На январские каникулы родители решили отправить меня к дяде Боре – брату моего папы. Он жил в своём доме в тайге, в получасе езды от ближайшей деревни. Последние два месяца я ходил подавленный из-за сессии и в целом учёбы, и мама посчитала, что отдых на природе поможет мне прийти в себя. Отец молча с ней согласился.
Полдня на поезде, и я в соседней области; ещё час на автобусе, и я в деревне, где меня уже ждал дядя Боря на уазике. Короткое приветствие, тридцать минут тряски по ухабистым дорогам, и вот мы подъехали к одноэтажному деревянному дому с торчавшей из покатой крыши печной трубой. У боковой стены возвышалась поленница, а чуть поодаль – железный гараж, куда дядя Боря поставил машину.
– Комнаты всего две – кухня да спальня. Но не боись, койки раздельные, так что в обнимку спать не будем, – он зычно гыкнул. – Толчок – на улице. Подмыться – баня за домом. Собственно, вот.
Так и начался мой отдых на природе.
В первый день мы держались друг от друга особняком. Меня вообще не тянуло говорить, а дядя Боря не мог найти общих тем. Разница между нами была лет двадцать.
На второй день мы вместе рубили дрова для печи, ночи стояли холодные. Перекинулись только парой слов для вида. Он спрашивал, как у меня учёба, и я отвечал, что нормально. Спросил, есть ли у меня девушка, и я ответил, что нет. Так и поговорили.
На третий день пришлось Крещение. С самого утра дядя Боря заявил:
– Сегодня, Славка, пойдём в прорубь купаться. Тут недалеко есть озеро, я там прорубь каждый год делаю.
– А можно я не буду нырять?
Он пожал плечами:
– Воля твоя.
В лесу было темно, хоть глаз выколи, и только фонарь дяди Бори выхватывал из мрака шершавые стволы деревьев.
– Вам не холодно, дядь Борь? – спросил я.
Он шёл в расстёгнутой меховой шубе поверх обычного свитера.
– Не-а. Я закаляюсь. Мне ни холод не страшен, ни какая зараза. Да и куда мне в прорубь нырять, если я даже расстёгнутым походить бы боялся?
Я нахмурился и пожал плечами, благо он не мог этого видеть.
Озеро было и правда небольшим, метров триста в диаметре. Дядя Боря вышел на самую его середину, взял топорик и стал рубить лёд. Я стоял рядом, держал фонарь и подрагивал от холода. По заросшему густой бородой лицу дяди трудно было сказать, о чём он сейчас думает.
Вся эта затея мне казалась откровенной глупостью. Больше всего я боялся, что с дядей что-то случится, и мне придётся его вытаскивать из воды. А я бы не вытащил. Он был под два метра ростом и тяжелее меня раза в два. А даже если бы и вытащил, то унести его до дома точно бы не смог. Так что я стоял, держал фонарь и надеялся, что с дядей Борей ничего не случится, у него не остановится случайно сердце и он не захлебнётся ледяной водой.
По ощущениям прошла целая вечность, когда он наконец сделал прорубь нормальных размеров. Я продрог до костей, и стал переминаться с ноги на ногу, чтобы хоть как-то разогнать кровь и согреться. Дядя начал раздеваться. Когда он снял с себя трусы, я стыдливо отвернулся.
– Ну, с богом, – он осенил себя крёстным знаменем и трижды нырнул.
Каждый раз, показываясь из воды, он жадно хватал ртом воздух. В свете фонаря было видно, как покраснела его кожа.
Он без моей помощи вылез на лёд и обтёрся полотенцем. Одевшись, он махнул мне рукой, и мы пошли обратно.
– О-ох, – шумно выдохнул он, и я услышал, как дрожит его голос. – Сейчас придём, и водочки тяпнуть – самое оно.
– Я пить не буду.
– Сто грамм, чтобы согреться, я тебя точно заставлю выпить. Уважишь старика, – он гыкнул.
– Ладно, но не больше. Я не пью
– И правильно, здоровее будешь.
Дома мы первым же делом растопили печь. Я украдкой заметил, как дрожали руки дяди Бори, пока он укладывал дрова. Затем он поставил на стол бутылку водки с оторванной этикеткой и две рюмки, порезал чёрного хлеба, солонины и достал откуда-то горшочек запечённой картошки. Наполнив рюмки, он подвинул одну мне, взял свою и сказал:
– За встречу.
Опрокинув в себя водку, он взял кусочек солонины и с шумом занюхал.
Я как можно быстрее выпил водку, постаравшись, чтобы её вкус не задержался во рту, и тут же закусил картошкой. Жгучее тепло растеклось по горлу и осело в животе. Алкоголь я не любил.
– Ну, между первой и второй, – сказал дядя Боря и залпом выпил ещё рюмку.
Закусив, он посмотрел на меня и с неожиданным участием в голосе сказал:
– Ты что-то какой-то грустный ходишь с тех пор, как приехал. Случилось что?
– Да нет, – я растерянно пожал плечами.
– Здесь не нравится? Понимаю. Я тоже по первой привыкнуть не мог, после города-то.
– Да нет, – я замялся, – не в этом дело.
– А в чём тогда?
Говорил он совершенно серьёзно, и мне вдруг стало стыдно врать ему или недоговаривать, но и правду говорить было стыдно не меньше.
– Да в целом, – уклончиво ответил я, – учёба там, друзья, будущее. Всё как у всех.
– Учиться не нравится, да? Друзей нет и за будущее страшно? – он откусил солонины и принялся долго жевать. – Все через это проходим.
– Не все. Мои одногруппники, вон, живут счастливо. Один я с депрессией, – я не хотел произносить последнее слово, но уже начал, и потому пришлось его невнятно закончить.
Дядя Боря рассмеялся:
– Депрессия! Ха! Выдумки это всё современных мозгоделов. Не знаю, раньше как-то жили, и депрессий ни у кого не было. А сейчас куда ни плюнь, у всех депрессия.
Меня вдруг резко перестал интересовать этот разговор.
– Неужели вы никогда не чувствовали тоску, теряли смысл во всём и не ходили без сил? – спросил я скорее для галочки, чем действительно пытаясь его переубедить.
– Нет, ну, бывает, конечно. Зимой особенно. Под Новый год. Но это потому что солнца мало. Нам же солнце вырабатывает серотонин и все дела, мы поэтому весной и летом такие радостные. А осенью и зимой, как солнце прячется, то сразу тоска такая.
Он налил себе ещё и выпил, не закусывая.
– Поэтому, надо перезимовать просто, и всё. Перезимуешь, и всё хорошо будет, весной так радостно.
Он снова выпил и закинул в рот краюху хлеба. Моё ухо зацепили его слова про Новый год, и я спросил:
– А почему под Новый год? Праздники не любите?
Он осушил ещё одну рюмку.
***
***
– Машкина мама нас позвала Новый год у неё отмечать. Это семь лет назад было. Машка – жена моя. Я, честно, ехать не хотел, потому что с Машкой хотел вдвоём отпраздновать. С ней хорошо так было. Всегда и везде. Вот, знаешь, где она, там мне и хорошо. Она, наверное, тоже ехать не хотела, но отказать маме не могла – мама ведь всё-таки. Машка, наверное, ждала, что я её отговорю, и мы останемся дома, как и планировали. Но я что-то сглупил, подумал, что лучше поехать, ну вот мы и поехали. Оба недовольные такие, – он хмыкнул. – За городом дорога через лес петляла. Ещё снег повалил – не видно было ни зги. Ну вот мы ехали, и на очередном повороте меня занесло, и прям на встречку. И влетели в машину. Прям всю правую часть нашей машины снесло. А там Машка сидела.
Он наполнил рюмку, но пить не стал. Опёршись на стол, он смотрел прямо перед собой кристально чистым взглядом.
– Я с тех пор здесь живу. Она всегда хотела на природе жить, и чтобы всё своё. А под Новый год вспоминаю её каждый раз. Вспоминаю, и аж выть хочется, – он выпил. – Но такое только зимой. Потому что солнца нет. Весной полегче. Так что я и говорю, что надо только перезимовать.
Он так и смотрел перед собой, а я сидел молча и не знал, что сказать. Почувствовал только, как горячие капли собрались в уголках глаз.
– Перезимовать только надо, – тихо сказал он и снова надолго замолк. – Перезимовать.
Я не знал, что ответить. Дядя Боря сидел и не двигался, только его взгляд постепенно мутнел. Я лёг на свою койку, свернулся калачиком и не заметил как уснул.
Утром дядя Боря много чихал, кашлял и шмыгал носом. Я говорил ему, что он простыл и что лучше ему лежать у печи и пить горячее, чтобы поскорее выздороветь, а он всё отмахивался и говорил, что всё с ним будет хорошо – столько болезней на ногах перенёс и эту тоже перенесёт.
В полдень он, натянув шапку, в одном свитере пошёл рубить дрова. Не было его часа три. Вернулся он весь бледный и синими губами. Согрел чайник, выпил две чашки, доел вчерашние хлеб с мясом и пошёл в баню помыться. Вернулся он румяный, с мокрыми волосами и бородой. То и дело кашляя, он вдруг спросил меня:
– А есть ли у тебя, Славка, мечта?
Я задумался. После вчерашнего хотелось отвечать ему искренне.
– Ну, я бы хотел попутешествовать и на работу хорошую устроиться. Девушку найти.
– Это не мечты, Славка, а планы. Мечтать нужно по-крупному, чтобы тебе голову кружило от одной только мысли, что ты такое сделаешь когда-то, – он утёр рукавом мокрый нос.
– А у вас есть мечта?
Дядя Боря кивнул:
– Да, медведя хочу завалить.
Я смутился:
– Вы же сказали, что мечтать по-крупному надо. А это как-то мелковато.
– Обижаешь, Славка. Я сказал, что от мечты голову должно кружить. И мне вот кружит, когда я думаю, что медведя завалю. Один-на-один выйду с ним, и из ружья промеж глаз ему пулю – бах! И шубу из шкуры. Или ковёр. Ещё не решил, – он гыкнул и тут же зашёлся сильным кашлем. – Вот зима кончится, они просыпаться начнут, так я одного и завалю. А может двух. Прикинь, два раза мечту исполнить? Ну не прекрасно же?
– А разве можно два раза одну и ту же мечту исполнить?
Он вдруг погрустнел:
– Скучный, ты Славка. Моя же жизнь и моя мечта. Хочу – один раз её исполню, хочу – сто. Хочу – поменяю мечту, хочу – оставлю эту. Мы же сами всему значение придаём.
– Мне кажется, это не совсем так работает.
– А как ещё? Если так подумать, то ничего в жизни смысла не имеет. Знаешь, я иногда ночью смотрю так на деревья, на снег, на звёзды, и думаю: а для чего они? Вот для чего падает снег? Я знаю, что вода мёрзнет, падает снегом и все дела. Но вот для чего? Просто потому что оно так всегда было? А деревья почему растут? Потому что до этого рядом росли их родители, от которых упали на землю шишки? А почему звёзды горят? Тут уже вообще ведь смысла нет. Для чего это всё создали? А мы для чего? А на кой чёрт что-то делать, если и смысла никакого нет? Если всё равно всем помирать, – он опять закашлялся. – Так вот если так думать, то вообще ничего делать не стоит, и ничего хорошего и нет. А хорошего в жизни надо, Машка так всегда говорила. Так что мечтать надо, Славка, и мечтать так, чтобы вдохновляло.
Я тогда глубоко задумался. Было в словах дяди что-то такое, что мне не давало покоя. Он говорил так, будто пытался убедить в этом скорее самого себя, чем меня.
Мы в тот вечер ещё поболтали о всяком. Больше, конечно, говорил дядя: рассказывал истории из их с отцом юности, как они в футбол играли район на район и как дрались потом стенка на стенку, как в девяностые залезали на заброшенные заводы и таскали оттуда цветмет, чтобы сдать его и на полученные деньги купить в ларьке московских плюшек на всю семью, и как в нулевых мой отец чуть не женился на готке. Я тогда удивился, что мой обычно спокойный и сдержанный отец вытворял столько всего в молодости.
Последние два дня моего пребывания у дяди Бори мы снова говорили немного, но молчание было скорее таким тёплым, понимающим. Он брал меня с собой в лес, где мы искали кедровые шишки, чтобы вечером, поджарив на большой сковороде, погрызть орешков. Один раз мы видели лису – я удивился тому, какой потрёпанной она выглядела в жизни, – а в день перед моим отъездом поймали зайца, которого вечером же и съели.
Всё это время дядя Боря ходил в расстёгнутой шубе поверх одного свитера и в тонкой шапке. Нос и шея его были постоянно красными, он то и дело сдавленно кашлял в кулак и стучал себя по груди, пытаясь прогнать забившую лёгкие мокроту. Он улыбался и говорил, что всё хорошо, каждый раз, когда я спрашивал его про самочувствие.
В ночь, когда мы ели зайца, он снова много выпил и так и сидел за столом, глядя перед собой мутным взглядом.
Дядя Боря разбудил меня рано утром следующего дня. Он то и дело шутил, пока грел чайник и резал хлеб с мясом на завтрак, но я видел, что глаза его опухли, лицо побледнело, а руки слушались плохо. Он кашлял, отворачиваясь в сторону, и отхаркивал мокроту прямо в печку, где она со злым шипением испарялась.
Дорога на уазике до райцентра пролетела незаметно. Дядя довёз меня прямо до вокзала, похлопал по плечу и сказал:
– Хороший ты парень, Славка. Молодой ещё, но мозги есть. Не потеряйся.
От последних его слов у меня по спине пробежал холодок, но я всё равно улыбнулся и кивнул.
– Давай, папке привет! Приезжай ещё!
Он пожал мне руку и подождал, пока я сяду в автобус. Шёл снег, и весь свитер дяди Бори покрывали блестящие капли. Он вернулся в машину, и я заметил, как он затрясся, зайдясь сильным кашлем.
Вечером я был уже дома. Я чувствовал себя непомерно уставшим – отдых у дяди Бори был таким, после которого нужен свой отдых. На вопросы родителей я отвечал сухо: да, тяжело было; да, мне понравилось, в целом; да, дрова кололи, в лес ходили; да, природа красивая; да, дядя Боря классный мужик; да, передавал вам привет; да, хлеб, мясо, да, картошку; да, холодно; да, отдохнул.
Ночью я долго не мог уснуть. Я всё прокручивал в голове слова дяди, и что-то меня в них пугало, но я так и не мог понять, что. В конце концов, я забылся тревожным сном.
Через пару дней, так и не осознав, что же меня так напрягало, я успокоился. Впечатления стали меркнуть, и неделя у дяди Бори казалась странным и далёким видением, чужой историей, которую я случайно где-то подсмотрел или вычитал. А скоро начался второй семестр, и мою голову стали занимать совсем другие мысли.
Где-то через два месяца после моей поездке к дяде, я, как обычно, вернулся домой после пар и увидел сидящего на кухне отца, перед которым стояла полупустая бутылка коньяка. Рядом стояла мама с красными от слёз глазами.
– Что случилось? – только и спросил я, и внутри у меня всё похолодело.
Мама обняла меня за плечи, отвела в зал и тихо сказала:
– Дядю Борю медведь задрал.
Автор: Елисей Бестужев
Источник: https://litclubbs.ru/articles/59217-perezimovat.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Оформите Премиум-подписку и помогите развитию Бумажного Слона.
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: