На пятый день в больницу приехала Тамара. Она долго смотрела на Катю через стеклянную дверь, потом отвела сестру в сторону.
— Ты влюбилась, — сказала она без обиняков. — В эту девочку. Я вижу по твоим глазам.
— Тома...
— Не спорь, я тебя знаю тридцать два года. Ты смотришь на неё так, как мама смотрела на нас, когда мы болели. С этой материнской тоской.
Наталья промолчала. Сестра была права, как и всегда.
— Что ты собираешься делать? — спросила Тамара.
— Не знаю. Я всё ещё злюсь на Сергея. Не могу простить пять лет лжи. Но Катя... Она ни в чём не виновата, Тома. Она просто маленькая девочка, которая хочет домой.
— А эта стервятница? Тётка покойной?
— Вера Павловна звонила вчера. Сказала, что подала заявление в органы опеки. Будет добиваться права на опекунство, как кровная родственница.
Тамара выругалась тихо, но от души.
— Вот же гадина. И что теперь?
— Будет суд. Или комиссия, я не знаю точно. Галина Петровна обещала разобраться.
День выписки выдался солнечным, ясным — первый по-настоящему тёплый день весны. Наталья приехала к больнице раньше Сергея и ждала у входа, щурясь от яркого света. В руках она держала пакет с новым платьем для Кати — розовым, с белыми ромашками по подолу. Выбирала сама, долго бродила по детскому магазину, трогала ткань, представляла, как девочка будет кружиться в этом платье.
Сергей подъехал через десять минут. Вышел из машины осунувшийся, с тёмными кругами под глазами, но улыбающийся.
— Готово? — спросил он.
— Не знаю, — честно ответила Наталья. — Но другого выбора нет.
Они вместе поднялись в палату. Катя уже была одета в старое платье из детского дома — застиранное, с протёртыми локтями. Увидев их, она вскочила с кровати и бросилась к Сергею, обхватила его ноги тонкими руками.
— Папа! Мы едем домой?
— Почти, солнышко. Сначала вернёмся в детский дом, заберём твои вещи.
— А потом…
Он осёкся, посмотрел на Наталью. В его глазах был вопрос и мольба.
— А потом поедем ко мне, — услышала Наталья свой голос. — Временно. Пока всё не решится.
Катя повернулась к ней, и на её лице расцвела такая улыбка, что у Натальи защипало в глазах.
— Правда? Я буду жить у вас. В настоящем доме?
— В настоящей квартире, — поправила Наталья. — Не очень большой, но уютной. У тебя будет своя комната.
Она не знала, откуда взялись эти слова. Они с Сергеем даже не обсуждали этого. Но сейчас, глядя на сияющее лицо девочки, она поняла, что не могла сказать иначе.
На выходе из больницы их ждал сюрприз. Вера Павловна стояла у крыльца в строгом сером пальто, с папкой документов в руках. Рядом с ней стоял мужчина в костюме — судя по виду, адвокат.
— Добрый день, — сухо произнесла она. — Я полагаю, вы собираетесь отвезти ребёнка в детский дом?
— Это не ваше дело, — отрезал Сергей, заслоняя собой Катю.
— Как раз моё. Я подала ходатайство о немедленном установлении опеки. По закону кровные родственники имеют приоритет. До решения суда ребёнок должен оставаться в государственном учреждении.
Катя прижалась к ноге Сергея, испуганно глядя на незнакомую женщину.
— Папа, кто это? Почему она такая злая?
Наталья шагнула вперёд, встав между Верой Павловной и ребёнком.
— Вы пугаете девочку, — сказала она тихо, но твёрдо. — Уйдите. Мы решим всё через официальные каналы.
— Официальные каналы — это я, — Вера Павловна кивнула на своего спутника. — Позвольте представить: Игорь Семёнович, адвокат по семейному праву. Он будет представлять мои интересы.
Наталья почувствовала, как у неё холодеют руки. Это была война. Настоящая война за маленькую девочку, которая дрожала от страха, вцепившись в штанину отца.
— Мы не оставим Катю, — сказала она, глядя Вере Павловне прямо в глаза. — Никогда. Даже если придётся драться за неё до последнего.
Следующие две недели превратились в кошмар.
Вера Павловна оказалась опаснее, чем Наталья могла представить. Её адвокат завалил органы опеки жалобами и ходатайствами. Инспекторы приходили в их квартиру, трижды проверяли условия проживания, задавали бесконечные вопросы, фотографировали каждый угол. Катю пришлось вернуть в детский дом — до решения комиссии по опеке она не могла жить с ними официально.
Наталья помнила, как девочка плакала, вцепившись в её руку у ворот детского дома.
— Вы же заберёте меня, правда? — спрашивала она сквозь слёзы. — Вы не бросите меня, как все остальные.
— Не брошу, — обещала Наталья, чувствуя, как сердце разрывается на части. — Клянусь тебе.
Сергей почти не спал. Он часами сидел над документами, которые собирал адвокат — уже их адвокат, нанятый за бешеные деньги. Ипотека, кредит на машину, теперь ещё судебные расходы. Финансы трещали по швам.
— Может, продать машину? — предложила Наталья однажды вечером.
Сергей поднял на неё воспалённые глаза.
— Ты готова на это?
— Я готова на всё. Это ради Кати.
Он долго молчал, потом тихо произнёс:
— Ты изменилась, Наташа. Две недели назад ты хотела меня убить.
— А теперь я всё ещё злюсь на тебя, — перебила она. — Но это не значит, что я брошу ребёнка. Она ни в чём не виновата. И она... она уже стала мне родной. Не спрашивай, как это произошло. Я сама не понимаю.
За три дня до заседания комиссии случилось непредвиденное. Наталье позвонила Галина Петровна — голос у неё был странным, напряжённым.
— Приезжайте срочно. Одна, без мужа. Есть разговор.
Наталья примчалась в детский дом через час. Галина Петровна ждала её в своём кабинете — маленькой комнатке с геранью на подоконнике и стопками папок на каждой поверхности.
— Садитесь, — заведующая указала на стул. — То, что я вам скажу, должно остаться между нами. По крайней мере, пока.
— Что случилось? С Катей всё в порядке?
— С Катей — да. А вот с Верой Павловной — не совсем.
Галина Петровна достала из ящика стола тонкую папку.
— У меня есть знакомая в полиции. Я попросила её навести справки о госпоже Вороновой. Неофициально, разумеется.
— И что выяснилось?
— Она не жила в Германии. Точнее, жила, но не двенадцать лет, а три года.
Остальное время она провела здесь, причём последние пять лет — в судебных тяжбах из-за наследства.
Наталья нахмурилась.
— Какого наследства? Она говорила, что проиграла суд Ирине.
— Верно. Но после смерти Ирины квартира перешла государству, поскольку официальных наследников не было. Вера Павловна пыталась её отсудить, но безуспешно. Квартиру продали, деньги ушли в бюджет.
— И при чём тут Катя?
Галина Петровна посмотрела на неё долгим взглядом.
— А при том, что по закону Катя — единственная наследница Ирины. Если бы кто-то оформил на неё опекунство пять лет назад, деньги от продажи квартиры должны были поступить на её счёт. Там приличная сумма — больше трёх миллионов.
Наталья почувствовала, как кровь отливает от лица.
— Вы хотите сказать, что Вера Павловна...
— Я хочу сказать, что её внезапный интерес к внучатой племяннице может быть не таким бескорыстным, как она утверждает. Если она станет опекуном Кати, она получит доступ к этим деньгам.
Наталья откинулась на спинку стула. Мысли метались, как вспугнутые птицы. Всё это время она думала, что Вера Павловна — одинокая женщина, которая хочет семью. А оказывается...
— Почему вы рассказываете это мне, а не в полицию?
— Потому что это пока только догадки. Доказательств нет. Но я работаю в этой системе много лет и научилась чувствовать, когда что-то не так. Эта женщина не любит Катю. Она даже ни разу не попросила о встрече с девочкой. Только документы, только формальности.
Наталья вспомнила их разговор в кафе. «Я научусь любить её. Со временем». Тогда это показалось ей честностью. Теперь — расчётом.
— Что мне делать?
— Бороться. Идти до конца. И найти способ доказать, что ваш муж — настоящий отец, который любит свою дочь. Потому что закон может быть на стороне кровных родственников, но сердце ребёнка — на вашей.
Вечером Наталья всё рассказала Сергею. Он слушал молча, сжимая кулаки так, что побелели костяшки.
Три миллиона, — процедил он. — Вот почему она вдруг появилась. Не из-за любви, не из-за чувства долга. Из-за денег.
— Мы не можем это доказать.
— Но мы можем использовать это. Если она узнает, что мы знаем...
— Нет, — Наталья покачала головой. — Это шантаж. Мы не будем опускаться до её уровня.
— Тогда что? Ждать, пока комиссия отдаст Катю этой мошеннице?
— Мы будем бороться честно. Покажем им, что мы настоящая семья. Что Катя любит нас, а мы любим её.
Сергей посмотрел на неё долго, внимательно.
— Ты сказала «мы», — тихо произнёс он. — Значит...
— Значит, ты простила меня?
Наталья долго молчала, прежде чем ответить.
— Нет. Я не простила. Может, когда-нибудь смогу, но не сейчас. Слишком много боли, слишком много лжи. Но ради Кати я готова быть рядом с тобой. Она заслуживает семью. Настоящую семью, а не одинокую старуху, которой нужны только деньги.
День заседания комиссии выдался дождливым. Наталья стояла у окна, смотрела на серые струи воды, стекающие по стеклу, и думала о том, что вся её жизнь последний месяц похожа на этот дождь — непрекращающийся, тяжёлый, размывающий границы между тем, что было, и тем, что стало.
Сергей появился в дверях, уже одетый в костюм. Он похудел за эти недели, скулы заострились, в висках пробилась ранняя седина. Но глаза были живыми — впервые за долгое время.
— Готово? — спросил он.
— Нет, — честно ответила Наталья. — Но другого выхода нет.
продолжение