— Страх — лучший мотиватор, — парировал он. Его режиссёрский взгляд, всегда ищущий подвох и скрытые мотивы, теперь был направлен на её жизнь. — Я просто не хочу, чтобы тебя снова ранили.
— А я не хочу стать таким же чёрствым, как система, которая бросила её, — резко сказала Эви. — Если я сейчас отвернусь, то в чём тогда смысл всего? В том, чтобы просто спастись самой?
Он замолчал. Этот разговор стал первым из многих, где их точки зрения расходились. Он видел угрозу. Она — долг. Он хотел оградить их творческий мир от вторжения прошлого. Она чувствовала, что её прошлое — неотъемлемая часть её силы, и игнорировать его — значит предать саму себя.
Съёмки «Белого шума» стали для неё одновременно адом и спасением.
Площадка была другой. Не маленькой бунтарской командой Лиама, а отлаженным механизмом голливудского независимого кино. Режиссёр Майкл Фэрроу, мужчина лет шестидесяти с голосом тише шёпота, смотрел на неё не как на диковинку, а как на интересный инструмент.
— Мне не нужна истерика, Эви, — сказал он на первой же репетиции. — Мне нужна тишина. Та тишина, что наступает, когда боль становится твоей кожей. Ты понимаешь, о чём я?
Она понимала. Её роль, Мэйси, была не просто наркоманкой. Она была девочкой, которая искала в игле ту самую любовь и защиту, которые недодали в детстве. Чтобы погрузиться в это, Эви согласилась на встречу с консультантом — женщиной по имени Сара, с пятнадцатью годами чистоты за плечами.
Их разговор в кафе реабилитационного центра длился три часа. Сара говорила не о кайфе, а о стыде. О том, как наркотик сначала делает тебя всемогущим, а потом превращает в беспомощного младенца, и этот цикл ломает душу. Она рассказала, как предавала мать, отца, ребёнка, чтобы достать дозу. И самое страшное — в её глазах не было самооправдания. Была спокойная, выжженная правда.
— Твоя героиня не хочет умирать, — сказала Сара в конце. — Она хочет, наконец, перестать чувствовать. А это, детка, совсем другая история.
Эви вышла от неё с трясущимися руками. Она звонила матери. Впервые за полгода. Телефон взяли на третьем гудке.
— Алло? — голос Синди был хриплым, но трезвым.
— Мама, это я.
Пауза. Потом тихий выдох. — Эви. Я... я видела тебя по телевизору. Ты такая... красивая.
— Мам, — голос Эви сломался. — Прости. Прости, что не звонила. Прости за всё.
С той стороны провода донеслись тихие всхлипы. — Это я должна просить прощения, малышка. Каждый день прошу. Но... спасибо, что позвонила.
Они не говорили о прошлом. Говорили о пустяках. О том, что мама работает уборщицей в магазине, ходит на собрания анонимных наркоманов. Это был шаткий, хрупкий мостик. Но он существовал.
Тем временем, давление со стороны Джейсона нарастало.
Он не звонил. Он присылал сообщения. Сначала угрозы: «Шейлу верни. Она наша». Потом — фотографии. Старые, из приюта: Эви с синяком под глазом (она упала с дерева), Эви в рваной одежде (стандартная форма). Подписи: «Как думаешь, что скажут твои поклонники?» Потом пришло фото её лофта в Сильвер-Лейке, сделанное явно из машины напротив. И последнее сообщение: «Играешь в благодетельницу. У тебя есть 48 часов, чтобы найти 50 тысяч. Или твоя сказка закончится. И не вздумай звать копарей. У наших друзей длинные руки».
Эви скомкала телефон в руке. Ярость, холодная и ясная, залила её. Она не боялась за себя. Она боялась за Шейлу, которая только начала улыбаться. За хрупкое перемирие с матерью. За свою карьеру, которая была не просто славой, а её оружием и щитом.
Она пришла к Лиаму. Не за защитой. За советом.
— Нужно идти в полицию, — сказал он, едва взглянув на фото.
— Нет. Это его и спровоцирует. Он отсидел, он не боится. А его «друзья»... Я знаю, как они работают. Это не шутки.
— Тогда что? Платить? Ты с ума сошла? Это никогда не кончится!
— Я не собираюсь платить! — взорвалась она. — Но я не могу просто ждать! Я должна что-то делать! Может, поговорить с ним? Объяснить...
— Объяснить?! — Лиам вскочил, его терпение лопнуло. — Он шантажист и, вероятно, преступник! Ты живёшь в каком-то своём мире, Эви, где можно всё исправить любовью и разговорами! Это не кино! В жизни злодеи не меняются в третьем акте!
Они смотрели друг на друга, разделённые не только столом, но и пропастью опыта. Он вырос в относительно нормальной семье, его битвы были творческими. Её битвы всегда были за выживание, и в них всегда были оттенки серого — брат, который мог быть монстром, но который когда-то делился с ней последней конфетой.
— Я знаю его лучше, — тихо сказала она. — И я знаю, что страх — не единственная струна, на которой можно играть. Есть ещё чувство вины. И... семейная связь.
— Семейная связь? — Лиам рассмеялся, горько и резко. — Которая выражается в шантаже? Эви, он использует тебя! Он видит в тебе кошелёк и лестницу наверх! Когда ты это поймёшь?
Их спор прервал звонок. Это была Клэр.
— Эви, дорогая. Новости. Не самые приятные. Журнал «Star Tracks» готовит материал. «Тёмное прошлое восходящей звезды: брат-наркодилер и сестры в бегах». У них есть какие-то источники. Очень подробные.
Эви медленно опустилась на стул. Джейсон сделал свой ход. Он не стал ждать 48 часов.
— Что делать? — спросила она, и её голос прозвучал чужим, спокойным.
— Мы опережаем, — холодно и деловито сказала Клэр. — Мы готовим твоё официальное заявление. Не оправдываемся. Рассказываем правду. Тяжёлое детство, система, борьба. Делаем акцент на твоей благотворительной работе, на помощи сестре. Превращаем слабость в силу. Но, Эви... тебе нужно быть готовой. Это будет болезненно. Очень.
Эви кивнула, хотя Клэр этого не видела. Она смотрела на Лиама. В его глазах читалось: «Я же говорил». Но не было злорадства. Была усталость. И отдаление.
Он устал от её драм. От её прошлого, которое, как гиря, было приковано к её ноге и тянуло на дно их общий корабль.
Она положила трубку. В комнате повисла тишина.
— Лиам, — начала она.
— Не надо, — он поднял руку. — Делай, что должна. Я... мне нужно поработать. У меня свой проект. И, кажется, тебе сейчас нужно сосредоточиться на своём.
Он ушёл, не поцеловав её на прощание. Дверь закрылась с тихим щелчком, который прозвучал громче любого хлопка.
Эви осталась одна. Перед ней лежал сценарий «Белого шума», где её героиня боролась с демонами зависимости. На столе мигал телефон с угрозами брата. В соседней комнате спала сестра, спасённая и всё ещё пугливая. А в её сердце образовалась новая, свежая трещина — от понимания, что любовь, рождённая в огне творчества, может не пережить холода суровой реальности.
Она подошла к окну. Город сиял внизу, безразличный и прекрасный. Она сжала кулаки. Нет. Она не позволит никому — ни брату, ни прессе, ни даже Лиаму — сломать её. Она прошла через слишком многое.