Стук в дверь прозвучал, как гром среди ясного неба, разорвав вязкую тишину старого дома. Кристина вздрогнула и от неожиданности выпустила из рук пустую чашку; та с глухим стуком приземлилась на потёртый половик, чудом не разбившись.
Ночь выдалась слишком короткой. Она провела её в полудрёме, то и дело вздрагивая от каждого шороха, прислушиваясь к скрипам и вздохам дома. Ощущение, будто она совсем не сомкнула глаз, не покидало её: веки казались тяжёлыми, а в висках пульсировала тупая боль.
Кристина сгребла спутанные волосы в небрежный пучок, провела ладонями по лицу, пытаясь стряхнуть остатки тревожного полусна. Сделав глубокий вдох, она двинулась к двери.
— Крис, это я, Алёна! Открывай, я с пирогами! — звонкий голос подруги прорвался сквозь деревянную преграду.
Сердце Кристины отозвалось на этот голос резким, болезненным сжатием. Такой знакомый, такой пронзительно родной, несмотря на все прошедшие годы… В груди что‑то дрогнуло, будто заржавевший механизм вдруг ожил от лёгкого прикосновения.
Она откинула тяжёлую щеколду, распахнула дверь, и на порог, залитая слепящим светом отражённого от снега солнца, ступила Алёна.
Подруга выглядела как новогодняя фея, усыпанная искрящимся снежком. Её густые медные кудри, выбившиеся из‑под вязаной шапки, казалось, впитывали в себя всё скудное зимнее сияние. Россыпь веснушек на вздёрнутом носу стала ещё заметнее на раскрасневшихся от мороза щеках. Ярко‑зелёные глаза светились безудержной, чуть озорной радостью. В руках, покрасневших от холода, она сжимала пластиковый контейнер, завёрнутый в пуховый платок. С её губ, растянутых в широкой улыбке, срывалось парное, пушистое облачко.
— Ну что, стоишь, как будто я тебе чужая? Впускай, дуб ты стоеросовый! Замерзла ведь! — её голос звенел, как колокольчик, разгоняя сгустившуюся в доме тоску.
Не дожидаясь приглашения, Алёна впорхнула в дом, словно вихрь. Энергично отряхнулась, как мокрая собака после купания, сбрасывая с плеч снежную крошку. Затем окинула быстрым взглядом обстановку, и её лицо на мгновение омрачилось.
— Господи, тут как в гробу… Темно и пахнет тоской, — она сморщила нос, но тут же снова улыбнулась, будто отгоняя мрачные мысли. — Ладно, щас исправим!
Она прошла на кухню с таким видом, будто никогда и не уходила, будто не было этих долгих лет разлуки и подруга просто вышла в соседнюю комнату на минутку. Движения Алёны были уверенными, она ловко достала из контейнера ещё тёплый, душистый пирог с капустой, развернула и поставила на стол, а потом сразу принялась за чайник, водрузив его на конфорку плиты.
— Сиди, не мешай. Я тут всё знаю. Чайник у вас… тебя… всегда на этой конфорке лучше закипает, — бросила она через плечо, не оборачиваясь.
Кристина молча, словно зачарованная, уселась на стул. Её плечи опустились, а взгляд рассеянно скользил по знакомым до боли деталям кухни: по потёртой клеёнке на столе, по старым шкафчикам с облупившимися фасадами, по крохотной полочке с выцветшими иконами. Она чувствовала себя сторонним наблюдателем, зрителем в собственном доме. И это странное ощущение было… бесконечно приятным. Эта знакомая суматоха, бесцеремонное, почти материнское участие, уверенность, что кто‑то взял на себя бремя решения проблем, — всё это окутывало теплом, от которого на душе становилось и сладко, и больно одновременно.
Алёна расставляла на столе чашки: лёгкий, мелодичный звон фарфора разрезал тишину. Каждое её движение было наполнено энергией, контрастирующей с застывшей позой Кристины.
— Ну что ты как сонная муха? — продолжила Алёна, не глядя на подругу. Её голос звучал бодро, почти нарочито весело, будто она старалась заполнить собой всё пространство. — Рассказывай. Что случилось‑то? Сбежала?
Прямота вопроса, обрушившаяся на Кристину, застала её врасплох. Она потупила взгляд, сконцентрировавшись на разглядывании трещины в столешнице. Трещина извивалась, словно маленькая река на карте, и Кристина невольно проследила её путь от края до края, пытаясь собраться с мыслями.
— Нет, я… домой вернулась, — наконец произнесла она тихо, почти шёпотом.
— Ага, прямо перед свадьбой, — фыркнула Алёна, с шумом наливая в чашки крутой кипяток. Пар взметнулся вверх, на мгновение скрыв её лицо. — Бросила всё и махнула ко мне в Заречный. В разгар зимы. Это по‑твоему не побег?
Кристина сжала пальцами край стола. Под поверхностью спокойствия бурлили эмоции: страх, вина, облегчение. Она глубоко вдохнула, пытаясь найти слова, которые смогли бы объяснить то, для чего, кажется, не существовало определений.
— Может, и побег, — тихо, почти выдохнула она. — Но… не к тебе, а от них. От всех. От него.
В кухне повисла тишина, нарушаемая лишь тихим шипением остывающего чайника и поскрипыванием старых досок под ногами. Алёна замерла, держа в руках чашку, её весёлое выражение лица сменилось на более серьёзное, внимательное. Она медленно подошла к столу, села напротив Кристины и, не говоря ни слова, накрыла её руку своей.
Кристина медленно обвела взглядом комнату, этот застывший, немой мирок, полный теней прошлого. Пылинки кружились в тусклом луче света, пробивавшемся сквозь зашторенное окно, словно крошечные призраки былого.
— А здесь… здесь время другое. Оно не давит, не бежит, — произнесла она тихо, и голос её дрогнул на последнем слове.
Алёна внимательно посмотрела на подругу. В её изумрудных глазах озорные искорки постепенно сменились на понимающую, безмолвную теплоту. Она отставила чашку, наклонилась вперёд, опершись локтями о стол, и мягко сказала:
— Ладно, не надо. Я ведь всё понимаю. Помнишь, как мы в детстве тут сидели, у твоей мамы? Она нам такие истории рассказывала… про домовых, про лесных духов. Мы потом боялись по ночам в туалет ходить.
Кристина невольно улыбнулась. Перед глазами вспыхнули яркие картины: тёплый свет керосиновой лампы, мамин голос, убаюкивающий и завораживающий, запах сушеных трав. Она ощутила на мгновение сладкий привкус далёкого детства, такой чистый, настоящий.
— Помню, — ответила она, и в голосе зазвучала ностальгия. — А ты всё равно меня тащила в лес, на «секретные задания».
— И правильно делала! А то бы ты так и просидела бы в четырёх стенах с книжками, — Алёна рассмеялась, и этот звук, звонкий и беззаботный, будто разогнал сгустившиеся тени. — Смотри‑ка, ничего не меняется.
Они замолчали, потягивая обжигающе горячий травяной чай, который Алёна нашла в одном из шкафчиков. Пирог таял во рту, наполняя желудок приятной, сонной теплотой. И этот простой момент: чай, домашний пирог, безостановочная болтовня с подругой, казался куда реальнее всех её сердечных побед и громких провалов.
За окном медленно падал снег, укрывая мир белоснежным покрывалом. В доме же царил уютный полумрак.
— А знаешь, что я тебе скажу, Крис? — Алёна отставила пустую чашку с решительным видом. — Ты правильно сделала, что приехала домой. Здесь хоть люди настоящие. Не то что твои городские пауки в банках.
Кристина лишь кивнула, глотая подступивший к горлу ком. Может, Алёна и права в своей простой правоте. Может, это убогое, застывшее во времени место и есть то самое «домой», о котором она так долго и бессознательно тосковала, даже не осмеливаясь признаться в этом самой себе.
Она поднялась и прошла в зал. Остановилась перед зеркалом, вгляделась в своё отражение. Фотокарточка на стене и отражение в зеркале были совершенно разными. На снимке юная, с широко распахнутыми глазами, с румянцем деревенская девчонка. В зеркале девушка с макияжем: пухлые, чётко очерченные губы, идеально выгнутые брови, нарисованные умелой рукой.
Каждый штрих перманентного макияжа, каждый визит к косметологу складывались в новый образ: образ городской дамы, которую она теперь видела перед собой. Кристина провела пальцами по лицу, словно пытаясь стереть эту безупречную маску.
«Я научилась быть другой», — подумала она.
В памяти вспыхнули обрывки недавних лет: модные коучи, психологи, бесконечные семинары о саморазвитии. «Важно планировать, откладывать деньги, смотреть вперёд», — звучали в голове их назидательные голоса. И ведь получилось! Она научилась считать деньги, составлять списки, думать на два шага вперёд. Внешне всё как надо: стильная, ухоженная, современная.
Но по вечерам, стоя в квартире на двадцать пятом этаже, стоило ей закрыть глаза, и она снова оказывалась тут: в доме, где пахло хлебом и свежескошенной травой. Где утро начиналось с крика петухов, а вечер, с разговоров на завалинке. Тут была её настоящая суть, её простая деревенская душа, которая так и осталась нараспашку.
Она улыбнулась своим мыслям. А Артём… Она даже не допускала мысли, что он может изменить ей. В её картине мира этого просто не существовало. Ведь если она любила так искренне, так открыто, как можно не ответить тем же? Её деревенская наивность жила где‑то глубоко внутри, пряталась за слоями уходовой косметики и новоприобретёнными навыками финансовой грамотности.
Иногда ей казалось, что она как шкатулка с двойным дном. Снаружи: глянец, стиль, продуманный образ. А внутри: та самая девчонка, которая верит в вечную любовь, в доброту людей, в то, что всё всегда будет хорошо.
«И, наверное, это не так уж и плохо, — подумала Кристина, глядя на своё отражение. — Ведь именно эта внутренняя простота и искренность делают меня по‑настоящему живой».
За спиной послышались лёгкие шаги. Алёна неслышно подошла, встала рядом, тоже посмотрела на отражение подруги.
— Знаешь, — тихо сказала она, — ты всё ещё та самая Крис. Просто немного запуталась в новых нарядах. Но это ничего. Мы разберёмся. Дашь чего-нибудь поносить?
Кристина повернулась к ней, и на этот раз её улыбка вышла настоящей: тёплой, искренней, той самой, которую знала только Алёна.
— А ты мне что? — смеясь, ответила Кристина.
Снежинки за окном продолжали свой бесконечный танец, укрывая мир белым одеялом, словно стирая все следы прошлого и открывая дорогу новой жизни на старом месте, а подруги принялись мерить вещи Кристины, крутясь напротив зеркала и смеясь от колких шуточек, которые отпускали в адрес друг друга.