Я нашла его в мастерской, заваленной старыми и новыми куклами, кусками кукольно-человеческих органов, париками и потрепанными одеждами. На верхней полке восседали уже законченные персонажи. Мужские – удивительно многолики и разнообразны и вместе с тем объединены неуловимым сходством с самим Русланом, словно кривляющимся в потрескавшееся зеркало. На каждом лице отпечаток той или иной эмоции – злости, страха, благодушия, грусти, раздражения, тоски. Женские – одинаково приветливы и светлы. Полагаю, по его сценариям барышням-манекенам не полагалось бушевать и терзаться, скорее вдохновлять и успокаивать маскулинных героев.
Он, несомненно, думал обо мне. Мне пока непонятно что именно, но однозначно он не мог или не хотел выкинуть меня из головы. Возможно, в ответ на его мысли я так быстро переместилась сюда, словно меня выдернули как морковку из рыхлой земли в пыльное пространство его захламленной комнаты. На стене развешены мои портреты, портреты мертвой меня, тщательно отретушированной, отлакированной до неузнаваемости. Это, конечно же, не я, впрочем, кого это волнует – мужчины очаровываются картинкой, довольствуются ею и порой страшатся заглянуть за непроницаемо привлекательный фасад, за которым гниёт и разлагается плоть, корчится и кукожится душа, болит и разрывается на куски сердце. Перед ним - его обожаемая Майя, но уже без прежних черных волос и кружевных одежек. Облаченная в пышный пеньюар, подчеркивающий идеальный бюст, она беспомощно и покорно лежала у его рук. Он прикреплял ей новый парик – рыжую пышную шевелюру, убранную наверх высоко и величаво. Кукла определенно приобрела сходство со мной почившей, той самой мертвой принцессой на снимках, завладевших его воображением.
Я почувствовала, как во мне рождается протест, глухой и невнятный ропот недовольства. Я никогда не укладывала так волосы, я никогда не носила пеньюар, у меня была маленькая полудетская грудь нулевого размера, я забывала подкрашивать глаза и губы, вылетая по утрам на улицу в наспех одетой ветровке и потрепанных джинсах, плотно обтягивающих мою невыразительную задницу, я курила, по-пацански зажимая сигарету большим и указательным пальцами и пила водку из граненного стакана. Ему не нужны все эти подробности про меня. Он уже трансформировал меня в роскошную куртизанку своей мечты. Просто украл поверхностный слепок моего «Я» и превратил его в свою игрушку, обвесив побрякушками для услаждения своего взора. По сути он умертвил меня, уже и без того мертвую, ещё раз, чтобы воссоздать в виде одной из своих безликих послушных марионеток, излучающих покой и безмятежность.
Кукла вызывала у меня ревность и интерес. Я подумала, как далеко зайдет Кукольник в своих фантазиях, с досадой осознавая, что никогда не смогла бы принять в них участие, даже если бы осталась живой. Моё ничтожество перед Совершенством Мечты было слишком очевидно. Возвысив меня в своем воображении, он принизил меня в реальности моей уже закончившейся, но всё-же бывшей физической жизни. Что за сказку он вознамерился написать с этим отполированным образом меня? Сказку, путь в которую мне навсегда закрыт, путь в которую я никогда и не искала при жизни. Но сейчас, осознав всю её несбыточность для себя, эта сказка внезапно стала для меня остро желанной. Сама жизнь теперь для меня сказка, захлопнувшая перед моим носом свои золоченные ворота.
Я разглядываю куклу с удивлением, с тем самым удивлением, с которым созерцала своё мертвое тело, отторгнувшее меня и ошеломившее всех своей внезапной величавой красотой. Неужели мне надо было всего-навсего умереть, чтобы стать столь желанным объектом. С каждым новым годом мои реальные черты будут стираться из памяти знавших меня при жизни. Полагаю, даже эта кукла обрела признаки меня на совсем короткое время. Наигравшись вдоволь, Руслан легко забудет обо мне, пленившись новой картинкой и намалюет на этом универсальном лике-фантоме черты своей новой пассии, которая опять на некоторое время отвлечёт его от удручающей серой действительности.
Я подлетела ближе к кукле, я заглянула в её ясные глаза, предназначенные для ровного холодноватого сияния, а не для обжигающих кожу слёз, прикоснулась к её губам, нежно и мягко сомкнутых, готовых приоткрыться, но не умеющих целовать. Я медленно просочилась внутрь - в это неживое, но такое обольстительное в своей укромности тело. Я чувствовала себя воровкой, прокравшейся в чужую обитель, но пути назад уже не было. Мне слишком бесприютно стало в этом мире, выбросившем меня за свои пределы и оставившем мне лишь небо, падать в которое я отчаянно боюсь, а взлететь пока не в состоянии.