовал дружинный. – Они-то хоть и простаки, а, как видишь, до серебра тоже жадные! Ежели они заодно с лекарями сговорятся супротив тебя – худо будет… ох, друже… как все переменилось на заставе! Народ вокруг новый – что кухари, что конюхи да древоделы… иной народ! При Годимире людей надежных больше было… а нынче… эх… славные воины, славные люди полегли в тех боях… нынче уповать осталось токмо на Господа Бога да на мудрость князя нашего, Святослава Ярославича! Скорее бы уж он явился… сдается мне, Тешате неспокойно. Хоть и сотенный он, а страшится не сдюжить – чует, что большой во́рог к нам подбирается…
- С севера?
- Вестимо… мыслим, что с севера…
Борислав со смаком принялся за горячую похлебку, а мне кусок в горло не полез. Горестно глядя в свою плошку, я проговорил:
- Сон мне нынче был…
- Ну, сказывай! – дружинный откусил большой кусок от краюхи черного хлеба.
- Мертвые ко мне во сне приходили…
- Хм-м…
Ложку Борислав не выронил, однако хлебать стал помедленнее.
- Отец мой кровный явился, Светодар… знахарка наша, бабка Ведана… и моя мать…
- Это потому ты эдак вскричал во сне, что насилу растрясли тебя?
- Угу… - я тяжело вздохнул. – С дурными вестями они ко мне явились…
Дружинный впился в меня взглядом:
- Ну, не томи?!
- Предрек мне отец погибель, ежели не покорюсь своей судьбе… в лес он меня призывал уходить, к деду Прозору… а еще сказывал, что, как выпадет первый снег, застава падет под натиском большого во́рога, и в живых не останется никого…
- Так уж и никого? – сдвинул брови Борислав.
Я пожал плечами:
- Не ведаю… но страшно то, что не выстоит застава! А первый снег уж скоро! Что тогда станется?!
- Будет тебе страху нагонять! Всякое присниться может. Что ж теперь, в любое худо веровать?
- Это был не просто сон! – я с горячностью схватился за руку дружинного. – То вещий был сон! Все как наяву…
- Нешто ты теперь и провидцем себя мнишь? – невесело усмехнулся Борислав.
- Не я провидец… но бабка Ведана нам многое предрекала прежде, и это оказывалось правдой! Мой отец – чародей… потехи ради не стали бы мне являться мертвые и сказывать подобные вещи…
- Да какая уж тут потеха! – дружинный устало потер лоб. – Разумею, что это все неспроста! Не будь ты тем, кем являешься, я бы мог усомниться в твоих словах, а нынче… нынче приходится иначе мыслить!
Он тяжело вздохнул и сызнова принялся за похлебку. Молчал Борислав до тех пор, покуда плошка его не опустела. Заглотив последнюю ложку, он проговорил:
- Ну вот что… скоро князь на заставу пожалует…
- Мыслишь, надобно к нему с беседой подступиться? – перебил я.
Дружинный покачал головой.
- Не сунешься к нему заради того, чтоб про дурной сон толковать! Сам посуди: он – князь, пристало ли ему токмо на сны полагаться? Да еще, окромя того, на чужие…
- Верно молвишь… как же быть-то?! Рассказывать всем подряд на заставе о таком негоже…
- Само собою. Ни дружинным, ни кухарям, ни, тем паче, конюхам о том не сказывай. Тут обкумекать надобно…
- Эх, Борислав! – горестно воскликнул я. – Времени-то вовсе нету! Снег со дня на день выпадет!
- Дался тебе этот снег! Спешка тут хоть и надобна, а разум важнее! К Тешате пойти бы следовало…
- Станет ли он меня слушать? Ведь ему не ведома моя тайна, не ведомо, что я – сын чародея! Как втолковать ему мои опасения?! Как убедить, что это – не просто страшный сон, а знак, знак свыше?! Разгневается он, не иначе! И без того давеча беседа у нас тяжелая вышла…
- Да уж, - крякнул Борислав. – Сорока с Суханом постарались, дабы доверие Тешаты к тебе подорвать!
- Ух, змии… - я с ненавистью сжал кулаки.
- Идем-ка вместе к нему заглянем. Авось, двоих он и послушает… токмо как нам не выдать твоей тайны? Готов ты выложить перед сотенным всю правду о себе?
Я склонил голову:
- Не готов… но я должен предупредить его! Пущай готовится к скорому бою…
- Тогда сказывай ему так, как сердце подскажет, а я за тебя поручусь.
Сотенный дал добро на беседу и, к нашему счастью, оказался в избе один. Он токмо распустил воевод после долгого разговора, потому сидел мрачнее тучи.
- Выслушай нас, Тешата! – сказал Борислав.
- Что стряслось? – недовольно бросил тот. – Нешто жалобиться на кого явились?
- Вовсе нет. Велимиру есть о чем тебе поведать.
- Ну? Сказывай, сказывай живее, Велимир! День у меня был трудный… дурных вестей и без того довольно.
Я сглотнул ком в горле. Сознавая, сколь нелепо выгляжу со стороны, проговорил как можно тверже:
- Тешата… не гневись и внемли мне… о чем сказывать буду, это чистая правда, и разум мой отнюдь не помутился…
- Чего еще? – нетерпеливо перебил сотенный. – Сызнова оправдаться в чем желаешь?
Стиснув зубы, я выпалил:
- Сон мне был… как наяву все… пришли ко мне те, кто уж давно мертв – сродники мои, а еще знахарка наша деревенская, бабка Ведана… сказывали они, что большая беда нас всех ждет… на заставу во́рог движется… полягут наши воины… смерть нас ждет… с первым снегом это случится… а первый снег уж скоро, Тешата!
Сотенный сначала побелел, а затем побагровел, и вдруг хватил кулаком по столу:
- Довольно! Довольно сказки сказывать! У меня взаправду бед по горло, а он со своими снами суется! Воеводы что ни день, вести дурные приносят… Я, Велимир, не хуже тебя ведаю, что с севера на нас во́рог скоро пойдет! Потому и ночей не сплю, думу думаю! Потому и отряды наши сторожевые день и ночь по окрестным лесам и полям рыщут! Ступай, без тебя тошно! А ты, Борислав, пошто с ним явился? Уж тебе ли не ведать, каковы наши дела нынче? Заради чего лишний раз душу травите снами худыми?! Ступайте оба!
- Не гневись, Тешата! – вступился было дружинный. – Но Велимир молвит правду!
- Неужто?! А в тебе-то откудова эдакая уверенность? А! Хотя пошто я вопрошаю: вы же с ним не разлей вода нынче, вот ты и радеешь за дружка своего! Так ли? Так, так… токмо заради чего тебе это надобно, Борислав? Какова с того тебе выгода? Нешто и впрямь эдак слепо уверовал в слова этого язычника?!
- Я знавал его прежде, и я верю ему! Велимир сотенного прежнего от смерти спас, собой пожертвовал! Он человек честный… предупредить тебя мыслил, потому как сны у него вещие уж не раз бывали! Так?
Борислав красноречиво глянул на меня. Я кивнул, и он продолжил:
- Караул усилить надобно… еще дозорный отряд собрать, да не один… пущай не сможет во́рог нас врасплох застать!
- Ты все выложил, что желал? – жестко вопросил сотенный. – Добро. А теперь ступайте восвояси и не смейте соваться ко мне впредь со своими страхами и снами! Коли боязно – на заставе вас никто не держит! Одному из вас прямая дорога в соседнее селение горшки лепить, а другому – подальше от пограничных земель! Ежели духу не хватает, я мигом вышлю вас отсюдова! Твое место середь конюхов, кажись, Велимир? Вот и ступай, занимайся своим делом. А ты, Борислав, человек подневольный: что воевода прикажет, то и станешь делать! А воеводы подчиняются мне, уразумел? Подите прочь оба! И без вас есть о чем помыслить!
Не солоно хлебавши, мы отправились восвояси. На крыльце я с силой втянул в себя студеного воздуха и с тревогой поглядел в темное небо: пахло скорым снегом…
- Ночь нынче какая-то слепая, даже звезд не видать! – проговорил Борислав. – Ничего, друже… мы сделали, что могли: предупредили Тешату… но, положа руку на́ сердце, я эдак и мыслил, что не станет он нас слушать…
Я горестно вздохнул:
- Токмо хуже теперь стало… взъестся он на меня, неровен час, взъестся! И уж тогда житья мне тут не будет наверняка, ежели сам сотенный супротив станет!
- Да не пужайся… Тешата не злопамятен… авось, обкумекает наши слова да на ус намотает…
- Навряд ли… - горько усмехнулся я.
Покуда мы шли в свою избу, я поспел продрогнуть: на дворе и впрямь похолодало.
- Зима близко… - будто прочел мои мысли Борислав. – Эка студено стало!
Откуда-то из глубины леса донесся протяжный волчий вой. Ему принялись вторить другие волки поблизости, и вскоре этот до дрожи жуткий хор зазвучал так громко, что нам обоим стало не по себе.
- Худо тебе, друже? – Борислав сочувственно глянул на меня. – Едва на ногах держишься!
- Ничего… сдюжу…
- Эх, меда бы хмельного, да покрепче… а после – на боковую до самого утра! А утром чтоб на дворе – не стужа, а лето красное, солнце ясное, да по траве-мураве, сбивая росу, к речке бежать по туманному полю…
Я завороженно протянул:
- Эдак сказываешь, что у меня аж дух захватило… ты знаешь, Борислав – есть одно диковинное место на лесной речке, где дед Прозор живет… заводь там тихая и глубокая… вода эдакая спокойная, темная, и цветы русалочьи на ней качаются…
- Русалочьи? – усмехнулся дружинный. – Э-э-э, брат, а вот живет в твоем сердце зазноба, признайся! То-то все со вздохами лес-то поминаешь! Кого повстречал там, сказывай!?
- Да будет тебе… - буркнул я. – Пусто в моем сердце, нету там более никого… а русалочьи цветки дед Прозор одолень-травой называл! Оберегом он среди людей ведающих почитается. Дед мне с собою его дал, когда на заставу провожал…
- Значится, ты у нас под защитою особой, ничего с тобою не случится!
Я ничего не ответил, лишь вздохнул. До самого порога мы хранили молчание, а в избе оказалось, что дружинные уже вовсю храпят, потому и нам пришлось затворить рты на замок и укладываться на боковую.
Едва голова моя коснулась лежанки, я провалился в тяжелый, но дюже явственный сон. Во сне я стоял посреди заставы, пожженной и порушенной, запорошенной белым снегом, а вокруг меня лежали убитые воины… я стоял один, единственный выживший на поле брани, и не ведал, что делать…
Вестимо, я сызнова кричал во сне, потому как среди ночи меня растрясли несколько перепуганных дружинных. Задыхаясь от ужаса, я осознал, что захлебываюсь собственными хрипами, вырывающимися из моего пересохшего горла.
- На, испей… эка ты беспокойный! – кто-то поднес мне напиться. – Сызнова худой сон?
Бросив взгляд на соседнюю лежанку, я обомлел: Борислава на ней не было…
- Где… где… он?
- Кто? Борислав? Дык… у Тешаты он, значится.
- Как… у Тешаты?
- Дык… пришли за ним караульные, повелели одеваться и к сотенному на допрос идти.
- Как – на допрос?! Заради чего же?
- А вот этого не ведаем… - отвечали дружинные.
Сердце мое сжалось в ком…
«Неужто схватили его из-за меня?!»
Я должен был пойти разузнать, что стряслось с Бориславом, и как можно скорее…
Назад или Читать далее (Глава 99. Встреча)
Поддержать автора: https://dzen.ru/literpiter?donate=true