Когда фронт приближался к селу, начиналась охота. Не на партизан, не на солдат — на обычных людей. Стариков, женщин, детей. Немцы гнали их на запад, как скот, обещая работу, а на деле — превращая в рабов. Миллионы советских граждан прошли через этот ад. И лишь немногие вернулись домой.
Приказ: все должны выехать
Всё начиналось одинаково. Фронт гремел где-то близко, и в деревню входили жандармы с полицаями. Приказ звучал просто и страшно: "Все должны выехать — от младенца до старца". Можно взять часть вещей, остальное закопать. Жители торопливо зарывали скарб во дворах, надеясь вернуться. Но стоило колонне выстроиться для отправки, как немецкие солдаты уже бродили по дворам, откапывали спрятанное и делили между собой.
Жандармы обещали за взятку оставить семью на месте. Брали деньги, уходили — и через два дня возвращались с тем же приказом: выселяться. Люди теряли последнее дважды: сначала отдавая взятку, потом — всё остальное.
Медленно, мучительно медленно двигалась колонна по разбитым дорогам. Телега за телегой, нагруженные узлами, детскими вещами, иногда — с коровой в упряжке. Чаще люди сами тащили повозки. Сзади, по бокам, впереди — верхом ехали немецкие конвоиры, зорко следя, чтобы никто не сбежал.
Дорога, где исчезает всё
То немногое, что уцелело от организованного грабежа, таяло в пути. Конвоиры подходили к людям, тыкали пальцем в корзину или узел: "Это моё". Короткий возглас — и вещь уже не твоя. Ты лишь носильщик чужой клади. К концу первых двадцати-тридцати километров люди шли почти налегке. Алчно блестели глаза немцев — они зарились не только на коров и кур, но даже на рваную тряпку или дырявый платок.
Многие специально выходили на дорогу, где шёл караван, рассчитывая поживиться. Исчезали куры, коровы, последняя одежда. Теперь телеги тащили вручную. Путь был долгим, многодневным. За Брянском встречали людей, угнанных из Подмосковья, жителей Орла, Спас-Деменска. Караваны растягивались на сотни километров.
Ночевали в спецлагерях — обнесённых колючей проволокой площадках с дощатыми бараками без нар, с соломой на полу. На стенах, на подоконниках — надписи карандашом, обрывающиеся на полуслове: "Толя, если будешь тут, нас гонят в Могилёв. Где мама?" "Граждане, кто увидит Марию Борисову, скажите ей: мама ушла в лес, у неё нет ни коровы, ничего". Крики отчаяния, застывшие на стенах.
В пути колонна таяла. Многие ночью уходили в лес, прятались в землянках, неделями ждали прихода советских войск. Иногда наступающие части перерезали дорогу каравану — немецкая стража разбегалась, и люди возвращались домой. Но чаще всё заканчивалось трагедией: когда пути на запад отрезаны, конвои уничтожали всех до единого. Под Ярцевом немцы заживо сожгли в бараках несколько сот человек. На Десне погрузили пленников на плоты и расстреляли с берега из пулемётов.
История семьи Пучковых
Расскажу об одной семье — не самой страшной из тысяч подобных историй, но такой, что душу рвёт. Семья Пучковых: мать, шестнадцатилетняя дочь Шура, десятилетний сын Петька. Отец на фронте. В середине сентября к ним в избу зашёл полицейский: завтра на рассвете выезжать по дороге в Могилёв. Всю ночь зарывали вещи, увязывали узлы.
Утром, перед отправкой, немцы для примера расстреляли семью, которая пряталась в лесу. Старик, женщина и шестилетний мальчик. Старики приняли смерть молча. Мальчик стоял на коленях перед немецким офицером и кричал сквозь слёзы: "Ой, не надо! Ой, дяденька, не убивайте!" Офицер убил его одним выстрелом.
Колонна двинулась. У Пучковых была телега с коровой в упряжке, на телеге — клетка с тремя курами, другая — с поросёнком. Сын сидел на телеге, мать и дочь шли рядом, подталкивая повозку на подъёмах. На вторые сутки начались проливные дожди. Дорога расползлась в грязь. Корова едва двигалась, часто падала. Когда её уже невозможно было поднять, немцы пристрелили её и съели мясо. Пришлось часть груза закопать в поле, остальное взвалить на себя.
А ведь всего несколько дней назад эти люди жили обычной жизнью — в своём доме, со своими планами. Можете представить, как быстро всё рушится, когда война приходит к тебе во двор? Как за считанные часы ты превращаешься из хозяина собственной судьбы — в бесправного узника?
В пути заболела Шура. Сначала жар, потом она едва плелась, к ночи совсем свалилась. Врача в колонне, конечно, не было. Но впереди случайно ехал немецкий врач. Он согласился осмотреть девочку — за курицу. Мать отдала последнюю. Врач констатировал воспаление лёгких. За дополнительную плату — зимний тулуп — обещал уговорить начальника колонны оставить Шуру с семьёй в ближайшем селе до выздоровления. Начальник потребовал поросёнка. Получил. Согласился.
Это было вечером. Утром он пришёл снова и сказал, что положение изменилось, русские наседают, оставить их не может. Мать напомнила о поросёнке. Начальник через переводчика ответил, что не понимает, о чём речь. Такой способ грабежа развлекал немцев.
Последние километры
Колонна снова двинулась. Мать сняла с больной Шуры груз и взвалила всё на себя. Падала, поднималась, шла дальше. К вечеру Шуре стало совсем плохо — она легла на землю. Конвоир закричал, что надо идти. "Она больна, она не может", — сказала мать. "Надо идти, — ответил немец, — что, расстрел?" Шура встала, прошла несколько шагов и снова упала.
Тогда мать сбросила на землю тюк — всё оставшееся имущество, — взвалила на спину больную дочь и понесла её. Так несла весь день. И следующий день тоже. Ночью Шура скончалась. Смерть была тяжёлой, мать металась и плакала. Подошёл какой-то немец в очках и сказал, что знает лекарство, которое вылечит дочь. Но нужна плата. Вещей у матери не было. Она сняла с себя последнее пальто и отдала. Немец взял пальто, спрятал в рюкзак и сказал, что пошутил — средства никакого нет, дочь умрёт. Он мог отнять пальто и так, но решил украсить грабёж шуткой. Конвоиры долго покатывались со смеху, вспоминая, как эта русская повелась на немецкое лекарство.
Шура умерла. Времени на похороны не было. Мать лишь прикрыла мёртвое лицо дочери полотенцем и пошла дальше.
Сортировочная станция
Через день подошли к большой сортировочной станции. Здесь важный начальник требовал по две курицы с семьи за то, чтобы семьи не разлучали. У кого не было ни живности, ни вещей — разлучали. Жену на юг, мужа на север, мать в Минск, ребёнка в Могилёв. Что делали с детьми — неизвестно.
У Пучковых ничего не было. Когда подошла их очередь, начальник сказал: "Две курицы!" Видя, что нет ни кур, ни узлов, приказал отвести сына Петьку в сторону. Петька заплакал, мать закричала. Но так плакали и кричали сотни людей — голоса Пучковых смешались с общим шумом.
Состав, в который погрузили Петьку, ушёл первым. Мать видела, как сына вместе с другими детьми построили и погнали к дверям вагона. Её саму погрузили вскоре после. Едва поезд отъехал несколько километров, как в воздухе раздался шум моторов. Поезд остановился, охрана рассыпалась по полю. Загрохотали разрывы бомб — это были наши самолёты.
Русские люди выскакивали из вагонов, но никуда не бежали. Какой-то неестественный восторг охватил толпу. Люди стояли среди грома бомб и кричали во весь голос, будто лётчики могли их услышать: "Бейте их, дорогие, родные, любимые! Сюда бейте их!" Кто-то крикнул: "В лес!" — и вся толпа устремилась к ближайшему лесу. Продирались сквозь кустарник, бежали, ползли, стараясь уйти подальше, туда, где их не найдут.
Так прожили в лесу с неделю, полуголодные, деля последнюю еду. Потом до них донеслись раскаты канонады — всё ближе, ближе, потом вновь стали удаляться на запад. Послали разведку на станцию. Разведчики вернулись с вестью: на станции наши бойцы. Пришло освобождение.
Это обыкновенная история — далеко не самая страшная из тех, что слышались по дорогам немецкого отступления. Таких семей были тысячи. Тысячи трупов устилали путь этих невольничьих караванов. Десятки тысяч русских людей — больных, обобранных, полуодетых — шли тогда по дорогам на запад под немецким конвоем.
Это память о том, через что прошли наши деды и бабушки, о боли, которую нельзя забыть. Каждая слеза этих людей, каждая детская судьба, оборванная на полпути, — всё это должно отозваться в наших сердцах.
А знаете ли вы истории своих родных, переживших оккупацию или угон?
Может, кто-то из ваших предков прошёл через подобное?
Или, наоборот, сумел спастись, скрыться от облав?
Делитесь в комментариях — эти истории нужно хранить, передавать из поколения в поколение. Пока мы помним — они живы.
Если вам важна эта память, если вы хотите, чтобы о таких историях узнавало больше людей — подписывайтесь на канал. Вместе мы сохраняем то, что нельзя потерять. До новых встреч, друзья.