ГЛАВА 3 (Книга 2): ШЕПОТ И КРИК
Съёмочный павильон был воссозданной палатой реабилитационного центра: стерильные белые стены, узкая койка, пластиковый стул. Воздух пахнет свежей краской и тревогой. Сегодня снимали кульминацию — срыв Мэйси.
По сценарию, после болезненной групповой терапии, где её обвинили в манипуляциях, Мэйси запирается в туалете. Она не колется. Она просто сидит на холодном кафельном полу, обхватив колени, и тихо разговаривает с призраком своей младшей сестры, погибшей от передозировки, которую Мэйси не уберегла.
Режиссёр Майкл Фэрроу подошёл к Эви, пока гримёрша поправляла её искусственные синяки под глазами.
— Забудьте про слёзы, Эви, — сказал он своим тихим, проникающим голосом. — Это не истерика. Это внутреннее землетрясение. Так тихо, что слышно, как трескается душа. Вы разговариваете с тенью. С той частью себя, которую уже не вернуть. В этом нет надежды. Только констатация факта. Понимаете?
Эви кивнула. Она понимала лучше, чем кто-либо. У неё было много теней для разговоров. Тень отца. Тень матери-наркоманки. Тень брата, который только что стал призраком её прошлого за 25 тысяч долларов. И тень той девочки, которой она сама была — напуганной, одинокой, верившей обещаниям.
«Мотор!»
Свет софитов стал её единственной вселенной. Камера медленно приближалась. Эви (Мэйси) прижалась лбом к холодной кафельной стене туалетной кабинки. Её губы шевелились беззвучно. Потом послышался шёпот. Сначала несвязный, потом обретающий форму.
— Я знаю, что ты не здесь, Лекси... Это я, твоя старшая сестра. Та, которая должна была... — голос сорвался. Она сглотнула, продолжая шёпотом, полным такой нежности, что у ассистента за камерой защемило сердце. — Помнишь, как мы прятались в шкафу, когда они ссорились? Я говорила, что мы улетим на луну. На настоящую, сырную... — слабая, больная улыбка тронула её губы и сразу умерла. — Я не улетела, Лекс. Я... упала. Глубже, чем они все.
Она закрыла глаза, и по её щекам, вопреки указаниям Фэрроу, потекли слёзы. Не рыдания. Тихие, беспомощные струйки.
— Они говорят, мне нужно простить себя. — Шёпот стал резче, с металлическим призвуком. — Но как? Как простить себя за то, что была слишком слабой? За то, что выбрала кайф, а не тебя? Я не выбрала! — её голос впервые сорвался на хрип. — Он выбрал меня! Он заполнил всё, Лекси! Всю пустоту, которую они после себя оставили! И в этой пустоте... не было места для тебя. Прости. Прости меня, пожалуйста... я так испугалась остаться одной...
Она замолчала, словно прислушиваясь к ответу, которого не могло быть. Потом её лицо, искажённое мукой, стало постепенно пустым. Слёзы высыхали. Боль уходила не в катарсис, а в некую бездонную, принятую пустоту. В ту самую «тишину после землетрясения».
— Ладно, — прошептала она последнее слово, без интонации. И положила ладонь на холодный пол, как будто гладя по голове невидимое дитя. — Ладно, малышка.
«Кат!»
Тишина на площадке была абсолютной. Даже привычные к всему осветители и звуковики замерли. Гримёрша утирала глаза. Майкл Фэрроу долго не говорил ничего. Потом медленно поднялся со своего режиссёрского кресла.
— Это... — он искал слово. — Идеально. Без дубля. — Он подошёл к Эви, которая всё ещё сидела на полу, дрожа мелкой дрожью. — Откуда вы это взяли?
Эви подняла на него глаза. В них не было триумфа. Было опустошение. Она не ответила. Она не могла. Она отдала сцене всё — и свою боль за мать, и свою вину перед Шейлой, и своё прощание с Джейсоном, и свой собственный, детский ужас перед пустотой.
Кто-то из съёмочной группы накинул ей на плечи халат. Её отвели в трейлер. Она сидела там одна, трясясь, пока волна эмоций не отступила, оставив после себя странное, ледяное спокойствие. Она сделала это. Не как актриса. Как свидетель. Отдала голос всем тем, кто застрял в этом аду молча.
В дверь постучали. Вошла не Клэр и не ассистент, а Лиам.
Он слышал о сцене. Вероятно, ему позвонили. Он выглядел помятым, не спавшим.
— Мне сказали... что это было нечто невероятное, — тихо сказал он, останавливаясь в дверях.
Эви кивнула, не глядя на него.
— Я заплатила ему. Джейсону. Он уезжает.
Лиам вздохнул.
— Я знаю. Мне позвонил твой адвокат. Он хотел убедиться, что это не ловушка. Почему ты не сказала мне?
— Ты сказал, что тебе нужно пространство, — ответила она, наконец подняв на него взгляд. — Я просто дала тебе его.
— Я не это имел в виду, и ты знаешь это! — в его голосе прорвалось раздражение. — Я имел в виду... черт, Эви, я не знаю, что я имел в виду! Я видел, как ты тонешь, и не знал, как тебя спасти, не утянув за собой!
— Меня не нужно спасать, Лиам, — сказала она устало. — Меня нужно просто... не бросать. Даже когда страшно. Даже когда грязно. Даже когда я не та удобная, гениальная муза, которую ты нашёл в захудалом кафе.
Он подошёл ближе, опустился перед ней на колени, взял её холодные руки в свои.
— Ты думаешь, это было про музу? — его голос сорвался. — Эви, я влюбился в тебя не на экране. Я влюбился в ту официантку, которая, не задумываясь, бросилась спасать ноутбук какого-то угрюмого психа. В ту девушку, которая смотрела на мир с такой болью и такой силой, что дух захватывало. Но теперь... теперь ты стала этим. — Он указал рукой в сторону съёмочной площадки. — Ты стала величиной. Силой. И я... я боюсь, что мне нечего больше тебе дать. Что мой скромный, чёрно-белый мир документалиста тебе станет мал.
В его словах была горькая правда. Он открыл её миру. А мир, в свою очередь, открыл её самой себе — и она оказалась сложнее, глубже и страшнее, чем могло вместить их маленькое, общее убежище.
— Мне не нужен большой мир, Лиам, — прошептала она. — Мне нужен... настоящий. Без масок. Без режиссуры. Я устала играть. Даже в жизни.
Он притянул её к себе, прижал голову к своему плечу. В этом объятии не было страсти. Было отчаяние и надежда, смешанные воедино.
— Давай попробуем, — прошептал он ей в волосы. — Попробуем быть просто людьми. Не режиссёром и актрисой. Не спасителем и спасённой. Просто... Лиамом и Эви. Со всеми нашими трещинами, семьями-уродами и неправильными глаголами.
Она рассмеялась сквозь слёзы — горько, но искренне.
— У меня неправильных глаголов на целый словарь.
— Отлично, — он улыбнулся, и это была первая по-настоящему живая улыбка за последние недели. — Будем учить их вместе.
В этот момент в трейлер влетела взволнованная Клэр с телефоном в руке.
— Эви, извините, что прерываю... но вам нужно это услышать. Статья в «Star Tracks»... она вышла.
Эви замерла. Лиам ощутил, как её тело напряглось в его объятиях.
— И? — спросила она, глядя куда-то в пространство.
— И... это гимн, — Клэр не скрывала лёгкого изумления. — Они использовали вашу историю. Всю. И приют, и мать, и брата. Но подача... Они называют вас «символом стойкости поколения». «Актрисой, которая не играет боль, а трансформирует её в искусство». Они процитировали даже Шейлу — анонимно, конечно, — о том, как вы её спасли. Это... беспрецедентно. Это превращает слабость в суперсилу. Эви, это то, о чём мы мечтали!