Я смотрела на коробку с гардинами и понимала — сейчас начнётся. Людмила уже неделю ходила вокруг этих чёртовых штор, как кошка вокруг миски со сметаной. Трогала ткань, разглаживала складки, а потом обязательно заводила разговор о том, как она всё для нас устроила.
— После ремонта, — протянула она, поправляя чашку на блюдце, — я вас в детскую переселю. Тут будет моя комната. Гардины уже выбрала, видите?
Я сжала пальцы под столом. Блин. Опять.
Саша замер с ложкой над чаем. Его мать продолжала, не замечая — или делая вид, что не замечает — как напряглись его плечи.
— Плинтусы дубовые заказала. И кресло присмотрела. Хорошее, удобное. Может, Марине отдам, она давно просила что-то приличное.
Родня за столом закивала. Тётя Света даже одобрительно хмыкнула.
— Людочка, ты как всегда — с размахом.
Я подняла взгляд на коробку с надписью "Плинтус". Дубовый. Дорогой. Который она уже распределила. Как и комнату. Как и нашу жизнь.
— Катя, ты что-то хотела сказать? — Людмила посмотрела на меня с той улыбкой, которую я научилась узнавать. Улыбкой, за которой пряталось: "Попробуй только возразить".
Я покачала головой и потянулась за чашкой. Руки дрожали, пришлось прижать их к коленям.
— Нет. Всё хорошо.
Саша выдохнул. Облегчённо. Будто я сдала экзамен, который никто не назначал.
Людмила кивнула и снова погладила гардины.
— Я для вас всё сделала. Вы это понимаете?
Я поняла. Поняла, что эта комната — не наша. Что эта квартира — не наша. Что даже воздух, которым мы дышим здесь, — тоже не наш.
Через неделю был ужин. Людмила пригласила всю родню — человек восемь за столом. Я накрывала, подавала, улыбалась. Саша нервно трогал рукав рубашки и старался не встречаться со мной глазами.
— Катенька, а ты салфетки не так сложила, — заметила Людмила, когда я принесла горячее. — У нас принято треугольником.
Я молча переложила салфетки.
— Ну ты же не с нашей крови, откуда тебе знать, — добавила она и рассмеялась. Родня поддержала.
Маша, сестра Саши, бросила на меня быстрый взгляд. Сочувствующий. Но промолчала.
Я взяла тарелки и понесла на кухню. За спиной слышала:
— Молодёжь сейчас какая-то странная. Всё им не так.
Саша что-то пробормотал в ответ, но голос его был тихий. Примирительный.
Я поставила тарелки в раковину и прислонилась к столешнице. Сердце колотилось где-то в горле. Пальцы сами потянулись к ногтям — старая привычка, от которой я никак не могла избавиться.
Нет. Больше не буду.
Эта мысль пришла неожиданно. Чётко. Будто кто-то произнёс её вслух.
Вечером я дождалась, пока Людмила ушла к себе, и села рядом с Сашей на диван. Он смотрел в телефон, пролистывал что-то, не читая.
— Саш, нам нужно поговорить.
Он поднял глаза. Устало.
— Катя, давай не сейчас.
— Сейчас. Это наша комната. Мы здесь живём. Я хочу, чтобы решения принимали мы. Не твоя мать.
Он вздохнул и потёр лицо ладонями.
— Ты же понимаешь, какая она. Ей нужно время. Она привыкнет.
— Она не привыкнет. Она уже год говорит, что это временно. А теперь вообще собирается нас выселить.
— Подумай о ребёнке, — тихо сказал он. — Нам некуда идти.
Я сжала край дивана. Хотела что-то ответить, но за дверью послышались шаги. Людмила остановилась в проёме, скрестив руки на груди.
— Я вам не дам распоряжаться так, как хотите, — сказала она спокойно. — Это моя квартира. Мой подарок. И я решаю, что здесь будет.
Она развернулась и ушла. Саша опустил голову.
А я вдруг поняла, что больше не собираюсь ничего доказывать словами.
Ночью я встала тихо, чтобы не разбудить Лёву. Он спал в своей кроватке, уткнувшись носом в плюшевого мишку. Я накинула халат, взяла шпатель из ящика на кухне и прошла в ту самую комнату.
Гардины всё ещё лежали на столе. Аккуратно сложенные. Людмила каждый день их разглаживала.
Я подошла к стене. Обои были свежие, дорогие. Людмила выбирала их сама, два месяца назад. "Для вас старалась", — сказала она тогда.
Я приложила шпатель к углу и надавила.
— Блин, — прошептала я.
Обои поддались. Полоска отошла, обнажив серый бетон. Я потянула ещё. И ещё.
Под одним из слоёв нашлась старая наклейка — дата, когда квартиру передали Саше. Шесть лет назад. Но Людмила до сих пор называла её своей.
Я оторвала наклейку и продолжила. Шпатель скрипел, руки быстро устали, но я не останавливалась. Каждый раз перед новым движением шептала одно и то же:
— Блин.
Маленький участок стены остался голым. Я отступила и посмотрела. Бетон. Серый, грубый, честный.
Вот так.
Утром Людмила вошла в комнату и замерла.
— Что это?!
Я стояла у окна. Лёва играл рядом с машинками, не понимая, что происходит.
— Катя! — голос Людмилы сорвался на крик. — Что ты наделала?!
Родня сбежалась. Тётя Света, дядя Коля, Маша. Саша выскочил последним, бледный.
— Это грубое оскорбление! — Людмила задыхалась. — Я для вас всё сделала! Всё!
Я молчала. Подошла к плинтусу, присела на корточки и начала его снимать. Медленно. Демонстративно.
— Катя, пожалуйста, — Саша шагнул ко мне, но я не подняла головы. — Остановись.
Плинтус отошёл с хрустом. Я положила его на пол.
— Ты говорила, что выгоняешь нас, — сказала я тихо, глядя на Людмилу. — Я не хочу, чтобы это было про вещи.
Тишина повисла тяжёлая, давящая. Маша отвернулась. Саша закрыл лицо руками.
Людмила шагнула вперёд, но я не отступила.
— Ты разрушила всё, — прошипела она.
— Нет, — ответила я. — Я просто вернула тебе то, что ты так любишь контролировать.
Через час я собирала вещи. Людмила кричала в коридоре, родня толпилась у двери. Саша сидел на кровати, уткнувшись в колени.
— Всему двору расскажу, какая ты неблагодарная! — голос свекрови звенел. — Никто не возьмёт вас теперь!
Я застегнула чемодан и подошла к Лёве. Он проснулся от шума и заплакал. Я подняла его на руки, прижала к груди.
— Мама, почему все кричат? — всхлипнул он.
— Тихо, солнышко. Всё хорошо.
Саша поднял голову. Глаза красные.
— Помолчи, мама, — бросил он в сторону Людмилы, но она не слушала.
Я взяла чемодан и пошла к выходу.
— Мы уезжаем, — сказала я.
Саша не ответил. Просто смотрел.
В машине я достала телефон и сфотографировала ту стену. Голый бетон. Без обоев, без плинтусов. Без права Людмилы распоряжаться нашей жизнью.
Саша молчал за рулём. Телефон разрывался — звонки, сообщения. Угрозы, мольбы.
Лёва уснул у меня на плече. Тёплый, тяжёлый.
Последнее сообщение от Саши пришло, когда мы уже подъезжали к съёмной квартире: "Ты права".
Я удалила его. Но фото бетона сохранила.
Съёмная квартира оказалась маленькой. Одна комната, кухня, старая мебель. Но она была наша.
Я уложила Лёву в кроватку, укрыла одеялом. Он сонно потянулся ко мне.
— Мам, нам хорошо?
— Да, солнышко. Нам хорошо.
Я подошла к окну и снова открыла фото. Серая стена. Пустая. Честная.
Телефон вибрировал — сообщение от Маши: "Позвони, если что. Я с тобой".
Я убрала руку ото рта. Не грызла ногти. Впервые за долгое время.
Мы — это уже не чужие правила.
Улыбнулась. Без вины. Без страха.
Просто улыбнулась.
А вы бы смогли так поступить — разрушить всё и уйти, если вас годами держали на коротком поводке?
Поделитесь в комментариях, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк, если было интересно.