Прошла неделя с того дня, как Сесиль нарисовала роковой эскиз. Настроение её было приподнятым. Мессир Пьер, довольный ходом переговоров, стал добрее и даже похвалил её за «благоразумное времяпрепровождение» в доме Алмейды. Мадам Изабо оправилась от морской болезни и изъявила желание посмотреть город, что сулило новые сюжеты для зарисовок. Даже тень от воспоминаний об ауто-да-фе понемногу отступала, растворяясь в ярких красках лиссабонской жизни.
Сесиль сидела в своей комнате при свете масляной лампы. Перед ней на столе лежали её рисунки: вид из сада, зарисовки мастеров, портрет месье Франсишку, смеющегося над шуткой подмастерья. А рядом - тот самый удачный эскиз. Неоконченный, всего несколько линий, но таких верных и живых, что казалось, вот-вот дрогнет плечо нарисованной девушки. Сесиль с любовью разглядывала его, обдумывая, как будет использовать его в большой работе.
Где-то ударили городские часы, отбивая полночь. В доме давно все спали. Внезапно снаружи донёсся топот коней, скрип повозки, сдержанные мужские голоса. Сесиль насторожилась, прислушалась. Возможно, это вернулся мессир Пьер с позднего ужина.
Но через минуту дверь в её комнату с грохотом распахнулась, не выдержав удара тяжёлого плеча.
Сесиль вскрикнула от неожиданности и ужаса. На пороге, заполняя собой всё пространство, стояли двое мужчин в чёрных плащах. Их лица были скрыты глубокими капюшонами, и только глаза холодно блестели в тусклом свете лампы. За их спинами мелькали фигуры ещё нескольких людей.
— Сесиль Леруа? — раздался низкий, безразличный голос одного из них.
— Да… это я… — прошептала она, в страхе отступая к стене и инстинктивно прикрывая рукой рисунки на столе. — Что вам угодно? Кто вы?
- Слуги Святого Оффицио, — тот же голос произнёс эти слова без тени эмоций. — Вы обвиняетесь в преступлениях против святой веры. Вы должны проследовать с нами.
В комнату вошли ещё двое. Это были не солдаты и не городская стража. Их чёрные одежды, суровые лица и тяжёлые, размеренные движения внушали леденящий душу ужас. Они были похожи на бездушные механизмы, созданные для одной цели.
В дверях, бледная как полотно, в ночном чепце и накидке, появилась мадам Изабо.
- Что происходит? — её голос дрожал. — Кто вы такие? Как вы смеете врываться в наш дом?
Один из людей в чёрном, тот, что говорил первым, медленно повернулся к ней.
- Мы действуем по предписанию Святого трибунала инквизиции. Не мешайте отправлению правосудия, мадам.
В его тоне не было угрозы. Была лишь непререкаемая уверенность в своей власти, перед которой бессильны были все земные чины и звания. Мадам Изабо замерла, судорожно сжимая воротник накидки.
В это время приспешники инквизиции уже обыскивали комнату. Они действовали с ужасающей эффективностью. Обыскав сундук с одеждой, заглянув под кровать, один из них подошёл к столу.
— Это её работы? — спросил он, указывая на разложенные рисунки.
— Да, — кивнул первый.
Сильная рука сгребла все листы, включая заветный эскиз с обнажённой натурой, и сунула их в холщовый мешок.
— Нет! — вырвалось у Сесиль воплем отчаяния. — Отдайте! Это моё! Это всего лишь рисунки!
— Оденьтесь, — приказал один из них. — Быстро.
Дрожащими руками Сесиль набросила поверх ночной сорочки самое простое платье, едва успевая застегнуть его на пуговицы. Мысли путались, в висках стучало. Она не понимала ничего.
Её вывели из комнаты под руки. В главной зале дома стоял мессир Пьер. Его лицо было багровым от гнева.
— Это беззаконие! — кричал он на человека в чёрном, тыча пальцем в груду бумаг с королевскими печатями, которые тот молча протянул ему. — Я — уполномоченный купец Руана! У меня есть все бумаги! Я требую объяснений!
— Объяснения будут даны в своё время и в надлежащем месте, мессир, — ответил инквизитор с ледяным спокойствием. — А пока не пытайтесь препятствовать слугам Церкви. Это может усугубить и ваше положение тоже.
Пьер отшатнулся, словно его ударили. В его глазах читалась не только ярость, но и стремительно нарастающий страх. Он понимал, что против этой силы все его связи и деньги бессильны. Он беспомощно опустил голову, глядя, как его юную компаньонку, рыдающую и полуодетую, уводят в ночь.
*****
Сесиль втолкнули в закрытую повозку без окон. Дверь захлопнулась, щёлкнул тяжелый замок. Кругом сгустилась непроглядная тьма. Она слышала, как щёлкнули кнутом, и повозка дёрнулась с места, покатив по брусчатке. Она сидела на жёсткой деревянной скамье, обхватив колени руками, и беззвучно плакала, вслушиваясь в зловещий стук колёс, увозящих её в неизвестность. Её единственным утешением были бы сейчас её рисунки, но и их отняли. Осталась лишь ледяная пустота и всепоглощающий ужас.
*****
В доме дона Алмейды царила ночная тишина, когда в ворота постучали. Вскоре слуга, встревоженный и сонный, доложил Диогу о визите мессира Пьера. Француз ворвался в кабинет, его камзол был накинут наспех, а лицо искажено отчаянием.
— Сеньор Диогу! Её забрали! Силы инквизиции! Ворвались ночью, как воры!
— Успокойтесь, мессир, — Диогу медленно поднялся из-за стола, его сонное лицо мгновенно прояснилось, стало сосредоточенным. — Говорите яснее. Кого забрали? И главное — за что?
— Сесиль! Мадемуазель Леруа! Они вытащили её из постели, конфисковали все её рисунки! — Пьер тяжело дышал. — Я слышал, как один из них сказал: «Вот они, доказательства её разврата и ереси»! Но это же нелепость! Неужели за рисунки…
Диогу резко поднял руку, прерывая его. В его глазах мелькнуло не удивление, а мгновенное, холодное понимание. Он вспомнил эскиз в саду, восхищённое лицо Сесиль, её слова о «божественной гармонии тела». Вспомнил и бдительные, осуждающие взгляды некоторых слуг.
— Так я и думал, — тихо произнёс он, и в его голосе прозвучала горечь. — Ваша мадемуазель Леруа, сама того не ведая, наступила на самое опасное горло в этом королевстве — горло ханжи. Рисунки обнажённой натуры… В глазах Святого Оффицио это не искусство. Это улика в колдовстве, разврате и ереси.
— Но это же безумие! — выдохнул Пьер.
— Здесь это называется благочестием, — жёстко парировал Диогу. — Мой отец не станет открыто противостоять Оффицио, особенно по такому… щепетильному обвинению. Это подобно тому, чтобы пытаться остановить лавину голыми руками.
Он видел, как надежда на лице купца гаснет, и поспешил добавить:
— Но это не значит, что мы бессильны. Прямое заступничество сейчас погубит её окончательно. Но я могу навести справки. Узнать, кто ведёт дело, насколько… серьезны обвинения. У моего отца есть связи среди каноников собора. Мы попробуем действовать не силой, а влиянием. По крайней мере оградить её от пыток, пока не прояснится картина.
— Так есть надежда? — в голосе Пьера прозвучала робкая искра.
— Надежда есть всегда, пока мы действуем с умом, а не сгоряча, — твёрдо сказал Диогу. — Но вам, мессир Пьер, надлежит вернуться домой и вести себя так, будто ничего не произошло. Любое ваше слово станет новым камнем в её темнице. Позвольте мне взяться за дело.
Проводив купца, Диогу остался у окна. Он думал о девушке, чей талант так поразил его. Теперь она была там, в сердце той системы, которую он считал незыблемой опорой мира. Теперь он ощутил, как эта опора может безжалостно перемалывать невинных за несколько штрихов сангины. И впервые за долгое время юноша почувствовал не слепую веру в догму, а жгучую потребность найти в ней хоть какую-то щель для справедливости.
Часть 2: Каменный мешок
Повозка остановилась. Сколько они ехали — полчаса, час? Сесиль потеряла счёт времени. Дверь распахнулась, и её грубо вытащили наружу. Они стояли перед массивным тёмным зданием, силуэт которого уходил в звёздное небо. Голые, суровые стены и тяжелая дверь, окованная железом. Воздух пахнул сыростью и холодным камнем.
Её втолкнули внутрь. Они прошли по длинному, слабо освещённому коридору. Горели редкие факелы, отбрасывая прыгающие тени на стены, с которых смотрели суровые лики святых на потёртых фресках. Воздух стал ещё холоднее и гуще. Он был насыщен запахами плесени, затхлой воды и чего-то ещё, сладковатого и тошнотворного — запахом страха и отчаяния.
Где-то вдали раздался приглушённый стон, потом звук захлопнувшейся железной двери, и тишина, ещё более давящая, чем любой шум. Их шаги гулко отдавались под каменными сводами.
Наконец они остановились перед одной из многочисленных одинаковых дверей. Старший инквизитор достал ключ и отпер массивный замок. Дверь со скрипом отворилась, и перед глазами Сесиль предстала небольшая, почти абсолютно тёмная камера.
— Войдите, — коротко бросил сопровождающий.
Сесиль замерла на пороге, не в силах сделать шаг в эту чёрную пропасть. Тогда сильная рука толкнула её в спину, и она, споткнувшись, упала на колени на что-то холодное и скользкое. Дверь захлопнулась за её спиной. Щёлкнул замок.
Тьма была абсолютной. Она была не просто отсутствием света, а физической субстанцией, давящей на глаза, на кожу, проникающей в лёгкие. Сесиль зажмурилась и открыла глаза снова — ничего не изменилось. Она задышала чаще, сердце заколотилось в паническом ритме. Она протянула руки вперёд, натыкаясь на холодную, шершавую, покрытую влажным налётом стену. Она сделала шаг в сторону и упёрлась в другую стену. Вся камера была размером два на три шага.
Девушка медленно опустилась на пол, ощупала его. Камень, местами скользкий от сырости, кое-где прикрытый небольшим слоем соломы. Ни кровати, ни стула, ни даже простой деревянной. Только камень, тьма и ледяной холод, который быстро пробирался сквозь тонкую ткань платья.
Сесиль поджала ноги, обхватила себя руками и застыла, пытаясь унять дрожь. Тишина вокруг была оглушительной. Она прислушалась. Сначала казалось, что абсолютно тихо. Но потом её слух, обострившийся в темноте, начал улавливать звуки. Где-то капала вода. Где-то скреблись крысы. Издалека донёсся ещё один приглушённый крик, быстро оборвавшийся. А потом — тихий, монотонный плач. Кто-то плакал за одной из этих бесчисленных каменных стен. Этот звук был почти утешительным — значит, она не одна в этом ужасе. И одновременно бесконечно пугающим.
Так прошёл час, а может, целая вечность. Внезапно снаружи послышались шаги. Заскрежетал ключ в замке. Дверь открылась, и свет от факела, внесённого кем-то из стражей, ударил Сесиль в глаза, заставив её зажмуриться от боли.
В дверном проёме стояла знакомая чёрная фигура. Старший инквизитор. Рядом с ним — другой человек, помоложе, со свитком пергамента в руках.
— Сесиль Леруа, — голос инквизитора прозвучал в тесной камере громоподобно. — Перед вами брат Лука, нотариус Святого трибунала. Выслушайте обвинение.
Нотариус развернул свиток и зачитал монотонным, бесстрастным голосом, словно перечисляя товары на складе:
— …обвиняется в том, что, находясь в городе Лиссабоне, чинила ересь и богохульство, распространяла непристойные изображения, порочащие души добрых христиан, занималась колдовскими искусствами, заключавшимися в срисовывании наготы с живых людей, тем самым впадая в грех любострастия и идолопопоклонства перед тленной плотью, а также вводила в соблазн и грех слуг Божиих…
На основании вышеизложенного, вы арестованы и будете содержаться под стражей, пока трибунал не установит всю меру вашей вины и не определит достойное искупление.
Сесиль слушала, не веря своим ушам. Каждое слово звучало как абсурдный бред.
— Это… это ошибка! — вырвалось у неё, когда нотариус закончил. — Я не делала ничего дурного! Я просто рисовала! Это искусство!
Инквизитор холодно посмотрел на неё.
— Искусство, что оскверняет душу, есть служение дьяволу. Ваши рисунки говорят против вас. Признайте свою вину, раскайтесь, и Церковь проявит милосердие.
— Какую вину? Я не виновна! — закричала она в отчаянии.
— У вас будет время подумать, — произнёс он без тени сочувствия. — Во тьме многое видится яснее. Умоляйте Господа открыть вам глаза на ваши заблуждения.
Он сделал знак стражнику. Дверь снова начала закрываться.
— Нет! Подождите! Вызовите мессира Пьера! Вызовите сеньора Диогу! — молила она, бросаясь вперёд.
Но дверь захлопнулась, и тьма поглотила её снова. На этот раз она была ещё гуще, ещё беспросветнее. Последние слова инквизитора эхом отдавались в её сознании: «Ваши рисунки говорят против вас».
*****
Три дня спустя. Лиссабонский порт.
Генуэзская каравелла «Санта-Мария» готовилась поднять якорь и отправиться в Ла-Рошель. На её борт, в числе тюков, ящиков и бочонков, был поднят небольшой, но просмолённый кожаный мешок с дипломатической почтой. Среди прочих депеш лежало письмо, написанное на тонком пергаменте и опечатанное сургучом с гербом Французского королевства.
Сир!
Спешу уведомить Вас о тревожном происшествии в Лиссабоне. На прошлой неделе слуги местной инквизиции арестовали француженку Сесиль Леруа, дочь руанского книготорговца, находившуюся здесь в свите французского купца Пьера Ларозье.
Её обвиняют в ереси на основании рисунков, найденных при обыске. Местные власти отказываются давать разъяснения, ссылаясь на исключительную юрисдикцию церковного суда. Как Вам известно, португальская инквизиция пользуется здесь почти неограниченной властью, и даже королевский двор не решается оспаривать её решения.
Положение Леруа представляется крайне опасным. Учитывая напряжённость в наших отношениях с Португалией из-за итальянских дел, прямое вмешательство может быть истолковано как вызов. Однако оставить нашу подданную без защиты — значит поставить под удар авторитет французской короны.
Ожидаю Ваших указаний с первым кораблём.
Остаюсь Вашим покорным слугой,
Жан де Блуа,
Посол Вашего Величества при дворе Жуана II.
Лиссабон, 12 сентября 1495 года.
Алексей Андров. Третья глава книги "Художница из Руана"
Друзья, напишите, будет ли интересно прочитать продолжение?
Первую главу можно прочитать здесь
Вторую главу можно прочитать здесь