Марина узнала о смерти бабушки в четверг вечером. Телефон завибрировал, когда она мыла посуду после ужина, руки в пене, и она вытерла их о полотенце прежде чем взять трубку.
— Мама умерла, — сказала тетя Лида. Просто так, без предисловий, голос деревянный.
Марина присела на табуретку. В горле встал ком.
— Когда?
— Сегодня, в обед. Сердце.
— Я завтра приеду.
— Похороны в субботу.
Марина позвонила сестре сразу же. Светка не брала трубку. Написала в мессенджер: «Баба Тоня умерла. Похороны в субботу». Два серых галочки, потом синие. Прочитала. Не ответила.
Утром в пятницу Марина села на автобус. Четыре часа тряски до родного городка, где осталась только бабушкина квартира и могилы на кладбище. Всю дорогу смотрела в окно на мелькающие деревни и думала о том, как бабушка пекла пирожки с капустой, как учила её вязать, как ругалась на деда за водку.
Светка так и не ответила.
В квартире пахло старостью и лекарствами. Тетя Лида суетилась на кухне, дядя Вова курил на балконе. Родственники приходили и уходили, приносили деньги на венки, крестились перед открытым гробом в зале.
— Света приедет? — спросила тетя Лида, наливая чай.
— Не знаю. Не отвечает.
Тетя поджала губы.
— Вечно она так. Когда баба болела, ни разу не приехала.
Марина хотела защитить сестру, сказать, что у той работа, двое детей, муж, но слова застряли где-то внутри. Потому что это была правда. Света не приезжала. Три года бабушка угасала, просила по телефону: «Светочка, приезжай, я тебя не вижу», а та отвечала: «Баб, я не могу, у меня дела». И бабушка понимающе кивала в трубку, хотя Света этого не видела.
Марина ночевала в бабушкиной квартире. Легла на диван, укрылась старым пледом, который помнил ещё её детство. Не спалось. Она встала, прошла в бабушкину комнату. На тумбочке лежали очки, недочитанная книга закладкой вверх, фотография — она и Света, маленькие, в одинаковых платьях, обнимаются.
Телефон загорелся экраном. Света. Наконец-то.
— Алло?
— Марин, я завтра не смогу. У Кирилла соревнования, я обещала.
Пауза. Марина слушала своё дыхание.
— Ты серьёзно?
— Марин, ну пойми, я не могу его подвести. Это важно для него.
— Бабушка умерла, Света.
— Я понимаю. Но она уже... ну, ей всё равно. А Кирилл...
— Уже не важно, — Марина положила трубку.
Суббота выдалась серой, моросил дождь. На кладбище собралось человек тридцать. Дальние родственники, соседи, бабушкины подруги — старушки в тёмных платках, опиравшиеся на палочки. Отпевали в церкви, потом длинная процессия до могилы рядом с дедом.
Марина стояла у края ямы и плакала. Не от горя даже — от пустоты. Бабушка была последней ниточкой, связывавшей её с детством, с тем временем, когда семья ещё была семьёй, а не просто людьми с общей фамилией.
После кладбища поминки. Накрыли в бабушкиной квартире. Тетя Лида наготовила салатов, дядя Вова принёс водку. Сидели, вспоминали. Кто-то рассказывал, как бабушка помогла им в девяностые, кто-то — как она выхаживала чужого ребёнка. Марина слушала и думала о том, что Светы здесь нет.
Когда все разошлись, тетя Лида присела рядом.
— Завтра нужно разбирать вещи. Поможешь?
— Конечно.
— И ещё... есть завещание. Нотариус приедет в понедельник.
Марина кивнула. Не думала она о наследстве. Квартира однокомнатная, старая, в хрущёвке. Денег у бабушки не водилось — пенсия маленькая, всю жизнь медсестрой проработала.
В воскресенье утром Марина разбирала бабушкин шкаф. Перебирала платья, кофты, шарфы. Пахло нафталином и духами «Красная Москва». В коробке на антресолях нашла старые письма, фотографии, награды деда. Села на пол, читала. Письма военные, от деда с фронта, такие выцветшие, что едва разобрать. «Тоня моя, жду не дождусь, когда вернусь...»
Дверь хлопнула. Марина вздрогнула. Из прихожей донёсся голос:
— Это я.
Света. В белой куртке, при макияже, с большой сумкой.
— Привет, — Марина вышла из комнаты.
Сестры смотрели друг на друга. Света первой отвела взгляд.
— Я подумала, приеду, помогу разобрать вещи.
— Похороны вчера были.
— Я знаю. Марин, ну не надо. Я объяснила же.
— Ничего ты не объяснила. У бабушки двое внучекбыло. Одна приехала попрощаться, другая — нет.
Света скинула куртку, повесила на вешалку.
— Я не могла бросить сына.
— Не могла или не хотела?
— Какая разница? — Света прошла на кухню, налила воды из-под крана, выпила. — Где тетя Лида?
— Дома, у себя. Светка, давай начистоту. Ты три года к бабушке не приезжала. На похороны не приехала. Зачем ты здесь?
Света поставила стакан в раковину, обернулась. Лицо жёсткое.
— Думаешь, я из-за квартиры? Думаешь, я такая?
— Не знаю. Ты мне скажи.
— Марина, у меня ипотека. Двое детей. Мужу зарплату задерживают. Мы на грани.
— И что?
— И то, что эта квартира может нас спасти! Продадим, хоть какие-то деньги будут.
Марина почувствовала, как внутри всё холодеет.
— Продадим? Мы?
— Ну да. Она же нам с тобой достанется поровну, я правильно понимаю?
— Понятия не имею. Завещание в понедельник откроют.
— Вот видишь. Марин, ты же понимаешь, мне эти деньги нужнее. У тебя муж зарабатывает хорошо, дети выросли уже. А у меня...
— Стоп, — Марина подняла руку. — Ты сейчас серьёзно? Ты не приехала на похороны бабушки, а теперь хочешь делить наследство?
— Я не хочу делить. Я хочу, чтобы ты поняла мою ситуацию!
— Ситуацию я понимаю. Понимаю, что бабушка три года звала тебя, а ты ни разу не приехала. Понимаю, что вчера её хоронили, а ты была на детских соревнованиях.
— Она же не знает! — Света повысила голос. — Ей теперь всё равно!
— Но мне не всё равно! Мне, Светка! Я одна за ней ухаживала, когда она уже ходить не могла. Я стирала её бельё, готовила ей, сидела с ней ночами, когда ей страшно было одной!
— Тебе легче было! Ты тут рядом живёшь!
— Два часа на автобусе! Каждую неделю я ездила, каждую, Света! А ты даже не позвонила толком!
Сестры стояли напротив друг друга, обе красные, взвинченные. Света первая отступила, села на стул.
— Ладно. Виновата я. Признаю. Но от этого мне не легче. Марин, у меня реально денег нет. Совсем. Я последние месяцы думаю только о том, как кредит закрыть.
Марина села напротив.
— А ты думала прийти ко мне, попросить помочь? Как сестра сестру?
— Ты бы помогла?
— Не знаю. Может быть. Но ты даже не попросила. Ты просто исчезла из бабушкиной жизни, а теперь появилась, когда запахло деньгами.
— Это нечестно.
— Нечестно? Нечестно — это бросить старого человека!
Они замолчали. За окном каркала ворона. Где-то капала вода в ванной.
— Знаешь что, — Света встала, — давай дождёмся понедельника. Узнаем, что в завещании, а там разберёмся.
— Давай.
Света ушла к подруге на ночлег. Марина осталась в квартире одна. Бродила по комнатам, трогала бабушкины вещи. Нашла на кухне тетрадку в клеёнчатой обложке — бабушка записывала туда рецепты. Открыла на случайной странице: «Пирожки с яблоками. Марина любит». Дальше аккуратным почерком рецепт, примечание: «Сахара поменьше, а то Маринка говорит, слишком сладко».
Заплакала. Села прямо на пол, прижала тетрадку к груди и заплакала.
В понедельник приехал нотариус. Пожилой мужчина в очках, с портфелем. Собрались все: Марина, Света, тетя Лида, дядя Вова.
— Завещание составлено три года назад, — нотариус достал документ. — Завещатель Антонина Петровна Соколова...
Марина слушала, не вслушиваясь. Юридические формулы, статьи, параграфы.
— ...квартиру по адресу... завещаю внучке Марине Олеговне Ветровой.
Тишина. Света побледнела.
— То есть как? — её голос дрогнул.
— Квартира полностью переходит к Марине Олеговне, — повторил нотариус.
— Но... но почему? У неё же две внучки!
Нотариус поправил очки.
— Завещатель имеет право самостоятельно определять, кому завещать имущество. Есть ещё один пункт. — Он заглянул в документ. — «Светлане Олеговне Федотовой завещаю шкатулку с моими украшениями и шестьдесят тысяч рублей, хранящиеся на сберкнижке».
Света молчала. Лицо у неё было белое, губы сжаты.
— Это всё, — нотариус убрал бумаги. — Если есть вопросы по процедуре...
— Нет вопросов, — глухо сказала Марина.
Когда нотариус ушёл, Света схватила сумку.
— Подожди, — Марина поймала её за руку.
— Отпусти.
— Света, послушай...
— Чего слушать? Всё понятно. Бабушка тебя любила больше. Ты была хорошей внучкой, я — плохой. История закончена.
— Светка, я не хочу этой квартиры.
Света остановилась.
— Что?
— Я не хочу её. Продадим, разделим деньги поровну.
— Марин, ты... ты серьёзно?
— Серьёзно. — Марина вытащила бабушкину тетрадку с рецептами. — Вот это мне оставь. И фотографии. А квартиру продадим.
Света смотрела на сестру. Глаза заблестели.
— Почему ты так?
— Потому что ты моя сестра. Единственная. И потому что бабушка не хотела бы, чтобы мы поссорились из-за денег.
— Но она же мне меньше оставила...
— Оставила то, что я заслужила. Но это не значит, что я должна пользоваться этим, чтобы тебя наказать. — Марина села на диван. — Знаешь, я злилась на тебя. Очень. За то, что ты не приезжала, не помогала. Но потом подумала: а что я сделала, чтобы нам не потерять друг друга? Когда я последний раз звонила тебе просто так? Когда спрашивала, как у тебя дела, как дети, как ты? Я тоже виновата.
Света села рядом. Молчали долго.
— Мне стыдно, — тихо сказала Света. — Так стыдно, Марин. Я правда хотела приехать. Сто раз собиралась, но каждый раз находилась причина отложить. А потом стало неловко. Чем больше времени проходило, тем труднее было.
— Я знаю.
— А когда она умерла, я... я просто не могла. Не могла смотреть на гроб и понимать, что опоздала. Что не сказала ей... не сказала, как я её любила.
Марина обняла сестру. Света уткнулась ей в плечо и заплакала. Настоящими, горькими слезами, которые копились все эти дни.
— Она знала, — прошептала Марина. — Она всегда знала.
Вечером они сидели на бабушкиной кухне, пили чай из старого сервиза. Перебирали фотографии, вспоминали.
— Помнишь, как мы летом приезжали? — Света смотрела на фотографию, где они с сестрой, загорелые, с венками на головах. — Баба пекла нам блины каждое утро.
— А дед учил нас рыбу ловить.
— И мы с тобой всегда ссорились, кто первый червяка на крючок насадит.
— Ты визжала и убегала.
— Потому что это мерзко!
Они засмеялись. Легко так, как давно уже не смеялись вместе.
— Мне её не хватает, — сказала Марина.
— Мне тоже. Так сильно.
Через окно падал вечерний свет. На столе остывал чай, и старые фотографии лежали стопкой, история семьи, которая не прервётся, пока сёстры помнят.
— Марин, а давай сохраним квартиру, — вдруг сказала Света. — Не будем продавать. Оставим как... как место, куда можно приехать. Вместе. С детьми.
Марина посмотрела на сестру.
— Но как же твоя ипотека?
— Разберёмся как-нибудь. Есть вещи важнее денег. — Света взяла её за руку. — Прости меня. За всё.
— Прощаю. Если ты простишь меня за то, что я тебя осуждала.
— Прощаю.
Они сидели ещё долго, до самой ночи, разговаривали о жизни, о детях, о планах. И где-то там, в этой старой квартире с потёртым линолеумом и запахом нафталина, жила ещё бабушка Тоня. В фотографиях, в тетрадке с рецептами, в памяти. И в том, что две её внучки, наконец, снова стали сёстрами.
А на сберкнижке, оказалось, было не шестьдесят тысяч. Было двести. Бабушка копила понемногу, откладывала со своей крошечной пенсии. Последняя запись: «Для Светочки. Пусть детям на учёбу пойдёт».
Когда Света увидела эту запись, она заплакала снова. А Марина подумала о том, что любовь — странная штука. Она не делится поровну и не измеряется в деньгах. Она просто есть, или её нет. И бабушка любила их обеих. Просто по-разному. Одну — за то, что была рядом. Другую — несмотря на то, что не была.
И это тоже была любовь.