В искусстве, как и в жизни, ценна не громкость высказывания, но его глубина и подлинность. Мы часто ищем откровения в далеких столицах, в громких именах и эпатажных манифестах, а оно тем временем тихо живет рядом, вкладывая душу в изучение и воспевание одного-единственного места на земле. Для меня таким откровением уже много лет является творчество Николая Лукашука, художника, для которого Самара — не просто город на карте, но вселенная, бесконечно глубокая и изменчивая.
Лукашук — это тончайший знаток и выразитель самарского пейзажа. Его миссия, его призвание — видеть и показывать душу города, скрытую за фасадом повседневности. То, что для нас, горожан, размазано привычкой, спешкой, незаметно для беглого взгляда, он собирает, сгущает и подаёт с невероятной пластической и эмоциональной выразительностью. Его воздух — это не пустота, не прозрачная субстанция между объектами. Нет, его воздух — это живая стихия: насыщенная светом, запахами нагретого асфальта или речной сырости, временем года и суток, красками угасающего дня. Это воздух окрашенный, плотный, его почти можно вдохнуть с холста.
Феномен Лукашука заключается в его методе, который сродни работе ученого-натуралиста, одержимого своим предметом. Он берет один и тот же, казалось бы, ничем не примечательный locus genii — тихий переулок, спускающийся к Волге, замшелый двор за кирпичной громадой старой фабрики, пустынную в непогоду набережную — и пишет его снова и снова. Но это не серийность. Это исследование. Он пишет этот уголок утром, когда иней серебром лежит на карнизах и оголенных ветках; в полдень, когда жёлтый, почти осязаемый зной плавит тротуарную плитку; под вечерней мглой октября, когда фонари зажигаются в рыжем мареве; и в середине белой, безлунной зимней ночи, когда снег излучает призрачный свет.
И каждый раз это будет не просто другая картина, другой ракурс или колорит. Это будет иной мир, иная эмоциональная вселенная. Зритель, видевший его «Двор на Льва Толстого» в летний зной, порой не узнает тот же двор в его же зимнем воплощении, заваленном сугробами, с одиноким теплым светом в окне. Настолько радикально преображает место художник под влиянием времени суток, года, но главное — под влиянием света. Свет у Лукашука — главный герой. Он не освещает предметы, он их лепит, он их насыщает смыслом и чувством.
Более того — и в этом заключается его уникальный дар хроникера — по одной только картине Лукашука можно понять, когда именно она написана. Я говорю не просто о календарном времени: «зима» или «утро». Нет. Я говорю о времени историческом, о духе эпохи. Его работа — это точный культурный и атмосферный срез. В оттенке неба, в состоянии облупленной штукатурки на стене, в модели автомобиля, припаркованного у тротуара, в самой фактуре мазка угадывается не просто сезон, а конкретный исторический миг: январь 1998-го, с его особым, постсоветским ощущением тишины и застылости; августовский закат 2005 года, напоенный теплом и некой новой, еще робкой надеждой; или осенний полдень 2021-го, с его уже иным, тревожным воздухом. Время в его работах — не абстракция. Оно материально, осязаемо, пропитано духом ушедших дней. Оно вросло в кирпич, въелось в дерево, растворилось в речной воде.
Таким образом, Николай Лукашук становится для Самары фигурой гораздо более значительной, нежели просто талантливый живописец-пейзажист. Он — летописец невидимой, но подлинной Самары. Той Самары, что живет в тишине дворов-колодцев, в отблесках заката на граненом стекле старинного особняка, в туманах над Волгой. Той Самары, что существует в промежутках, между строк шумной городской суеты, в ее паузах и вздохах. Он ловит и доносит до нас ту «местную genius loci», которую мы, в ежедневной спешке, перестали замечать. Он напоминает нам, что подлинная магия — не в поиске новых ландшафтов, а в новом взгляде на ландшафт привычный. И в этом его тихом, настойчивом диалоге с городом — настоящая, глубинная мощь и ценность его искусства.
Полина Горецкая
