Аня не помнила, как добралась до своей комнаты. Ноги несли её сами, пока разум пытался осмыслить услышанное.
Она легла на кровать, не раздеваясь, уставилась в потолок. Четыре года. Она пересчитала ночные смены, от которых разламывалась спина. Подработки в частных клиниках, где платили мало, но хоть что-то. Экономию на всём — на еде, на одежде, на лекарствах для себя. Последние сапоги она купила три года назад, и подошва уже просила каши.
Она вспомнила, как отказалась от курсов повышения квалификации — не было денег на проезд и учебники. Как не поехала на похороны тётки — единственной оставшейся родственницы, — потому что нечем было заплатить за билет. Как отдала обручальное кольцо матери, когда Виктору срочно понадобились деньги на какой-то «верный бизнес», который прогорел через неделю. Всё это время она думала, что они — семья. Что трудности временные. Что любовь и верность победят.
А они просто ждали момента. Температура поднималась, тело горело, но Аня не чувствовала физической боли. Душевная была сильнее. Она лежала и думала: что делать? Как жить дальше?
Уйти прямо сейчас? Собрать вещи и уехать в ту самую квартиру родителей? Она сдавала её эти годы, деньги шли на «общие нужды» — точнее, на нужды семьи мужа. На квартиру так она особо не заработала. Брала недорого. Но крыша над головой была.
Или остаться? Сделать вид, что ничего не слышала? Посмотреть, как они будут плести свою паутину?
Нет. Второй вариант она отмела сразу. Не сможет. Не сможет смотреть в глаза Виктору, зная, что каждое его слово — ложь. Не сможет кормить свекровь с ложечки, понимая, что та считает её дойной коровой.
Значит, уходить. Но как? Просто встать и уйти — а они поднимут шум. Виктор, чего доброго, побежит за ней, будет извиняться, клясться в любви. Он умеет. Он всегда умел говорить правильные слова в нужный момент. Нет, нужен план.
Аня закрыла глаза и начала думать. Температура мешала сосредоточиться, мысли путались, но постепенно в голове выстроилась чёткая последовательность действий.
Первое — забрать документы. Паспорт, свидетельство о рождении, диплом. Они хранились в общем шкафу, вместе с бумагами свекрови. Нужно сделать это незаметно.
Второе — расторгнуть договор с квартирантами.
Позвонить, предупредить, что через месяц квартира нужна ей самой. Тихо, без скандалов.
Третье — перевести зарплату на другой счёт. Открыть карту в другом банке, о которой никто не будет знать.
Четвёртое — собрать доказательства. На всякий случай. Если Виктор решит судиться при разводе, у неё должны быть аргументы: выписки со счетов, чеки на лекарства, справки о её доходах и их отсутствующих.
Голова раскалывалась. Аня потянулась к тумбочке, нашарила таблетку парацетамола, проглотила всухую.
Часы показывали четыре утра. Через час обычно просыпалась свекровь, требуя завтрак и внимания. Но сегодня Аня не встанет. Сегодня она больна. Официально, с температурой и запретом врача выходить на работу. Три дня. У неё есть три дня, чтобы всё обдумать и начать действовать.
Она натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза. Сон не шёл. Перед внутренним взором всплывали картины прошлого — такие яркие, такие болезненные.
Вот Виктор делает ей предложение. Встаёт на колено прямо посреди парка, достаёт дешёвое колечко с крошечным камушком, но тогда оно казалось ей прекраснее всех бриллиантов мира. Вот их первая ночь в новом доме. Он носит её на руках через порог, смеётся, целует.
Вот она приносит ему чай, когда он слёг с простудой, и он смотрит на неё таким тёплым взглядом, что сердце замирает.
Когда всё изменилось? Когда этот взгляд стал пустым? Когда объятия превратились в формальность? Когда «люблю» перестало звучать искренне? Или оно никогда и не было искренним?
Может, они с самого начала присмотрели её как жертву?
Одинокая девушка, рано потерявшая родителей, с квартирой в приличном районе. Наивная, доверчивая, готовая отдать всё ради семьи.
От этой мысли стало так тошно, что Аня едва успела добежать до ванной. Её выворачивало долго, мучительно, пока не осталось ничего, кроме желчи и горечи. Она сползла на холодный кафельный пол и заплакала. Не тихими слезами — рыданиями, которые рвались из груди, как пойманные птицы из клетки. Она плакала о потерянных годах, о преданной любви, о себе — глупой, слепой, бесконечно одинокой.
А потом слёзы кончились. Аня умылась холодной водой, посмотрела на своё отражение. Красные глаза, опухшее лицо, спутанные волосы. Но в глубине зрачков появилось что-то новое. Сталь.
— Хватит, — сказала она себе. — Больше никто не будет вытирать об тебя ноги.
За стеной заскрипела кровать — свекровь просыпалась. Сейчас позовёт, потребует внимания. Аня вернулась в комнату, легла и закрыла глаза. Пусть зовёт. Пусть кричит. Она больна, ей нужен покой. Пусть Ольга хоть раз поработает. Пусть Виктор хоть раз встанет и поможет матери. А она будет лежать и думать, как начать новую жизнь.
Три дня болезни стали для Ани временем прозрения. Она лежала в своей комнате, отвернувшись к стене. И наблюдала за семьёй совсем другими глазами.
В первый день Виктор заглянул к ней дважды. Утром — спросить, где лежат деньги на сигареты. Вечером — узнать, когда она встанет готовить ужин.
— Мне плохо, — прохрипела Аня. — Температура.
— А нам что теперь, голодать? — обиженно протянул муж. — Олька готовить не умеет, мать лежачая. Хоть яичницу пожарь.
Аня молча отвернулась. Виктор постоял в дверях, пробормотал что-то о неблагодарности и ушёл. Через час хлопнула входная дверь — уехал к своим дружкам.
На второй день пришла Ольга. Села на край кровати, участливо заглянула в глаза.
— Как ты себя чувствуешь, Анечка?
Раньше эта «Анечка» грела душу. Теперь Аня видела фальшь, слышала притворство в каждой ноте голоса.
— Лучше, — коротко ответила она.
— Может, тебе чаю принести? С малиной?
— Не нужно.
Ольга помолчала, теребя край одеяла.
— Я тут подумала. Тебе бы отдохнуть по-настоящему. Съездить куда-нибудь. На море, например.
Аня насторожилась. С чего вдруг такая забота?
— На какие деньги?
— Ну… — Ольга замялась. — Ты ведь квартиру родительскую сдаёшь. Можно было бы её продать, купить путёвку хорошую. И нам бы на ремонт хватило. Витя говорил, крыша течёт.
«Значит, начали».
Не прошло и двух дней после того разговора, а они уже закидывают удочку.
— Я подумаю, — сказала Аня ровным голосом. — Когда поправлюсь.
Ольга просияла.
— Конечно, конечно. Ты выздоравливай, мы подождём.
— Я маме скажу, что тебе лучше.
Она выпорхнула из комнаты, а Аня сжала кулаки под одеялом. «Подождут они». Как же.
На третий день температура спала. Аня встала, приняла душ, впервые за трое суток посмотрела на себя в зеркало осознанно. Болезнь обострила черты лица, глаза залегли ещё глубже. Но внутри появилась странная лёгкость — словно гнойный нарыв наконец-то вскрылся. Или это эффект от трёхдневного сна на диване, а не в кровати с мужем-предателем?
Она дождалась, пока Виктор уйдёт из дома, а Ольга засядет у матери — смотреть очередной сериал. Тихо прошла через гостиную в комнату свекрови, там стоял шкаф с документами. Тамара Петровна дремала, Ольга уставилась в телевизор. Аня на цыпочках подошла к шкафу, открыла нижний ящик. Вот они — её документы, сложенные аккуратной стопкой.
Паспорт, свидетельство о рождении, диплом медучилища, трудовая книжка. И ещё кое-что. Документы на родительскую квартиру.
Аня похолодела.
Она точно помнила, что хранила их у себя в тумбочке. Когда они оказались здесь? Руки дрожали, когда она забирала бумаги. Спрятала под кофту, тихо закрыла шкаф. Ольга даже не обернулась.
В своей комнате Аня пересчитала документы. Всё на месте, ничего не пропало. Но сам факт, что их перенесли без её ведома, говорил о многом. Они готовились. Планировали. Может, даже раньше, чем она думала. Она спрятала бумаги в рабочую сумку — ту самую, которую носила в больницу. Туда никто не заглядывал.
Вечером позвонила квартирантам. Разговор был коротким.
— Мне нужна квартира через месяц. Да, лично. Обстоятельства изменились.
Нет, не передумаю.
Молодая пара, снимавшая жильё уже два года, расстроилась, но спорить не стала. Аня всегда была хорошей хозяйкой: не поднимала цену, сама вызывала сантехников, когда что-то ломалось.
Следующим шагом был банк. На обеденном перерыве она вернулась на работу — несмотря на протесты Зинаиды Павловны, — зашла в отделение и открыла новый счёт. Попросила выпустить карту на другой адрес — тот самый, родительский.
— В рабочих целях, — объяснила она менеджеру, чтобы не терялась почта.
Молодой парень кивнул, не задавая лишних вопросов. Через неделю карта будет готова. На работе Аня зашла в бухгалтерию. Написала заявление на смену реквизитов для зарплаты. Бухгалтер Нина Сергеевна, полная добродушная женщина, удивлённо подняла брови.
— Меняешь банк?
— Да, там условия лучше.
— А муж не будет против? — Аня замерла. Нина Сергеевна знала их ситуацию — в маленьком коллективе секретов не было.
— Муж? Не в курсе пока. И я бы попросила…
— Молчу-молчу, — понимающе кивнула Нина Сергеевна. — Правильно делаешь, девочка. Давно пора.
Аня вышла из бухгалтерии с комком в горле. Оказывается, все вокруг видели, что происходит. Все, кроме неё самой.
Дома она играла привычную роль. Готовила, убирала, ухаживала за свекровью. Только теперь делала это механически, без прежнего рвения. И, странное дело, никто не заметил разницы. Им было всё равно. Виктор продолжал исчезать вечерами, возвращаться пьяным, требовать деньги. Аня давала из старых заначек, которые откладывала на чёрный день. Не спорила, не упрекала. Пусть думает, что всё по-прежнему.
Ольга несколько раз заводила разговор о квартире. Аккуратно, исподволь — то про подругу, которая удачно продала жильё, то про программы для молодых семей, то про цены на недвижимость.
— Ты бы узнала, сколько твоя стоит, — как бы между прочим роняла она. — Вдруг там золотые миллионы.
Аня кивала, соглашалась подумать. И думала только совсем о другом. По вечерам, когда все засыпали, она составляла списки:
- Вещи, которые нужно забрать.
- Дела, которые нужно закончить.
- Люди, с которыми нужно попрощаться.
Последний пункт был самым коротким. У Ани почти не осталось друзей. За четыре года она растеряла всех — не когда было встречаться, не на что ходить в кафе, неловко было жаловаться на жизнь. Подруга Катя, свидетельница на свадьбе, звонила всё реже, а потом и вовсе пропала. Бывшие однокурсницы разъехались. Родственников не осталось после смерти тётки.
Одна. Она совершенно одна. Эта мысль раньше пугала. Теперь освобождала. Никто не будет удерживать, уговаривать, жалеть. Она просто уйдёт — и всё.
Оставалось решить главный вопрос: как сказать Виктору.
Уйти молча, оставив записку? Или посмотреть ему в глаза и высказать всё накопившееся? Аня склонялась к первому варианту.
Она знала мужа. Он умел манипулировать, умел находить слабые места. Начнёт извиняться, плакать, обещать измениться. А она, дура, может поверить. Снова.
Нет. Лучше без объяснений. Чисто и быстро, как хирургический разрез.
продолжение