Ирина Павловна всегда считала, что материнство заканчивается, когда ребенку исполняется восемнадцать. Он взрослый — значит, сам принимает решения.
Она ошибалась.
Материнство не заканчивается. Оно просто становится тише, немного уходит на второй план, но не пропадает — никогда.
Ей было шестьдесят два. Бывшая учительница русского языка и литературы. Говорила мягко, но так, что ее всегда слушали. Муж, Виктор Сергеевич, умер восемь лет назад — сердце. Она пережила это — трудно, но пережила. Жизнь научила ее: слезы не воскресают мертвых, а вещи нужно держать в порядке — и внутри, и снаружи.
Квартира на Ленинском проспекте, двухкомнатная, аккуратная, с тяжелыми шторами в цвет чайной розы и книжным шкафом, где на верхней полке — Достоевский, Толстой, старый «Русский словарь» в зеленом переплете.
Эта квартира была ее крепостью.
А сын, Сережа, был ее гордостью. Спокойный, светлый мальчик, в детстве очень стеснялся читать стихи вслух, но рос добрым. Учился, работал, рано женился. Его жена — Маша — на первый взгляд была мягкой и нерезкой, податливой. Ирина сразу отнеслась к ней тепло. Не кукла на каблуках, не скандалистка. Сдержанная, тихая, с серыми глазами и тонкими пальцами. Только вот внутри нее сидело то, что Ирина называла «вечно немножко недовольна».
Но она решила: каждый человек растет по-своему.
Главное — не торопиться делать выводы.
* * *
Когда родился Артем — Ирина словно снова обрела воздух.
Запах младенца, вот это теплое, мягкое, крошечное существо, которое кладешь на грудь — и сердце делает «ах» — она никогда не забывала, как это было с Сережей, и вот теперь ей подарили внука и возможность пережить это снова.
Она не лезла с советами. Помогала, только если просили. Варила супы, гладила, гуляла с коляской. Но постепенно помощь стала обязанностью. Не потому, что Ирина навязывалась и наседала — просто Маша решила, что так и должно быть.
— Ирина Павловна, вы же все равно дома. Посидите с Артемом сегодня.
— Конечно.
— Ну и завтра.
— Хорошо.
— И послезавтра. Мы устали.
Сережа смотрел виновато, но молчал.
Пускай, думала Ирина. Молодые, жизнь трудная. Помогу. На то я и нужна — помогать.
* * *
Потом был первый разговор.
— Мам, мы подумали… Нам бы к тебе перебраться. На время.
— Живите, — сказала Ирина. — Дом большой, места хватит.
«На время» затянулось.
С появлением Маши в доме воздух изменился.
Она не была плохим человеком — но была человеком осторожным. У нее все должно было быть по ее правилам.
Полотенца сложены так.
Кастрюли стоят вот здесь.
И ребенок ест по расписанию, а не когда бабушка решит.
Ирина понимала: чужой дом, новые привычки — тяжело. Терпела.
Она стала внимательнее к словам. Реже говорила «я бы сделала иначе». Говорила «как скажешь».
Но это не помогло.
Порой Маша заходила на кухню утром и просто закрывала окно, не говоря ни слова, но с таким лицом, словно совершает подвиг, который все равно никто не оценит.
Ирина молчала.
Но сердце при этом будто чуть сжималось.
* * *
А потом случилось то, из-за чего маски слетают.
Был обычный день.
Артем простыл. Май, ветер.
Ирина сказала просто:
— Давайте я его вечером ванночкой с ромашкой отпарю.
Маша резко обернулась:
— Вы опять со своими советами?
— Я не советую. Просто предложила.
— Вы все время предлагаете. Как будто мы ничего не знаем.
Сережа стоял рядом. Ирина ждала — он скажет: «Маша, не надо так». Но он лишь неловко потер шею:
— Мам, давай без ванночек. Мы сами.
Это «мы сами» прозвучало не про ванночку.
Ирина это почувствовала.
* * *
Спустя неделю Сережа зашел вечером в ее комнату.
— Мам, нам надо поговорить.
Эта фраза всегда приносит холод. В любой семье.
— Мы подумали… Нам нужно свое пространство. Мы семья, муж и жена, Артем растет... Ты нас пойми.
— Понимаю. Снимайте квартиру.
Сережа замялся.
— Нам дорого сейчас снимать.
— Тогда копите.
Он молчал.
— Мам, может… ты поживешь на даче? Только на зиму. Ну, временно. Пока мы встанем на ноги.
Ирина смотрела на сына и думала только одно:
«Господи, как же ты на меня похож. И как же ты сейчас не понимаешь, что делаешь».
Она сказала только:
— Нет.
И вышла из комнаты.
А в кухне стояла Маша и делала вид, что мешает суп.
Но было видно — она все слышала.
* * *
В ту ночь Ирина не спала.
Тихо сидела в постели, обняв колени.
Как будто снова пальцы в ссадинах, как в детстве, когда упала с качелей и не знала, что делать.
Только теперь падение было — внутри.
Утром она собрала сумку.
Без шума.
Не хлопая дверями.
Оставила ключ в замке и ушла.
К подруге. К Валентине Аркадьевне.
Та жила в старом кирпичном доме возле парка.
Запах корицы, кот, вечно спящий на спинке дивана, вязанные салфетки — дом, где тебя ждут.
— Говори, — сказала Валентина, наливая чай.
Ирина говорила долго. Не жалуясь. Просто объясняя, что внутри больно.
Валентина слушала, не перебивая.
А потом сказала:
— Знаешь, что самое трудное? Когда дети вырастают, они думают, что больше не обязаны быть благодарными. Но любовь — это не обязанность. Это выбор. И сейчас твой сын сделал выбор не в твою пользу. Но это не навсегда.
— Он не злой, — тихо сказала Ирина. — Он просто… устал. И думает, что все делает правильно.
— Знаю, — кивнула Валентина. — И тем не менее — он не прав. И это надо показать иначе, не криком.
Ирина молчала.
Но внутри что-то выпрямилось.
* * *
Через два дня она вернулась.
Не с криком. Не с разборками.
С документами.
На кухне сидели Сережа и Маша. У Маша был вид человека, который скорее устал, чем победил.
Ирина села напротив.
Положила на стол выписку из Росреестра и свидетельство о собственности.
— Я скажу один раз и спокойно. Квартира — моя. Целиком. Не семейная. Не совместная. Не наследуемая по закону без моего решения. Я никого не выгоняю. Но и сама я отсюда никуда не поеду.
Маша побледнела мгновенно.
Сережа сидел, как каменный.
Ирина продолжила:
— Раз вам нужно свое пространство — ищите квартиру. Я помогу в первый месяц деньгами. Но жить мы вместе не будем. Не потому, что я обиделась. А потому, что вы взрослые. А взрослость — это не только права. Это и ответственность.
Слова прозвучали не как упрек.
А как закон.
Сережа попытался что-то сказать:
— Мам, ну…
— Сынок, — перебила она мягко. — Я не ваша домработница. И не бесплатная няня. И не человек, которого можно попросить уйти в снег на дачу «на время». Я — твоя мать. Это — мой дом.
Маша опустила глаза.
Ирина заметила — там впервые не раздражение. А стыд.
* * *
Собирались тихо.
Маме не мстили.
Просто собирали пакеты, детские игрушки, комбинезоны.
Ирина помогала складывать.
Не для того, чтобы быть великодушной — а чтобы оставить в памяти не войну, а порядок.
Артем тянул руки к ней:
— Ба! Ба!
— Ба никуда не девается, — сказала Ирина. — Ба всегда рядом.
И поцеловала маленькую ладошку.
Сережа стоял с коробкой в руках, словно не знал, куда себя деть.
— Мам…
— Да? — ответила она.
— Я… потом позвоню.
— Позвони, когда будешь готов говорить. Не оправдываться. Не ругаться. А просто — говорить.
Он кивнул.
И ушел.
* * *
Первые недели были как после грозы.
Воздух чистый.
Но сердце — мокрое.
Она скучала по Артему, очень. Но не скучала по крикам на кухне. Не скучала по вечному напряжению в плечах. И впервые за долгое время спала спокойно.
* * *
Через месяц раздался звонок.
Сережа.
— Мам… можно мы придем?
— Конечно.
Пришли втроем.
У порога стояли не как хозяйская семья, а как гости, которым неловко.
Маша держала букет.
Скромный. Не демонстративный.
Артем бросился к Ирине.
Ирина обнимала его долго. Слишком долго. Пока внутри что-то снова не встало на место.
Сели. Молчали.
Потом Сережа заговорил.
— Мам… я был неправ. Я думал, что если мы отделимся, мы станем взрослой семьей. Что так надо. Я… забыл, что ты тоже человек.
Три секунды тишины.
Самые важные.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Не знаю, почему я этого не сказал раньше.
Маша тихо добавила:
— И я была неправа. Я боялась, что вы меня осуждаете. Но вы помогали. И я все воспринимала как давление… хотя это была забота.
Артем хлопал ложкой по столу и смеялся — будто не понимал, что в этот момент внутри взрослых что-то меняется.
Ирина не плакала. Она просто дышала.
— Хорошо, — сказала она. — Мы все были неправы. Но то, что мы сейчас сидим за одним столом и говорим — значит, мы можем быть семьей. Только теперь — взрослой.
* * *
Теперь они встречаются часто.
Не каждый день.
Но когда хотят — а не когда вынуждены.
Сережа устроился на подработку.
Маша начала подольше гулять с Артемом.
Ирина снова поехала на дачу — но сама и на выходные, чтобы посадить георгины.
И никто больше не вставал на ее порог словами: «Ты нам мешаешь».
Потому что теперь все понимали главное:
Материнская любовь не требует благодарности.
Но она требует уважения.
А уважение — это не подарки, не площадь квартиры и не семейные фотографии.
Это когда ты умеешь сказать:
«Я был неправ. Давай начнем сначала».
И начать.
---
Автор: Алевтина Игнатьева
---
---
Живи и радуйся
Дарья бродила по огромному магазину. В нем, как в лабиринте, легко можно было заблудиться – хитроумные маркетологи специально устроили все так, чтобы покупатели не смогли выбраться из плена товарного изобилия, угодливо разложенного на витринах.
- Все, что угодно для души! Чего изволите? Фруктов? Пожалуйста!
В плетеных корзинах (чтобы аппетитнее смотрелось) россыпью драгоценных великанских гранатов красуется спелая черешня. Так и просится в рот. В тонкой пушистой кожице, на ощупь напоминающей щечку невинного младенца, искусно, нарядным бочком обращенные к покупателю, так и манят к себе восхитительные персики. Груши радуют многообразием сортов. Экзотические бананы от зеленых до ярко-желтых, на любой вкус, соседствуют с красивыми, густо-красными, почти бордовыми яблоками. Гроздья винограда, прозрачного, медового, вальяжно свисают из искусно сделанных ящичков, призывая зевак: купите, купите, ну купите же нас!
Дарья полюбовалась налитыми южным, сладким соком, ягодами. Отошла. Проползла мимо холодильников, где за чисто протертыми стеклами тесно друг к другу стояли бутылки, бутылочки, баночки и коробочки с молочной продукцией. Молоко, йогурты, сметана, творог – десятки наименований, сразу и не разобраться, где что.
Можно было бы купить банку зерненного творога в сливках, бухнуть в него пару ложек вишневого варенья и с наслаждением съесть. Можно и сырка взять, козьего, например. Говорят, полезный. Или коктейля молочного со вкусом пломбира – раньше в городском кафе «Буратино» Дарья частенько такой сыну покупала. А теперь, гляди-ка, бери бутылку готового, да пей, сколько хочешь, и в очереди стоять не надо.
При мысли о Саше, сыне, сердце Дарьи тоскливо сжалось. Как давно это было: Сашке восемь лет, они сидят за столиком кафе и смеются. Сашка потягивает через трубочку коктейль, и трубочка, елозя по почти пустому донышку стакана, издает хрюкающие звуки. За Сашку делается даже неловко, но тот не замечает маминого смущения и заливисто хохочет. Где теперь Дарьин Сашенька? Нет его на свете. Его нет, и кафе «Буратино» тоже нет – в небольшом павильоне на Вокзальной улице теперь расположен модный суши-бар. Что это за суши-бар, Дарья не имеет никакого понятия – она пробегает мимо, стараясь даже не глядеть на витрину.
Около продолговатых ящиков с замороженными полуфабрикатами какая-то пара застряла:
- Да возьми ты сразу в упаковке. В них льда меньше! – говорит женщина средних лет, коротко стриженная, в смешных парусиновых штанах.
Но ее супруг не слушает: специальным совочком ссыпает в пакет красных, похожих на российскую медведку, то ли жуков, то ли раков неаппетитного, диковинного вида.
Мужчина – ровесник Саши. Он совсем не похож на сына Дарьи: Саша был высок и жилист, а этот, наоборот, коренаст и грузен. У Саши темные волосы и карие глаза, а у мужчины светлый ежик на круглой крепкой голове и глаза светлые. Разве что улыбка одинаково открытая и добрая. Дарья не удержалась:
- А что это такое вы сейчас берете?
Женщина ответила:
- Креветки. – Она взглянула на Дарью, и поспешно добавила: - Но они вам не понравятся.
- Почему?
- Ну… вы раков пробовали? – мужчина вмешался в разговор, - так они раков напоминают. Сваришь с укропчиком и трескаешь под пивко.
Дарья улыбнулась и призналась, что никогда не пробовала раков.
- Да ладно, уж любой парень наловит! – сказал мужчина.
- Да у нас в семье не было мужиков-то, одни девки. Отца убило на войне. Остались мама да нас трое. Какие там раки. Нет. Не пробовала.
В глазах незнакомого мужчины плеснулся жалостливый, понимающий интерес. И этот его интерес вдруг толкнул Дарью к нему ближе. Будто открылась запертая дверь, и кто-то ее ласково позвал внутрь, из морозной, стылой нежити в тепло уютного дома.
Плотину, тщательно сдерживаемую стеной долгого молчания, наконец прорвало. Дарья заговорила. Она рассказала незнакомцу про похороны мужа год назад, про то, как сын ушел вслед за отцом через три месяца. Про то, как она осталась совсем одна, и даже невестка не приехала, и внучка, наверное, не знает, жива бабка или нет. И что ей сегодня день рождения, и она решила купить что-нибудь вкусненькое, но не знает, что. Ничего совсем не хочется. И что ей исполнилось восемьдесят семь лет, и родом она из деревни Дыми, и там, в деревне Дыми, она видела, как немецкие летчики стреляли по домам, а мама отгоняла ее от окна… И что ей так не хватает Сашеньки, а он совсем ей не снится, Колька, паразит, каждую ночь ее бранит, поедом ест, а Саша так и не приходит…
Только бы не ушла эта пара, только бы выслушала ее. Она так давно ни с кем не разговаривала…
. . . дочитать >>