— Эй! Блестящее! — крикнул Снежок.
Его голосок, обычно такой писклявый и тонкий, прозвучал удивительно громко и чётко, разрезая тишину зала. Звук отскочил от обледеневших стен, разлетелся по углам, будто крошечные колокольчики.
Я вздрогнула, обернулась к нему. Снежок стоял, выпрямившись во весь свой невеликий рост, сжимая в руках сияющий шар. Его уши были прижаты к голове, хвост дрожал, но огромные от страха глаза смотрели вперёд с отчаянной решимостью.
— Иди‑ка сюда! Ко мне!
Хронофаг, уже почти накрывший нас ледяным покрывалом своего присутствия, замедлил движение. Его аморфная масса заколебалась, будто наткнулась на невидимую преграду. Казалось, его привлёк не только ослепительный свет шара, который Снежок, словно фокусник, на мгновение выставил вперёд, но и дерзость этого крошечного существа.
В мире, где всё замирало и пожиралось, это личико, искажённое гримасой страха, но всё же бросавшее вызов, было полной бессмыслицей.
Снегурочка замерла, её пальцы на посохе побелели от напряжения. Она не шевелилась, только взгляд метался между Хронофагом и Снежком, будто пыталась понять, что он задумал.
Микроскопические всплески чистой, ничем не омрачённой радости начали искриться вокруг Снежка. Они не были величественными лучами или густыми потоками, лишь мириады крошечных, разноцветных искорок, вырывавшихся из него, как бенгальский огонь, зажжённый в новогоднюю ночь.
Они трещали тихим, весёлым треском, будто крошечные фейерверки взрывались в воздухе, наполняя пространство ароматом горелой спички и мандарина. Искорки были слабыми по отдельности, мимолетными, но вместе создавали вокруг Снежка настоящий, непрерывный фейерверк бесхитростного, настоящего счастья.
Я замерла, заворожённая этим зрелищем. Как такое возможно? — пронеслось в голове. Каждая искорка несла в себе кусочек его души: простые, незамысловатые моменты радости, которые он хранил в сердце.
Снегурочка тихо ахнула. Её пальцы разжались, выпуская посох, тот с глухим стуком упал на каменный пол. Она прижала ладони к щекам, не в силах оторвать взгляд от этого чуда. В её глазах отражался радужный свет, и я увидела, как дрогнули её губы, будто она пыталась сдержать улыбку.
Фёдор на мгновение потерял свою привычную настороженность. Его плечи расслабились, а в глазах промелькнуло что‑то похожее на изумление. Он медленно покачал головой, словно не веря тому, что видит.
Хронофаг замер в полной растерянности. Его текучая форма дрогнула, заколебалась, будто столкнулась с чем‑то совершенно непонятным. Он привык к мощным, цельным, законсервированным воспоминаниям: законченным историям с началом и концом. А этот хаотичный, брызжущий во все стороны каскад мимолетных восторгов был для него чем‑то абсолютно новым, непонятным и… неуловимым.
Он потянулся к Снежку щупальцем из сгустившегося мрака, пытаясь поглотить, втянуть в себя этот искрящийся поток. Но не мог поймать его. Искорки не всасывались, а гасли при прикосновении, словно капли дождя на раскалённом камне.
Это как пытаться напиться из бьющего фонтана, хватая воду горстями: она утекала сквозь пальцы, не утоляя жажды.
Снежок стоял посреди этого сияющего вихря, его маленькие руки подрагивали, но он не отступал. Его лицо было напряжено, ушки прижаты к голове, но в глазах светилась непоколебимая решимость. Он не произносил ни слова, но всё его существо кричало: «Я здесь! Я существую! И я счастлив!»
— Что это?.. — прошептала Снегурочка, её голос дрожал от волнения. — Что он делает?
— Он… он просто есть, — тихо ответил Фёдор, не отрывая взгляда от Снежка. — И этого достаточно.
Искорки продолжали вспыхивать, заполняя зал светом и теплом. Они танцевали в воздухе, отражаясь в ледяных стенах, превращая мрачное пространство в подобие волшебного леса, где вместо деревьев, радужные блики, а вместо листьев, мерцающие капли счастья.
— Он не может насытиться этим, — прошептал Фёдор, не отрывая взгляда от завораживающей картины.
Его голос прозвучал тихо, но в безмолвном зале каждое слово отдавалось эхом. Фёдор стоял, скрестив руки на груди, плечи напряжены, брови сведены к переносице. В глазах плескалось болезненное осознание того, что происходит нечто небывалое.
— Он предлагает ему не статичную память, а сам процесс, само ощущение радости. Мгновение, а не воспоминание о мгновении, — продолжил он, словно рассуждая вслух.
Вокруг Снежка всё ещё искрилось и переливалось. Мириады крошечных огоньков, розовых, золотых, бирюзовых, танцевали в воздухе, создавая причудливые узоры. Они вспыхивали и гасли, но на смену им тут же рождались новые, ещё более яркие. Аромат мандаринов и свежевыпавшего снега смешивался с лёгким запахом жжёной бумаги, будто кто‑то зажигал бенгальские огни прямо в сердце зимы.
Снегурочка стояла чуть поодаль, прижав ладони к губам. Её лицо сейчас было полно изумления. Глаза широко раскрыты, в них отражались разноцветные блики, превращая её взгляд в подобие калейдоскопа. Она не шевелилась, будто боялась спугнуть это хрупкое чудо.
Я же чувствовала, как внутри меня разгорается странное, противоречивое чувство: с одной стороны, страх, холодный и цепкий, с другой — трепетное восхищение. Как он это делает? Откуда в нём столько света?
Хронофаг замер. Его текучая, неопределённая форма заколебалась, словно поверхность озера, по которому пробежала первая рябь. Он опять тянулся к Снежку, то ли щупальцами, то ли тенями.
Это было похоже на попытку поймать радугу руками: она манит, переливается всеми цветами, но стоит протянуть ладонь, и она ускользает, растворяясь в воздухе.
— Смотри, — вдруг сказала Снегурочка, и в её голосе прозвучала нотка благоговения. — Он… он сбивает его с толку.
И правда: Хронофаг медлил. Его движения стали неуверенными, хаотичными. Он будто пытался понять, как поглотить то, что не имеет формы, не укладывается в привычные рамки его «пищи».
Выходка Снежка отвлекла Хронофага. Сбило с толку. Ненадолго, может быть, всего на несколько драгоценных секунд. Но этих секунд было достаточно. Достаточно, чтобы леденящий холод, парализовавший наши тела и мысли, слегка отступил.