Осень 1941-го.
Сестры Галя и Валя готовили обед в молчании, так как каждая из них была погружена в свои мысли.
Галя, старшая из сестер, девушка двадцати лет, посматривала на погодку-сестру исподлобья. Та вертела в руках луковицу, уже давно очищенную от шелухи, а у самой мысли словно блуждали где-то.
- Очнись, - не выдержала Галя. - Луковицу до дыр протрёшь своим взглядом. Чего ты на неё так уставилась?
Валя вздрогнула и отложила овощ.
- Я вот думаю, жив он? Никакого слуха нет о нем.
- Так он, поди, под Москвой или еще где... А писем не шлёт, значит, некогда. Воюет ведь, а не забавы ради был призван.
- Я знаю, где он! - вспыхнула Валя. - Но я должна ему весточку дать. О себе, о том, что ребёнок у нас будет. К матушке его пошла, так та чуть ли не метлой меня погнала. Знаешь же, как Васильевна ко мне относится. Кричит теперь, что нагуляла я ребенка. Хоть бы сам весточку прислал, а то ведь и мамке не пишет.
- Так не в мирное время живем, с почтой перебои могут быть.
Валя положила руку на едва заметный еще животик под кофтой и вздохнула. Галя отвернулась и сгребла очистки в жестяную миску.
- Галя, а если он...того... Не выживет? - испуганно спросила Валя.
- Типун тебе на язык. Придет твой Кирюха. Придет, и поженитесь вы, хотя еще раньше это нужно было сделать, а не миловаться до свадьбы по сеновалам. А теперь матушка его тебя на порог даже не пускает.
- И всё же, что со мной будет, если он не вернется?
- А что будет? - Галя внимательно посмотрела на сестру. - Родишь, воспитаем ребенка. Эх, горе ты мое луковое. Справимся как-нибудь.
****
Роды прихватили в середине февраля. Она застонала, скорчившись на лежанке.
- Галя! Ой, мамочки, Галя!
Галя вскочила и зажгла лучину. Руки тряслись, но ум был холоден. Помнила, как бабка-повитуха, старая Дарья, когда-то ей рассказывала: "Главное, когда время придет - воду кипяти, да тряпки чистые чтобы были, да не суетись, роды не любят поспешность."
- Лежи, я сейчас, - приказала она сестре, а сама побежала в сени за водой, да из шкафа старого вытащила чистые тряпки, приготовленные на этот случай. Пока вода грелась, Галина побежала к бабке Дарье, что жила через несколько домов.
Когда наконец раздался первый крик младенца, у Гали от усталости подкосились ноги. Она прислонилась к косяку, переводя дух.
- Ну, вот... - выдохнула Дарья, глядя на Валентину. - Вот и справилась ты, девонька. Сынок у тебя. Чай, Кирюха обрадуется. Бабке скажешь?
- Нет им дела до него, говорят, что нагуляла невесть от кого, а на их сына повесить ярмо хочу. Галочка, давай Матвеем его назовем, - обратилась она к сестре, - как батьку нашего, в память о нем. Хороший батька у нас был.
И вроде бы все было, как нужно - младенец креп день ото дня, молоко мамкино ел, да только по весне случилась беда - Валя простудилась и у нее поднялся жар, от которого сгорело молоко.
А Галя, бедная, за голову хваталась. Матвейка, пищал в зыбке, требуя еды, в своей кровати сестра в жаре мечется, хоть самой падай. Пришлось идти к соседке, у которой коза была.
- Маша, выручи, - просила она. - Помрет ведь мальчонка с голоду.
Мария жалостливая была, хоть у самой двое детишек было, но вошла она в положение и давала немного козьего молока, которое Галина разводила кипяченой водой и давала племяннику.
Валя поправилась, сама за сыном присматривала, да только порой Гале казалось, что она не здесь, не с ней и Матвеем, а где-то далеко мыслями своими.
Однажды, уже в начале лета 1942 года Валя пришла домой с собрания, что проводили в сельском совете и Галя увидела огонек в её глазах.
- Ну, чего там говорили?
- Говорили о том, что Родине помощь наша нужна.
- Нужна, кто же спорит. Да вот только уж и лошади наши воевать пошли, и урожай на нужды уходит. Чем же мы помочь можем?
- Руками и своими силами. Меня записали на курсы медсестер.
Галя так и замерла с бидончиком в руках. Потом медленно поставила его на стол и посмотрела на сестру как на полоумную.
- Какие курсы, Валя? Ты с ума спятила? У тебя ребёнок грудной. Уж если кому и идти, так мне.
- Галочка. - Валя подошла к сестре и взяла её руки в свои ладони. - Давай смотреть правде в глаза - ты крови боишься, ну как ты будешь перевязки делать? Ты вся такая красивая, нежная, домашняя. Не для тебя это. А Матвейка... У него есть ты. Только тебе, Галочка, я могу доверить своего сына и не переживать за его жизнь.
- Да он же младенчик, Валя! - не выдержала Галя. - Мать ему нужна, слышишь?
- Какой от меня прок? Молока нет, козьим его кормим. С этим и ты ведь справишься, ты ему как вторая мать. А там я нужнее, слышишь? И уже поздно что-то менять, меня записали. И может быть, Галочка, я Кирилла там найду.
Галя отступила к печке и обхватила себя за плечи. Тяжелый камень будто появился в её душе.
- И как ты найдёшь его? Страна большая, линия фронта тоже.
- Я верю, что судьба нас сведет. Галочка, пожалуйста, не сердись на меня, не отговаривай. Лучше помолись за меня, за то, чтобы я к сыну вернулась.
Галя всхлипнула и обняла Валю. Так они и простояли, плача и содрогаясь от рыданий.
Через два дня Галя проводила сестру, а потом подошла к колыбели, подняла на руки племянника и прошептала:
- Ну, вот и остались мы с тобой, Матвейка вдвоём.
В избе было тихо и пусто после ухода яркой и жизнерадостной Вали.
А Галина осталась с малышом, да с молитвами о сестре, чтобы домой вернулась.
***
Жизнь в одиночку с грудным ребёнком была трудной. Галя вставала ещё затемно и пока по двору управлялась, там уж и Матвейка просыпался.
Потом, покормив его и одев, клала малыша в старую корзину, подстелив мягкую подстилку, и тащила с собой на ферму, где доярки все вместе приглядывали не только за Матвейкой, но и за другими детишками, которых дома не с кем было дома оставить.
Матвейка рос, шли месяцы, наступила осень, потом зима. Галя помимо работы теперь была занята приготовлением к холодам. Носила дрова из леса, сушила ягоды и грибы.
Руки у неё ныли от постоянной сырости и холода, спина гудела, как натянутая струна. Но хуже всего была тишина в избе вечером. Накормит Матвея, сама что-нибудь перехватит, а потом сядет на лавку и сидит, перечитывая письма от Вали или вяжет...
Валя писала, что жива, здорова, что служит в санитарной роте. Что тяжело, но они держатся. Писала всегда с разных городов и деревень, так как постоянно перемещались.
Каждое письмо Галя аккуратно складывала в жестяную коробку, что на верхней полке в горнице лежала. Там же лежал мамин нательный крестик и потёртая фотография отца с матерью. Получился такой маленький семейный архив. Иногда, в особо тоскливые вечера, она открывала коробку и долго сидела над ней, вспоминая свое детство и жизнь до войны.
***
Летом 1943 года в самый сенокос, когда Галя возвращалась с поля, её окликнул Михеич-почтальон.
- Галинушка, письмецо тебе пришло. От Валюши.
- Спасибо, Михеич. Зайдешь ко мне, кваску налью?
- А чего бы не зайти? Посидим, почитаем письмецо, а то сегодня две похоронки доставил Никитичне, и на сына и на мужа сразу. Удар бабу хватил, теперь в доме горе и слезы. А тут письмо, хоть радость какая-то.
Налив квасу Михеичу, Галина села на лавку возле старика и стала читать.
"Галя, родная моя! Пишу и реву, слезы катятся не останавливаясь.
Я сейчас в госпитале, направили на месяц и на днях к нам раненых привезли. Я перевязки делаю, даже не гляжу уж на лица, привыкла уже. И вдруг голос знакомый позади раздался. У меня аж сердце замерло. Я обернулась и гляжу - Кирилл это! Живой! Ранен в плечо, не сильно. Узнал меня сразу, хоть я в косынке была, хоть и спиной к нему повернута, но узнал, родненький! Два дня он тут был и я ему всё рассказала про сына, про тебя. Он плакал, Галя. Мужчина, а у самого слёзы ручьём. Говорит, что у него теперь двойной долг - и Родину отстоять, и к сыну вернуться. И письма он мне писал, оказывается. Через матушку свою просил передать, а та, карга злобная, написала ему, что я другого нашла, городского с бронёй от службы. Вот и считал он меня предательницей, но теперь всё понял. Успели мы наговориться. Потом их эшелоном дальше увезли, но он обещал писать. Как там наш Матвейка? Бегает поди, вовсю, покоя не дает? Ты поцелуй сына от меня, прижми к себе, скажи, что мамочка скоро вернется. Я люблю тебя, сестренка, и с нетерпением жду нашей встречи."
Галя прочла раз, другой, третий. Слёзы сами катились из глаз от облегчения, что сестра жива, и что Кирилл жив.
Михеич тоже улыбался, хотя высказал всё же неодобрение от поступка матери Кирилла.
***
Летом 1944 года Гале пришло последнее письмо от сестры, а потом тишина. Девушка утешала себя тем, что войска продвигаются и, возможно, у Валюши нет времени прислать весточку, и что почта с перебоями работает, и что письмецо может быть утеряно. Но вот наступила зима, и тревога поселилась в сердце Гали, не отпуская плохие мысли.
А под самый Новый год, в морозное утро, когда Галя как раз собиралась на ферму, раздался стук в сени. Тихий такой, нерешительный. Она отодвинула засов и увидела Михеича.
- Галинушка... - начал он и замолчал, сглотнув.
Галя всё поняла сразу, глядя ему в глаза.
- Прими, - выдавил старик, протягивая листок. - Извещение тебе.
Затем он развернулся и ушел, боясь вновь услышать бабий вой, от которого кровь стыла в жилах.
Это была похоронка на Валюшу.
Рядом бегал Матвейка и Галина старалась не разразиться слезами и не испугать мальчонку. Но позже, ночью, когда Матвей засопел в своей кроватке, Галина вышла на улицу и рыдала в голос, не чувствуя холода.
Весна в тот год долго не устанавливалась. В мае в этой сибирской деревеньке дороги были такие, что ни проехать, ни пройти, распутица кругом. О том, что война кончилась, они узнали лишь десятого числа, когда наладили сломанное радио.
Женщины теперь замерли в ожидании. Да, на многих похоронки пришли, кто-то уже комиссованным вернулся, но оставались еще и те, кто воевал.
Галя уже не ждала никого. Свою долю горькую она знала: поднимать Матвея, как родного сына, и тянуть хозяйство до последнего вздоха. О Кирилле изредка думала, но без надежды. Она знала, что он жив, но что будет, когда он вернется? А ежели сына забрать захочет? Да, он не записан на него, но разве это имеет значение? Матвей его ребенок, его копия.
И вот в один день, когда Галя возилась у прясла, поправляя его после зимы, она увидела как по дороге мужчина идет в шинели и с вещмешком за плечами. Галя руку козырьком приставила и всмотрелась. Кирилл...
Он повернул к дому матери и вскоре оттуда послышались громкие возгласы радости, раздавшиеся на всю округу.
А спустя пару часов Кирилл пришел к её дому.
- Галя, здравствуй. Разрешишь войти?
- Заходи, - сказала она тихо, отворяя калитку.
Он вошел во двор и огляделся. Взгляд его скользнул по покосившемуся забору, по грядам огорода.
- Как вы тут?
- Потихоньку. Да ты заходи, Кирилл, с сыном познакомишься. Ему уж три годика, смышленный, болтливый такой стал.
Матвей сидел на полу и возился с деревянными игрушками. Увидев незнакомого дядьку, он замер и глазёнки вытаращил.
Кирилл остановился на пороге, будто дальше шагнуть не мог. Смотрел на мальчишку, и губы у него задрожали. Он медленно снял вещмешок, опустил его на лавку. Полез внутрь, достал что-то завёрнутое в тряпицу.
Это были три оловянных солдатика.
- Это тебе, сынок.
- Папа? Ты мой папа?
Мальчик распахнул свои и без того большие глаза и медленно, недоверчиво потянулся, схватил солдатиков, а Кирилл прижал его к себе, не скрывая слёз, что покатились по его щекам.
- Садись за стол, чай будешь? Самовар только недавно поставила, - тихо произнесла Галя.
- Буду. Галя, я про Валюшу уже всё знаю. Мать рассказала.
- А что еще тебе мать рассказала? Рассказала, как от внука отказывалась, как позорила Валюшу?
Кирилл вздохнул:
- Поговорил я с ней. Неужто и правда, не верит, что Матвейка внук её?
- Не верит. Не приходила, ни навещала, хотя рядом живет - рукой подать. Не было у неё интереса к мальчонке. Внуки от дочери её родные, а Матвейка... - Галина махнула рукой.
- Пусть мать не верит, но я знаю, что он мой сын. И никогда этого отрицать не стану. Завтра же запишу его на себя.
- Ты его хочешь забрать? - Галина побледнела.
- Галь, я же не из дерева сделан и понимаю, что ты прикипела к ребенку как к родному. Каждое твое движение и каждый твой взгляд говорит о том, как ты его любишь. Да и с мамкой будет несладко. Если не против ты, то я стану приходить и помогать, играть с ним, гулять, приглядывать, когда нужно будет.
***
На другой день Кирилл пришёл со своим топором. Молча осмотрел прясло, что Галя чинила вчера и произнес:
- Дряхлое всё стало, - сказал. - Надо новые жерди ставить.
И пошёл в лес и притащил несколько деревцев, обрубал веточки, вкапывал вместо старых. Работал молча, сосредоточенно, не разгибая спины.
Потом за крышу принялся, полезая наверх.
- Осторожней ты! - крикнула снизу Галя. - Свалишься!
- В ремонте крыши я мастак, до войны сколько их перечинил! - усмехнулся он.
Вечерами он часто сидел на завалинке, курил самокрутку и глядел куда-то в сторону леса. А Матвей к нему потихоньку привыкал. Подойдёт, сядет рядом, молча, а Кирилл его обнимет и словно оживает.
- У вас дров-то маловато. На зиму не хватит, - заметил Кирилл. - Я завтра же решу этот вопрос. Пойду в лесхоз.
На другой день он и правда поехал в лес с колхозной лошадкой, и вернулся под вечер с полной телегой берёзовых полешек. Все следующие дни он их колол и складывал в поленницу у сарая. Галя смотрела на его спину, сгибающуюся и разгибающуюся, на уверенные удары колуна и в душе что-то отпускало, слабела та вечная, ноющая усталость.
Так прошло время, с возвращением Кирилла легче Галине во многом стало. И даже порой её сердце девичье замирало при виде него. Но отбрасывала она мысли непрошенные. Нет, нельзя о нем думать, всё же он любил Валюшу, а она её сестра.
Но уже ближе к осени он сам завел разговор..
- Галя, - сказал он вдруг, не глядя на неё. - Давай поженимся.
Галя аж поперхнулась.
- Что? Ты это... серьёзно?
- А то как же. Я один и ты одна. И ребенок у нас уже общий есть. Растить его надо вместе. Я его у тебя забрать не в силах, да и мыслей не было, а Матвейке отец нужен. Только не приходящий, а тот, кто рядом будет.
Галя молчала. Перед глазами у неё стояла Валюша, но Кирилл словно прочитал её мысли.
- Галя, её ведь больше нет. Ты похоронку год назад получила. Мы же никого не предаем, никому не изменяем.
- А чувства? - выдавила она из себя. - Ты же Валюшку любил.
Кирилл глубоко затянулся, выпустив дым.
- Любил. Только давно это было, да и не дело это сердце свое и чувства хоронить с человеком. Ты нравишься мне, Галя. Даже больше, - он покраснел. - И другой жены мне не надо.
Галина опустила голову. Перед глазами проплыли бесконечные дни в одиночку, ночные страхи, вечная борьба за кусок хлеба. Она устала быть одна и ей просто хотелось спокойного женского счастья.
В день росписи в середине сентября созвали соседок, двоюродного дядю Галины, что был председателем в колхозе, да мать Кирилла пришла, которая всё же признала внука, хоть и поздно. На столе стояла бутылка самогона, картошка варёная, огурцы солёные, чёрный хлеб. Пили-ели, желая счастья молодым. А про Валю никто не вспоминал вслух. Никто и не осудил Галину за то, что за Кирилла она замуж пошла. Живым жить.
ПРОДОЛЖЕНИЕ