Холодный декабрьский воздух на улицах города был густым и колким, как стеклянная крошка. Татьяна, плотнее закутавшись в дорогое кашемировое пальто, резко толкнула тяжелую дверь супермаркета. Внутри на нее обрушился оранжево-красный грохочущий кошмар.
«Jingle Bells» в разудалой поп-аранжировке бил в виски, сплетаясь с навязчивым перезвоном касс, скрипом тележек и возбужденным гулом толпы. Повсюду мигал, переливался и кричал пластиковый блеск: горы золотых и серебряных шаров, гирлянды, похожие на светящиеся макароны, дешевый блестящий «дождик», висящий с потолка и полок витрин… Таня моргнула, щурясь. Ей казалось, что в её голову вломилась пьяная толпа ряженых.
Она мрачно направилась к овощному отделу, ловко лавируя между людьми, разглядывавшими с серьезностью саперов мешки с мандаринами и ананасами для новогоднего стола. Её раздражение росло с каждой минутой, выстраиваясь в четкую, привычную тираду в голове.
«Вот он, великий обман, — думала она, с холодным презрением разглядывая ценник на копченого лосося, подскочивший за неделю на тридцать процентов. — Ежегодное коллективное помешательство. Кому это нужно? Людям? Нет. Им навязали. Навязали эту идею «обязательного счастья», «чуда для всех». А кто стоит за этим? Те, у кого на чуде нарисован ценник».
Она сложила в корзинку пару яблок, куриную грудку и греческий йогурт — рацион эффективного человека, для которого праздники были лишь сменой цифры в календаре. Её взгляд скользнул по рядам с шипящими газировками в новогодних бантах, горам конфет в блестящих коробках, дорогущим сырам и колбасам, которые в феврале будут пылиться на распродажах.
«Искусственный ажиотаж, — мысленно продолжала она, подходя к кассе. — «Черные пятницы», «новогодние скидки»… Маркетинговые крючки для рыбы, которая сама хочет быть пойманной. Чтобы отдать последние деньги, наесться, напиться, похвастаться фото в соцсетях и с чувством выполненного долга встретить первого января с тяжестью в желудке и пустотой в душе и в кошельке. Идиотизм».
Она заплатила, содрогнувшись от дежурного «Спасибо, с наступаю-у-ющим!» кассирши, и вырвалась на улицу, жадно вдохнув морозной свободы. Её уютная квартира в тихом центре манила, как бункер. Еще две недели — и она, сдав 25-го проклятый годовой отчет, будет сидеть в самолете на Мальдивы. Никакой Тюмени, никакого снега, никакого этого слащаво-тошного «праздника». Только шум океана, белый песок и ни одного намека на хвою или мандарины.
Подходя к своему дому, в старой добротной «сталинке», Таня замедлила шаг. У подъезда, на лавочке, заваленной сугробами, сидели две фигуры. Даже в зимних сумерках Таня узнала эту яркую розовую курточку и особый наклон головы. А рядом, как нахохлившийся птенчик сидел мальчик в синей не по размеру большой куртке.
— Люба? — голос Тани прозвучал резко и раздраженно.
Фигура у подъезда вздрогнула, обернулась. И даже в темноте Таня видела, как засветилось отчаянно-радостное лицо сестры.
— Тань! Родная! Наконец-то! Мы чуть не замерзли!
Люба подскочила, таща за руку комок в синей куртке. Комок поднял голову, и Таня увидела огромные, испуганные глаза шестилетнего племянника Вани. Он молча уставился на тётю, будто на явление из другого мира.
— Что вы здесь делаете? Почему не позвонили? — спросила Таня, и в её голосе прозвучала не забота, а холодная констатация факта, нарушающего все планы.
— Телефон сел, — затараторила Люба, подхватывая два огромных, видавших виды чемодана и клетчатый баул. — Да мы недолго, честно. Просто… просто погостить пару дней. Пока… пока всё утрясется. Ванюша, иди за мной, не отставай!
Таня молча открыла подъезд, пропуская внутрь маленькое нашествие. Её мозг лихорадочно пересчитывал дни до отъезда, запасы еды в холодильнике и квадратные метры её идеально организованного пространства.
Хаос начался с порога. В прихожей мгновенно выросла гора обуви: ботиночки Вани, потрёпанные угги Любы. Пахнуло морозом, деревней и чем-то кисло-сладким — из баула.
— Мама передала, — сказала Люба, словно прочитав мысли, и вытащила три литровые банки с консервацией: лечо, мутноватые огурцы и бордовое варенье. — Твоё любимое, из черноплодки, помнишь?
Таня помнила. Но это воспоминание было тусклым и далёким, как фотография из чужого альбома. Она молча поставила продукты в холодильник, чувствуя, как её стерильный мир трещит по швам.
— Тётя Таня, у тебя дом как у принцессы, — тихо сказал Ваня, не снимая куртку и оглядывая безупречно чистую гостиную в стиле «скандинавский минимализм». Ни одной лишней вещи. Ни одного намёка на жизнь.
— Сними куртку, — сухо отрезала Таня. — И иди мой руки.
Пока Ваня робко ковылял в ванную, Люба, будто заряженная невидимой пружиной, уже раскрыла один из чемоданов.
— Тань, ты не представляешь, как я рада! У тебя так здорово, так спокойно! Я тут думала с мамой и поняла, что надо уже и за ум браться. Ване в этом году в школу идти, а в деревне не хочется. Найду тут работу в городе, квартиру снимем. Ты поможешь, если что. Правда, Тань?!
Таня стояла в центре комнаты, не зная, как и реагировать. Все, что происходило сейчас, казалось ей каким-то абсурдом. Но, Люба была бы не Любой, если бы не добавила к этому абсурду новую порцию безумия.
— Слушай, классно у тебя, конечно. Но как-то неуютно. А знаешь, что мы сделаем? Мы тебе квартиру украсим! Новый год же. У меня и гирлянда имеется…
И прежде чем Таня успела издать хоть звук, Люба вытащила из недр чемодана упаковку пошлой гирлянды «бегущие огоньки» с разноцветными лампочками-сосульками. Через минуту она уже клеила скотчем шнур к стене, и в комнате замигал жёлто-красно-синий огонёк.
— Люба, что ты делаешь? — голос Тани был тихим и опасным.
— Что? Украшаю! Новый год же! Нужна атмосфера!
— Мне не нужна эта атмосфера. Ты понимаешь, что я 25-го улетаю? Что у меня завал на работе? Что я вообще не собираюсь тут это… праздновать?
Люба замерла, и её оживлённое лицо на мгновение потемнело. Но тут вернулся Ваня. Его глаза, увидев гирлянду, вдруг расширились. В них вспыхнул такой чистый, немой восторг, что Таня на секунду запнулась. Мальчик подошёл и молча сел на пол напротив мигающих огней, поджав ноги, будто заворожённый.
— Смотри, Ванюш, красиво? — радостно сказала Люба.
Ваня кивнул, не отрывая взгляда.
Таня вздохнула, сжала губы и резко подошла к этому кошмару. Со звуком отрывающейся ленты она сдёрнула гирлянду. Огоньки погасли.
— В этой квартире я устанавливаю правила, — холодно сказала она, глядя не на ошеломлённую Любу, а куда-то в стену. — И первое правило — никакого новогоднего декора. Второе — тишина после девяти. Третье — порядок. Вы здесь гости. На пару дней. Давайте не будем превращать это в цыганский табор.
В воздухе повисла тягостная пауза. Ваня опустил голову. Люба беззвучно собрала гирлянду в комок.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Извини. Я… пойду устрою Ваню.
Ночь наступила тревожная. Ваня устроился на диване в гостиной, Люба — на раскладном кресле рядом. Таня заперлась в своей спальне, пытаясь работать, но сквозь стену доносился приглушённый шепот сестры, читающей сыну сказку. Этот звук почему-то резал по живому, глубже, чем мигающие лампочки.
Таня легла спать поздно, с тяжелой головой и чувством, что её крепость взята штурмом.
Она проснулась от стонов.
Сначала тихих, сдавленных, потом — громких, полных настоящей боли. Таня вскочила, накинула халат и выбежала в гостиную. В свете ночника она увидела бледное, искажённое страданием лицо Любы. Сестра согнулась пополам, держась за правый бок.
— Тань… прости… что-то не так… — простонала она.
Паника вцепилась Тане в горло. Но её разум, годами тренированный на решение проблем, включился на автопилоте.
— Лежи. Не двигайся, — её голос звучал жёстко, но это была единственная защита от нарастающего ужаса. Она набрала скорую, чётко назвала адрес, симптомы. Пока ждала врачей, она надела на Любу удобную одежду, нашла её документы, собрала вещи в сумку. Её руки дрожали, но движения были точными.
И тут она услышала тихий плач. Ваня сидел на краю дивана, съёжившись, и смотрел на маму огромными, полными ужаса глазами. По его щекам беззвучно текли слёзы.
Двери лифта с лязгом открылись на этаже, послышались тяжёлые шаги. Яркий свет в прихожей, вопросы врачей, шуршание курток. Любу, скрюченную от боли, быстро уложили на носилки.
— Вы сестра? Поедете с нами? — спросил один из медиков.
Таня метнула взгляд на Любу, которая отрицательно мотнула головой, и на Ванино — маленького, потерянного, оставшегося одного в чужой квартире в середине ночи.
— Я… — голос Тани сорвался. Она увидела, как Ваня вцепился в край одеяла, его взгляд умолял не оставлять. — Я останусь с ребёнком. Вызовите меня, как только что-то станет известно.
Люба благодарно кивнула, махнула рукой сыну. Двери закрылись. Гул лифта умолк. И в квартире воцарилась оглушительная, давящая тишина, нарушаемая лишь прерывистыми всхлипами мальчика.
Таня медленно обернулась. Она стояла посреди своей безупречной гостиной в ночном халате, с телефоном в ледяной руке, и смотрела на плачущего шестилетнего племянника. За окном, в чёрной декабрьской тьме, равнодушно мигали огни рекламных вывесок, готовящих городу «Новый год — ваша лучшая сказка!».
Все её планы — отчет, Мальдивы, побег от праздника — в одно мгновение рассыпались в прах. Осталась только эта тишина, этот холод и маленький, дрожащий от страха мальчик, который был теперь на её попечении.
«Две недели до Нового года», — пронеслось в голове у Тани, и фраза эта звучала не как предвкушение праздника, а как приговор.
Меня зовут Ольга Усачева, это 1 глава моей новой истории "Успеть до Нового года"
Как купить и прочитать мои книги целиком, не дожидаясь новой главы, смотрите здесь