Света проснулась в три часа ночи. Опять. Как уже полтора года подряд.
Потянулась к тумбочке, нащупала пачку — пустая. Чертыхнулась, села на кровати, стараясь не смотреть на вторую половину, где всё ещё лежала Димкина подушка. Та самая, с которой он не расставался последние месяцы, когда боль становилась невыносимой.
— Ну всё, Светка, — пробормотала она себе под нос, — опять к Валерычу топать.
Накинула первое, что попалось — Димкин спортивный костюм. Огромный, висел на ней как на вешалке, но Света упрямо носила именно его. Потому что пахло. Уже почти не пахло, но если принюхаться...
Магазинчик на первом этаже их дома работал круглосуточно. Точнее, должен был работать. Валерий Петрович, продавец лет шестидесяти с философским взглядом на жизнь и неиссякаемым запасом анекдотов про тёщ, обычно дремал за прилавком и просыпался от звонка двери.
За полтора года ночных вылазок они с ним уже почти породнились.
— Светлана Викторовна! — обычно радостно орал он. — Опять бессонница? Я вам говорил — бросайте курить, начнёте спать как младенец!
— А вы бросайте анекдоты травить, Валерий Петрович, — огрызалась Света. — Может, тогда мне не придётся в три ночи за сигаретами шастать, чтобы ваши шутки не слушать.
— О, она сегодня в ударе! Значит, что-то получше обычного приснилось?
— Мне вообще ничего не снится.
— Ну это уже совсем грустно. Тогда точно бросайте курить.
Но сегодня дверь магазина была приоткрыта. Странно. Света толкнула её и замерла.
Валерий Петрович лежал на пороге. Синие губы. Застывший взгляд в потолок. Рука судорожно сжимала телефон.
— Боже, — выдохнула Света. — Только не это. Только не опять.
Руки тряслись, когда она набирала 103. Голос — тоже. Но она чётко назвала адрес, описала состояние, ответила на вопросы. Где-то внутри включился какой-то режим автопилота. Тот самый, что полтора года назад помогал ходить по врачам, больницам. Разговаривать, кивать, подписывать бумаги, когда внутри всё уже умерло.
Пока ждала скорую, присела рядом с Валерычем, взяла его за руку.
— Валерий Петрович, вы меня слышите? Не вздумайте, понятно? Не вздумайте сейчас отдавать концы. У вас анекдоты ещё на годы вперёд приготовлены. И вообще, кто мне сигареты будет продавать? А?
Его веки дрогнули. Света сжала его ладонь сильнее.
— Валерич, я серьёзно. Дышите. Просто дышите. Скорая уже едет. Вы только держитесь, хорошо?
Когда приехали медики, она уже почти не соображала от страха. Реаниматологи быстро, слаженно работали с Валерычем. Света стояла в стороне, обхватив себя руками, и думала: «Господи, только не забирай его. Пожалуйста. Я же не справлюсь с ещё одним».
Валерыча увезли в больницу . Света вернулась домой, но не спала. Просто сидела на кухне, смотрела в окно и курила. Одну за одной. Пепельница наполнилась до краёв.
Утром, не раздумывая, поехала в больницу. Спросила в регистратуре, выяснила отделение, номер палаты. Медсестра сначала сопротивлялась:
— А вы кто ему?
— Я... — Света замялась. — Друг. То есть, знакомая. В общем, я его нашла. Скорую вызвала.
— Родственники не приезжали?
— Не знаю. У него вроде никого нет. Он говорил, что жена давно умерла, детей не было.
Медсестра смягчилась:
— Палата 17. Только недолго, он ещё слабый.
Света толкнула дверь палаты. Валерий Петрович лежал под капельницей, бледный, но с открытыми глазами. Увидев её, слабо улыбнулся:
— Светлана Викторовна! Вот не ожидал гостей. Вы за сигаретами?
— Валерич, вы совсем что ли? — Света невольно улыбнулась. — Врачи сказали, что сердечный приступ. Серьёзный.
— Да ладно, фигня всё это. Я ещё поживу. — Он попытался приподняться, но тут же осёкся. — Правда, подниматься пока не рекомендуется.
— Не смейте вставать! — Света подлетела к кровати. — Лежите спокойно. И вообще, вам нельзя напрягаться.
— О, забота! — Валерич прикрыл глаза. — Знаете что, Светлана Викторовна? Есть такая примета. Если человека спас кто-то — значит, этот кто-то теперь за него в ответе. Так что вы мне теперь обязаны.
— Я-то обязана? — Света присела на край стула. — Это вы мне полтора года нервы трепали своими дурацкими анекдотами!
— Ну вот. А теперь придётся ухаживать за больным стариком. Я же инвалид теперь, сердечник. Мне нужен круглосуточный уход.
Света внимательно посмотрела на него. Валерич лежал, прикрыв глаза, и она вдруг увидела, как он постарел. Морщины у глаз, запавшие щёки, синева под глазами. А ведь ещё вчера казался бодрым, весёлым.
— Хорошо, — неожиданно для себя сказала она. — Я согласна.
Валерий Петрович открыл глаза, удивлённо посмотрел на неё:
— Серьёзно?
— Да. Но с одним условием.
— Каким?
Света наклонилась ближе, и её голос зазвенел от сдерживаемых слёз:
— Обещайте мне, что не умрёте. Хорошо? Просто пообещайте. Потому что я больше не могу. Я не справлюсь с ещё одним... — Она запнулась. — С ещё одной потерей. Я и так еле держусь. Так что давайте договоримся: я буду за вами ухаживать, носить вам эти дурацкие бульоны и слушать анекдоты про тёщ, а вы — не умрёте. Идёт?
Валерий Петрович молчал. Потом протянул руку, накрыл её ладонь своей:
— Светлана Викторовна... Света. Я постараюсь. Честное слово.
— Этого мало. Обещайте.
— Хорошо. Обещаю. — Он слабо улыбнулся. — Только вы тогда тоже пообещайте кое-что.
— Что?
— Перестаньте носить вещи вашего мужа. Извините, но на вас этот спортивный костюм висит как на пугале. И вообще... — Он помолчал. — Пора.
Света резко отдёрнула руку:
— Это не ваше дело.
— Моё. Раз уж я теперь под вашей опекой, то имею право высказываться. — Валерич закашлялся, поморщился от боли. — Слушайте, я же не говорю, что надо забыть. Но так нельзя, Света. Вы сами себя хороните заживо.
— Заткнитесь, Валерий Петрович.
— Не заткнусь. Знаете, что мне жена перед смертью сказала? «Валерка, только не смей хандрить. Поживи ещё за меня тоже». А я что сделал? Правильно — сел за прилавок магазина, чтоб поменьше с людьми общаться, меньше думать. Так и просидел пятнадцать лет. И вот теперь лежу здесь и думаю: на хрена? Зачем я столько времени потратил впустую?
— Это другое.
— Ничем не другое. — Он снова взял её за руку, теперь уже крепче. — Света, ваш муж вас любил?
— Да, — выдохнула она.
— И хотел бы, чтобы вы были счастливы?
— Наверное.
— Не «наверное», а точно. И вы это знаете. Так почему вы делаете всё наоборот?
Света молчала. Слёзы текли по щекам, но она их не вытирала.
— Я не знаю, как жить дальше, — наконец прошептала она. — Понимаете? Я просто не знаю. Полтора года прошло, а я всё так же встаю ночью и думаю: надо разбудить Димку на обезболивающее. Или: надо записать его к врачу. А потом вспоминаю, что его уже нет. И снова всё с начала. Каждое утро — как будто первый день после... после этого.
— Знаете, а давайте так, — Валерич посмотрел на неё серьёзно. — Я буду выздоравливать. Медленно, но буду. А вы будете... не забывать, нет. Но жить. За себя и за него. Договорились?
— Валерий Петрович, вы несёте чушь.
— Несу. Зато живую чушь. А не мёртвую. — Он усмехнулся. — Кстати, вы же обещали бульон носить. Когда начнёте?
— Когда вас выпишут. А пока лежите и не выдумывайте.
— Так вы придёте ещё?
Света встала, поправила одеяло на его кровати:
— Приду. Надо же проверять, что вы тут не умираете потихоньку.
— О, как грубо! А ещё говорите, что будете ухаживать.
— Буду. Но это не значит, что я перестану грубить.
Выходя из больницы, Света вдруг поймала себя на мысли, что впервые за полтора года думает не о том, как тяжело жить, а о том, что завтра надо сварить бульон. Нормальный, наваристый, с курицей и овощами. И, может быть, испечь что-нибудь. Валерич любил сладкое, она это заметила — всегда в магазине печенье какое-нибудь жевал.
Дома она зашла в спальню. Долго стояла, глядя на Димкины вещи. Футболки в шкафу. Кроссовки у двери. Его кружка на полке.
— Прости, — прошептала она. — Но мне нужно. Понимаешь? Мне нужно попробовать.
Аккуратно, дрожащими руками, сняла со спинки стула его рубашку. Сложила. Убрала в коробку. Потом — ещё одну. И ещё.
Когда закончила, было уже далеко за полночь. Света посмотрела на часы, на пустую пачку сигарет на столе, усмехнулась. Впервые за полтора года не пошла в ночной магазин. Не потому, что Валерыча там не было. А потому что вдруг поняла — не хочется.
Легла в кровать, в Димкиной футболке — эту пока оставила. Закрыла глаза. И впервые за долгое время заснула почти сразу.
А утром проснулась от солнца в окне и подумала: «Надо в магазин сходить. Курицу купить. И морковку. И ещё сахар — на печенье».
В больницу пришла на следующий день с судочком. Валерич уже сидел на кровати, выглядел чуть лучше.
— О, моя спасительница! — провозгласил он. — С бульоном?
— С бульоном. И с печеньем. Овсяным, не особо сладким — вам сахар нельзя.
— Строгая какая! — Он принял судочек, открыл крышку, принюхался. — М-м-м. Божественно пахнет.
— Ешьте, пока горячее.
Валерич послушно начал есть. Света села на стул, смотрела в окно.
— Знаете, — сказала она вдруг, — я вчера начала разбирать его вещи.
— И как?
— Тяжело. Очень. Но... — Она повернулась к нему. — Кажется, я смогу. Постепенно. Не сразу. Но смогу.
— Конечно, сможете. — Валерич доел бульон, вытер рот. — А знаете, что я подумал, пока тут лежал? Может, мне этот магазин бросить к чёртовой матери. Надоел уже. Пятнадцать лет одно и то же. Может, чем-то другим заняться?
— Чем, например?
— Не знаю. Что-нибудь придумаю. — Он улыбнулся. — Главное — что теперь есть, ради чего стараться. Вы же обещали за мной ухаживать. Значит, надо выздоравливать побыстрее, чтоб не утруждать вас сильно.
— Валерий Петрович, вы манипулятор.
— Я реалист. И вообще, может, перейдём на «ты»? А то как-то официально всё.
Света задумалась, потом кивнула:
— Давай.
— Вот и отлично. Слушай, Света, а ты веришь, что всё будет хорошо?
— Не знаю, — честно ответила она. — Но хочу верить.
— Тогда давай попробуем вместе. Ты — будешь учиться жить дальше. А я — не умирать раньше времени. Идёт?
— Идёт.
Они пожали друг другу руки — торжественно, по-взрослому, как будто заключали важный договор. И, может быть, так оно и было.
...Прошло три месяца. Валерий Петрович выписался из больницы, действительно бросил магазин и устроился волонтёром в приют для бездомных животных. «Там хоть движение, — объяснял он, — и морды симпатичные». Света ходила туда помогать по выходным — оказалось, что с собаками у неё неплохо получается.
Димкины вещи разобрала постепенно, за два месяца. Оставила только несколько самых важных — фотографии, его любимую книгу, старую футболку. Остальное раздала. И хотя было больно, но стало... легче. Как будто груз какой-то сняли с плеч.
Курить бросила. Точнее, просто забыла. Как-то само собой вышло — стала засыпать нормально, и потребность в ночных перекурах пропала.
— Видишь, — сказал Валерич однажды, когда они сидели в приюте после рабочего дня, пили чай с теми самыми овсяными печеньями. — Я же говорил — бросишь курить, жить станет проще.
— Заткнись, — беззлобно ответила Света. — И допивай чай, мне домой пора.
— К кстати, я тут анекдот новый вспомнил...
— Валерка, если начнёшь опять про тёщу — я тебя ...
— Жестокая женщина! — Он засмеялся. — Но я люблю тебя именно за это.
Света замерла с чашкой у губ. Валерий Петрович тоже замолчал, покраснел.
— То есть, — забормотал он, — я имел в виду... В смысле, не в таком смысле... Хотя, может быть...
— Валерка, — тихо сказала Света. — Мне рано. Понимаешь? Ещё рано.
— Понимаю. — Он кивнул. — Я подожду. Если ты не против.
— Не против, — так же тихо ответила она. — Только ты обещание помнишь?
— Какое?
— Не умирать.
— Помню. Я же обещал. А я всегда держу слово.
Они допили чай. Света собрала судочки, сумку, пошла к выходу. У дверей обернулась:
— Валерка?
— Да?
— Спасибо. За всё.
— Это тебе спасибо, Светка. Ты меня спасла. В самом прямом смысле.
— Мы друг друга спасли, — улыбнулась она. — Так честнее.
И вышла в весенний вечер, где пахло травой, и светило солнце, и впервые за два года не было этой чудовищной тяжести в груди. Была лёгкая грусть — да. Была память о Димке, которая никогда не пройдёт — да. Но была и надежда. Маленькая, робкая, но была.
И этого, как оказалось, вполне достаточно, чтобы жить дальше.