Тусклый свет ночника в доме Ясмины отбрасывал дрожащие тени на стены, увешанные связками засушенных трав и почерневшими от времени деревянными оберегами. Воздух был густым и сладковатым, пах полынью, сушеным яблоком и чем-то еще, глубоко земляным, — корнем мандрагоры, который молодая женщина как раз натирала в ступке. Ее движения были точными и выверенными, отточенными годами практики. Ясмина была не просто увлеченной эзотерикой; она была потомственной ведуньей, наследницей знания, что тянулось сквозь поколения ее материнской линии.
Глухой рокот мощного мотора за окном прозвучал как грубая нота, ворвавшаяся в тихую симфонию ночи. Свет фар, яркий и наглый, на мгновение разрезал тьму ее сада, освещая замерзшие стебли осенних цветов. Ясмина нахмурилась, отложив ступку. Нежданные гости в такой час никогда не сулили ничего хорошего.
На пороге стояли двое. Они вошли, не дожидаясь приглашения, и их присутствие наполнило комнату запахом дорогого парфюма и морозного воздуха, который показался Ясмине запахом смерти. Высокий, которого звали Артем, говорил за обоих. «Ясмина?» — голос был низким и бархатистым, но в нем слышалась сталь. — «Нам нужна ваша помощь. Говорят, вы лучшая».
Их хозяин, крупный бизнесмен Юрий Громов, был тяжело болен. Но врачи разводили руками. Анализы — в норме, сканеры — чисты. А он угасал на глазах. Молодые, с квадратными, обветренными челюстями и глазами, в которых читалась не столько угроза, сколько усталая решимость. Их плечи напрягали ткань дорогих, но практичных пальто. За их спинами, призрачным белым левиафаном, стоял роскошный внедорожник.
«Он не ест уже две недели, — говорил Артем, и его пальцы нервно перебирали ключи от машины. — Совсем. Силы поддерживает какими-то капельницами, но тело… оно высыхает. Зато воду пьет литрами, прямо из кувшина, не может напиться. А сны…» Второй, помолчавший до сих пор, по имени Сергей, перекрестился с такой силой, что, казалось, хрустнули костяшки пальцев. «Он не спит. Он кричит. Не слова, а такие звуки… будто его режут. И говорит, что видит… тени. Они шепчутся с ним в углах».
Они положили на стол толстый конверт. «Любые деньги. Спасите его».
Ясмина смотрела на них, и ее внутреннее зрение, тот самый дар, что дремал в глубине ее существа, уже видел не двух телохранителей, а двух стражей у ворот в мир иной. Она почувствовала знакомое, противное щекотание на коже — запах чужой, липкой магии. Не ее, светлой и природной, а темной, старой и злобной.
«Деньги оставьте себе, — тихо сказала она. — Я посмотрю. Не обещаю ничего».
Особняк Громова был крепостью из стекла и бетона, холодной и бездушной. Воздух внутри был стерильным, как в операционной, но под этой стерильностью сквозило что-то тяжелое и сладковато-гнилостное, словно в стенах была запрятана падаль. Юрия Громова она обнаружила в затемненной спальне на простынях с шелковым ворсом. Когда ее глаза привыкли к полумраку, ее сердце сжалось.
Он был живым скелетом, обтянутым желтоватой кожей. Глаза, невероятно живые и полые ужаса, бегали по комнате, словно выискивая невидимых мух. Его пальцы, длинные и костлявые, безостановочно теребили край одеяла. Рядом на тумбочке стоял хрустальный кувшин с водой, уже наполовину пустой.
«Оставьте нас», — попросила Ясмина. Охранники нерешительно вышли.
Она села на край кровати. «Юрий, — ее голос прозвучал мягко, но властно, заставляя его взгляд на мгновение остановиться на ней. — Меня зовут Ясмина. Я здесь, чтобы помочь. Но ты должен рассказать мне все. С самого начала. Что случилось?»
Он заговорил, и его голос был похож на скрип ржавой двери. Слова лились путано, перескакивая с одного на другое, но постепенно картина прояснилась. Месяц назад. Утро. Он спешил на важную встречу. Где-то на окраине города, в грязном переулке, его «Мерседес» зацепил боковым зеркалом пожилую цыганку. Она не упала, лишь пошатнулась, но развернулась и обрушила на него такой поток ярости, что у него, человека, привыкшего командовать тысячами, перехватило дыхание.
«Она… ее глаза, — шептал Юрий, и по его лицу струился пот. — Они были совсем белые, без зрачков. Она кричала, что я растоптал ее землю, осквернил дорогу предков. Что я буду пить, но не смогу напиться. Что тени моих грехов придут и будут глодать мою душу, пока от нее не останется пыль. Я предлагал ей деньги, пачку пятитысячных… она отшвырнула их, плюнула на машину и ушла, бормоча что-то себе под нос».
И ровно через неделю начались кошмары. Сначала — просто тревожные сны. Потом — видения наяву. Тени в углах, которые шептались. Шепот был похож на сухой шелест опавших листьев, и в нем сквозили обещания мук. Он перестал есть, потому что еда казалась ему прахом, а вода… вода была единственным, что хоть как-то утоляло пожар внутри.
Ясмина медленно подняла руку и положила ладонь ему на лоб. Кожа была холодной и липкой. Она закрыла глаза, позволив своему сознанию утонуть в его энергетическом поле. И тогда она увидела.
Это было не просто проклятие. Это была старинная, могущественная цыганская порча, «Проклятие Степной Тени». Она видела это как плотную, черную, словно деготь, паутину, которая опутала его ауру, впиваясь своими щупальцами в самое сердце его жизненной силы. Эта паутина высасывала из него все соки, подменяя их энергией тлена и распада. Шепот, который он слышал, — это был голос самой порчи, нашептывающей ему о его же собственных страхах и прегрешениях, заставляя их материализоваться в кошмарах.
Она открыла глаза. «На тебе лежит печать. Очень старая и очень сильная. Цыганка наслала на тебя не просто болезнь, она привязала к тебе Голодную Тень».
Работа заняла несколько дней. Ясмина не колдовала в привычном смысле. Она работала с энергиями, с пространством. Она окуривала комнату зверобоем и полынью, выгоняя из щелей призрачные сущности. Она рисовала на полу и стенах соляные символы защиты, создавая магический круг. Готовила отвары из редких трав, которые не лечили тело, но укрепляли дух. Самой тяжелой была последняя ночь. Она заставила Юрия лечь в центр круга, а сама, взяв в руки старинный оберег — медный диск с выгравированными знаками её рода и начала обряд изгнания.
Комната наполнилась вихрем невидимых сил. Погас свет, и они остались в полной тьме, нарушаемой лишь слабым свечением соляных линий. Воздух завыл. В углах зашевелились, зашуршали те самые тени. Ясмина говорила, ее голос крепчал, наполняясь силой, которой ее наделили поколения ее предков. Она призывала свет, она приказывала тьме отступить. Юрий кричал, корчась на полу, из его рта вырывались хрипы и звуки, не принадлежащие человеку. А Ясмина чувствовала, как черная паутина сопротивляется, впивается в свою жертву еще сильнее. Это была битва воли.
И вот, в самый пик борьбы, она услышала внутри себя голос матери: «Сила не в том, чтобы разрушать, дитя мое. Сила — в том, чтобы превращать. Преврати голод тени в свет понимания».
Ясмина изменила тактику. Она перестала атаковать. Она начала говорить с самой сущностью проклятия, не как с врагом, а как с заблудшей частью мира. Она говорила о боли, о гневе, о справедливости. Она признала вину Юрия, его спешку, его безразличие. И она предложила тени уйти, насытившись не его жизнью, а этим осознанием. Она предложила ей вернуться в землю, к предкам, с миром.
И случилось чудо. Давление спало. Шепот стих. Тени растаяли. В комнате воцарилась тишина, а затем за окном прокричал первый петух. Юрий, обессиленный, уснул настоящим, глубоким сном без сновидений.
Наутро он был другим человеком. Изможденным, но живым. В его глазах появился осмысленный свет. Он пытался вручить Ясмине чек с астрономической суммой. Она покачала головой.
«Мой дар не для продажи, Юрий. Он для помощи. Деньги оскверняют его. Просто живите теперь. И помните ту цыганку. Помните, что у всего в этом мире есть душа, даже у дороги, по которой ты едешь».
Она уехала, оставив его в его стеклянной крепости, надеясь, что он усвоил урок.
Прошло несколько недель. Жизнь Ясмины вернулась в привычное русло. Пока однажды к ее дому снова не подъехал лимузин. Из него вышел не Артем и не Сергей. Вышел сам Юрий Громов.
Он выглядел восстановившимся, даже помолодевшим. Дорогой костюм сидел на нем безупречно, но в глазах, таких ясных после исцеления, теперь горел новый, странный огонь. Огонь одержимости.
«Ясмина, — начал он, не тратя времени на предисловия. — Я предлагаю вам работу. Постоянную. Вы будете моим личным… советником».
Она нахмурилась. «В чем именно?»
«Во всем! — его голос звенел от возбуждения. — Вы видите людей. Видите их насквозь. Вы можете читать их слабости, их страхи, их тайны. Представьте, какое это преимущество на переговорах! Какая сила в управлении персоналом! Мы будем непобедимы. Вы будете моими глазами, которые видят душу».
Ясмина отшатнулась, словно он ударил ее. Весь ужас происходящего обрушился на нее. Он не понял ничего. Абсолютно. Он прошел через ад, едва не лишился рассудка и жизни, и единственный вывод, который он сделал, — что магический дар можно поставить на службу жадности и власти.
«Нет, — сказала она тихо, но твердо. — Я не буду этого делать. Мой дар — это не инструмент для обогащения. Он дан мне, чтобы исцелять, чтобы поддерживать баланс. Чтобы видеть душу, а не вскрывать ее, как сейф. Я не стану растрачивать себя на это».
Лицо Юрия исказилось. Исчезла вся благодарность, вся видимость учтивости. В его глазах вспыхнула та самая ярость, что была у него в день аварии — ярость человека, привыкшего покупать и покорять все, что он хочет.
«Растрачивать? — он фыркнул, и это прозвучало громко и оскорбительно. — Я предлагаю вам больше, чем вы заработаете за всю жизнь, ворожа тут у всех на виду! А вы говорите о «растрате»? Ваш дар пропадает зря! Он должен служить сильным! Таким, как я!»
В его словах было столько ядовитого высокомерия, столько духовной слепоты, что Ясмине стало физически плохо. Она поняла, что спасла его тело, но не душу. Проклятие цыганки оказалось пророческим в своей жестокой иронии: его тени были не внешними, а внутренними. Они были его собственными демонами — алчности, гордыни, полного отсутствия эмпатии. И никакая магия не могла их изгнать.
«Уходите, Юрий, — сказала она, и в ее голосе впервые зазвучала не усталость, а холодная, стальная мощь. — И не возвращайтесь никогда. Дверь для вас закрыта».
Он посмотрел на нее с таким нескрываемым презрением, что, казалось, воздух застыл. Не сказав больше ни слова, он развернулся и ушел. Машина уехала.
Но с того дня в жизни Ясмины что-то изменилось. Она чувствовала на себе незримое внимание. По улице возле ее дома стали медленно ездить дорогие автомобили. Незнакомцы в темных очках появлялись на местном рынке, слишком явно интересуясь ею. Она чувствовала, что Юрий Громов не смирился. Он не мог купить ее дар, а значит, решил его контролировать, или сломать, или просто наблюдать, выжидая момент слабости.
Она поняла страшную истину. Иногда, спасая человека от монстров извне, ты освобождаешь его собственного, внутреннего монстра, который оказывается куда страшнее любого проклятия. И самый темный и живучий грех — это не гордыня или алчность, а полная, абсолютная духовная слепота, неспособность увидеть в другом человеке ничего, кроме инструмента для своих целей. Она спасла его от цыганской тени, но теперь ему захотелось самому стать такой же тенью — для нее и, возможно, для многих других. И эта битва, понимала Ясмина, только начиналась.