Жили-были, как говорится в сказках, один мужчина и одна женщина. Звали их Антон и Татьяна. И жили они в обыкновенной квартире со всеми удобствами, включая сына Мишку.
Жили по разному, но погуливал Антон, но вроде как меру знал. Семья жила спокойно и даже немного безмятежно. Догадывалась ли Татьяна? Может и да, но любила Антона так, что дух захватывала, так что смелости признаться самой себе, что муж изменяет, не имела. Да и внешне все было вроде как чинно и благородно. Мишка рос, и вот, ему уже 14 лет исполнилось. Находился он, можно сказать, в интересном переходном возрасте: весь, как полагается, в прыщах и в философии. Сидит, бывало, за столом, котлету ковыряет и вдруг спрашивает:
– Мама, а в чем смысл бытия?
Татьяна, естественно, вздыхала:
– В том, Миша, чтобы котлету доесть. А так: вырастешь – поймешь.
А Антон, отец семейства, с газетой в кресле ворчал:
– Смысл в том, чтобы квартплату вовремя платить. Философия!
Жили они, в общем, небогато, но и не бедно, пока не наступил 2013 год.
Сидели они как-то вечером: Мишка в своей комнате музыку слушал, а супруги чай пили. И говорит Антон, не глядя на жену:
– Знаешь, Таня, я тут прикинул.
– Что прикинул? – спросила Татьяна, печенье к чаю подавая.
– Бюджет: расходы и доходы.
– Ну?
– А выходит, – продолжал Антон, печенькой похрустывая, – что любовь наша – это чистой воды статья расходов, а не доходов. Убыточное предприятие.
Татьяна даже чашку на блюдце не сразу поставила.
– Ты что это, Антон?
– Факты, дорогая, голая арифметика. Ты посчитай: твоя зарплата, моя зарплата, Мишкино образование, дача, машина... А эмоциональная отдача? Нулевая. Разговоры эти душевные, занятия с сыном... Не рентабельно.
Сидит Татьяна, молчит, а в голове, понимаете, одна мысль:
- Рентабельно, не рентабельно – как семью измерить деньгами? Как чувства взвесить на весах? Может дружба, доверие и любовь тоже сколько-то стоят и их в магазине купить можно? Чушь какая-то.
Через неделю Антон домой не пришел, просто позвонил:
– Танечка, я, значит, ушёл от тебя, нашел партию выгоднее и интереснее: моложе, без детей, перспективнее в финансовом плане. Мы же с тобой взрослые люди, давай расстанемся цивилизованно.
Татьяна растерянно моргнула и смогла только спросить:
– А Мишка?
– Мишка уже большой, – ответил Антон. – Сами справитесь.
И повесил трубку.
Началась тогда у Татьяны первая гибель души, страдала она невероятно сильно, по всем правилам мелодрамы, как в кино.
Перестала Танечка есть: сидит у окна, смотрит на двор, где голуби дерутся, а Мишка пытается накормить ее:
– Мам, я макароны сварил, с сосисками.
– Не хочу, сынок.
– Хоть ложку.
– Не могу.
Похудела она страшно, из платья, понимаете, как из гардероба вышла. Ходит – гремит костями, соседи в лифте встречают – в сторону шарахаются.
Как-то встретила ее Марья Ивановна с третьего этажа, посмотрела на Татьяну и аж руками всплеснула:
– Танюша, родная, да на тебе лица нет! Неужто... он.ко.ло.гия?
Татьяна махнула рукой:
– Нет, Марья Ивановна, не он.ко.ло.гия.
– А что ж тогда?
– Несчастье у меня, – тихо сказала Татьяна и в лифт вошла.
Марья Ивановна не поверила, потом всем рассказывала:
– У Тани рак, бедняжка. Сама в лифте призналась. Говорит: "неприятность". Это они теперь так рак называют, по-современному. Жалко ее так.
Спасла Татьяну подруга. Людмила, женщина практичная, без лишних сантиментов, не любила все эти страдания. Пришла как-то, увидела эту отощавшую трагедию в халате и закричала:
– Танька, да ты с ума сошла, из-за какого-то Антона в скелет превратилась.
– Он не "какой-то", – прошептала Татьяна.
– Он – и.д.и.о.т, – отрезала Людмила. – Вставай, одевайся! Поехали!
– Куда? – удивилась Татьяна. – Я не могу, сил у меня нет.
– К психологу повезу! Тыщ за пять за сеанс он тебе душу в клочья порвет, зато жить захочешь.
Татьяна только головой покачала:
– Нет денег. И не хочу я, чтобы душу рвали.
– Ну тогда в Храм поедем, – решительно заявила Людмила. – Там дешевле. И душа целее останется, и батюшка там у меня знакомый, славный такой. Постоишь, побеседуешь.
Татьяна все же собралась.
Едут они в машине, а Людмила все наставляет:
– Ты, Таня, не думай, что я тебя заставляю в храм ходить. В Храме, понимаешь, народу всякого немало бывает. Ты в своем горе не одинокая. Посмотришь на других страдалиц, и себя не такой несчастной почувствуешь.
В Храме действительно народу было немало: стоят, молитвы шепчут, свечки ставят.
Людмила шепчет:
– Видишь, вон та женщина? Муж пьет. А вон та – сын в тюрьме. У тебя хоть Мишка дома, не пьет и не сидит, да и учится хорошо. Уже плюс.
Подошли к иконе. Людмила говорит:
– Ну, проси, чего надо.
– А чего просить-то? – растерялась Татьяна.
– Здоровья попроси, чтобы есть могла, а то на тебя смотреть страшно.
Поставила Татьяна свечку. И вдруг, понимаете, почувствовала не то, чтобы облегчение, а скорее усталость, такую смертельную усталость, что хоть сейчас ложись и помирай, но Людмила не дала.
– Все, – сказала она. – Отметилась, теперь поедем в кафе, бульон пить будешь. Я угощаю.
И ведь помогло: не сразу, конечно, но через неделю Татьяна уже могла съесть тарелку супа, и даже при этом не рыдала и не страдала. Через месяц она могла уже улыбаться, жизнь к ней возвращалась.
Ей казалось, что у нее дыра внутри, на месте, где душа: такая, понимаете, черная и холодная, но об этом она никому не говорила, даже Людмиле, только Мишке как-то призналась:
– Сынок, у меня внутри пусто.
Мишка, четырнадцатилетний философ, посмотрел на мать серьезно и сказал:
– Мам, пустота – это тоже форма существования. Древние греки...
– Спасибо, сынок, – перебила его Татьяна. – Иди уроки учи.
И пошла на кухню варить борщ, потому что жить-то как-то надо. Даже с дырой внутри, особенно с дырой.
Только, понимаете ли, Татьяна более-менее на ноги встала – суп есть научилась, на работу ходить с радостью, даже улыбаться изредка, как судьба, этакая шутница, решила сюжет усложнить.
Раздался как-то вечером звонок по телефону, Татьяна думает:
- Наверное, Людмила, про бульон спрашивать, контролировать процесс набирания веса снаружи и радости изнутри.
Берёт трубку, а там – голос, холодный, как сквозняк из щели.
– Таня, это Надежда Петровна.
Свекровь, та самая, которая при расставании сказала: «Я всегда знала, Антон вместо тебя достойную нашёл». То есть она, Татьяна, как выяснилось спустя более чес 14 лет, оказалась недостойной, и такой была все эти годы.
– Здравствуйте, – осторожно сказала Татьяна.
– Не здоровится, чтобы здравия желать, – отрезала Надежда Петровна. – Дело есть, срочное. У Антона большие проблемы со здоровьем. Ты жена, включайся в проблему.
У Татьяны сердце ёкнуло: глупо, несправедливо, но ёкнуло.
– Что с ним?
– А то, что помирает, – сообщила свекровь без особых эмоций. – В больнице лежит. Некроз, говорят, почки и сепсис. Одним словом – готовый продукт на тот свет.
Татьяна молчала, а в трубке продолжали:
– Ко мне его новая пассия звонила, спрашивала, есть ли у него имущество. Я говорю: «Какое имущество? Он же жив ещё!» А они: «На всякий случай интересуемся». Да и какое имущество, если женат он на тебе.
– Зачем вы мне звоните? – наконец выдавила Татьяна.
– Как зачем? Ты же жена ему официальная.
– Бывшая.
– По факту бывшая, а по документам – всамделишная, – философски заметила Надежда Петровна. – Приезжай. Может, в сознание придёт, глазами моргнёт что-нибудь насчёт имущества, диван-то мой, между прочим, и телевизор я вам в свадьбу дарила «Рубин».
продолжение в 9-00 (три части будет: в 9 и в 14-00 по Москве)