Мы с Игорем купили эту квартиру три года назад. Небольшая, но светлая «двушка» на девятом этаже с огромными окнами, выходящими на старый парк. Я помню, как мы впервые вошли сюда после сделки. Пахло краской и пылью, но для нас это был запах будущего. Нашего будущего. Я часами могла сидеть на подоконнике, обняв колени, и смотреть, как солнце садится за верхушки деревьев, мечтая о том, как мы расставим мебель, какие шторы повесим, как по вечерам будем пить чай на нашей маленькой, но уютной кухне. Это было наше гнездо, наша крепость. По крайней мере, я так думала.
Свекровь, Антонина Петровна, поначалу казалась мне настоящим подарком. Энергичная женщина лет пятидесяти пяти, с громким смехом и привычкой всё делать с размахом. Она приезжала к нам по выходным, привозила пироги, домашние соленья, давала советы по хозяйству. «Леночка, шторы должны быть плотнее, а то вся жизнь напоказ», «Игорь с детства любит борщ понаваристее, ты клади больше свеклы». Я улыбалась, кивала и благодарила. Мне, выросшей без матери, её опека поначалу даже льстила. Игорь был счастлив. «Видишь, как мама тебя полюбила», — говорил он, обнимая меня на кухне, пока Антонина Петровна в очередной раз переставляла кастрюли в шкафу «по фэншую».
Постепенно её визиты стали чаще, а советы — настойчивее. Она могла приехать без звонка в среду утром, «просто мимо проезжала», и тут же начинала инспектировать холодильник или проводить пальцем по полкам. «Ой, пыльно у вас, дочка. Работаешь много, не успеваешь, понимаю». Вроде бы и с сочувствием сказано, а на душе оставался неприятный осадок, будто меня уличили в чём-то постыдном. Игорь на мои робкие жалобы только отмахивался: «Лен, ну что ты. Мама же помочь хочет. Она человек старой закалки, не обижайся». И я не обижалась. Я терпела. Я глотала мелкие уколы и продолжала улыбаться, потому что любила мужа и не хотела становиться причиной семейных раздоров.
Точка невозврата приблизилась в тот день, когда свекровь объявила о своем юбилее. Шестьдесят лет. Дата серьезная. Мы сидели на нашей кухне, той самой, о которой я мечтала.
— Ох, дети, даже не знаю, что и делать, — вздохнула она, картинно подперев щеку рукой. — Квартирка у меня маленькая, всех гостей не разместить. А так хочется собрать всю родню, человек тридцать будет, не меньше…
Я напряглась, чувствуя, куда клонит этот разговор. Игорь, мой добрый, наивный Игорь, тут же попался на крючок.
— Мам, так давай у нас! У нас же просторно! Правда, Лен?
Он посмотрел на меня сияющими глазами, и я поняла, что у меня нет выбора. Отказать означало объявить войну. Я натянула самую радушную из своих улыбок.
— Конечно, Антонина Петровна! Мы будем только рады.
«Врёшь, — сказало что-то внутри меня. — Ты не рада. Ты в ужасе».
Но было поздно. Свекровь просияла, тут же схватила со стола блокнот и ручку и начала составлять список гостей и меню. Меня в обсуждении этих вопросов даже не спрашивали. Моя роль была заранее определена — я была частью интерьера, функциональным дополнением к просторной квартире. Я должна была предоставить место и рабочие руки. Все остальное решала она. Две недели подготовки превратились в кошмар. Антонина Петровна звонила мне по десять раз на дню, давая указания: что купить, где это стоит дешевле, как правильно мариновать мясо для шашлыка, который будет жарить её брат. Я моталась по городу после работы, закупая продукты по её списку, а вечерами до блеска начищала квартиру, потому что «приедет тётя Галя из Саратова, а у неё пунктик на чистоте». Игорь во всем этом почти не участвовал. «Лен, ну ты же знаешь, я в этом ничего не понимаю. У тебя лучше получится», — говорил он и утыкался в свой ноутбук. Я чувствовала себя невероятно одинокой. Моя крепость готовилась к осаде, и я сама открывала ворота врагу.
В назначенный день с десяти утра наш дом перестал быть нашим. Он превратился в шумный, суетливый вокзал. Родственники, которых я видела впервые в жизни, начали стекаться нескончаемым потоком. Громкие приветствия, объятия, поцелуи в воздухе. Квартира наполнилась чужими запахами — приторных духов, нафталина из чемоданов, дорожной пыли. Я, в своем стареньком фартуке, металась между кухней и прихожей, принимая пальто, указывая, где можно помыть руки, и относя на стол привезённые салаты и нарезки.
Антонина Петровна была в своей стихии. В новом блестящем платье она, как царица, восседала во главе стола и раздавала команды.
— Леночка, принеси ещё тарелок!
— Лена, у дяди Коли сок закончился!
— Леночка, посмотри мясо в духовке, не подгорело ли?
Имя «Леночка» звучало так часто, что, казалось, превратилось в фоновый шум, как гудение холодильника. Я носилась, как заведенная, подливала, уносила, приносила. Лицо горело, ноги гудели, а натянутая улыбка, кажется, приклеилась к лицу намертво. Игорь сидел рядом с матерью, смеялся её шуткам, поддерживал разговоры с дядьями о политике и рыбалке. Пару раз он ловил мой загнанный взгляд, виновато улыбался и глазами показывал: «Потерпи ещё чуть-чуть».
Но сколько можно терпеть? Я хозяйка в этом доме или прислуга? Почему никто из этих тридцати человек даже не предложит помочь? Они ведут себя так, будто пришли в ресторан, а я — нанятый обслуживающий персонал.
Самым унизительным был момент с чаем. Когда основное застолье подошло к концу, и гости расслабленно откинулись на стульях, свекровь громко объявила:
— А теперь чай! Леночка, организуй нам чайный стол! И достань тот сервиз, что я вам дарила, «Мадонну».
Этот сервиз был моей тихой болью. Громоздкий, аляповатый, с золотыми ободками и пухлыми немецкими дамами. Он стоял в коробке на антресолях, потому что совершенно не вписывался в наш современный интерьер. Я мечтала о простом белом фарфоре. Но дарёному коню, как говорится…
Я полезла на шаткую табуретку, достала тяжеленную коробку, распаковала эти ненавистные чашки. Мои руки дрожали от усталости. Пока я мыла чашки, на кухню заглянула какая-то дальняя родственница, тётя Зина. Она окинула меня оценивающим взглядом с головы до ног.
— Устала, девка? — сочувственно спросила она. — А ты думала, замуж за Игоря выходить — это мёд ложкой хлебать? У Антонины сынок один, она его так просто не отпустит. Держись.
И ушла, оставив меня с этим «сочувствием», от которого стало ещё горше. Она всё видела. Они все всё видели. И молчали.
Я расставила чашки на столе, разложила торт, который пекла всю прошлую ночь. Присела на краешек стула, чтобы хоть на минуту перевести дух. Ноги просто отваливались. И тут двоюродная племянница Игоря, вертлявая девчонка лет пятнадцати, нечаянно махнула рукой и смахнула чашку со стола. Звон разбитого фарфора прозвучал, как выстрел.
Все замолчали.
Антонина Петровна поджала губы.
— Руки-крюки, — процедила она, глядя на племянницу. А потом перевела взгляд на меня. — Лена, убери. И дай другую чашку. Только аккуратнее, пожалуйста. Этот сервиз дорогой, не для таких, как некоторые.
«Не для таких, как я?» — пронеслось в голове. Я что, какая-то не такая? Я человек второго сорта в своем собственном доме?
Я молча поднялась, собрала осколки, вытерла пол. Руки предательски дрожали. Я чувствовала на себе взгляды всех гостей. Взгляды любопытные, оценивающие, некоторые — с долей злорадства. В этот момент я впервые не просто разозлилась. Я её возненавидела. Холодной, спокойной ненавистью.
В тот вечер я вспомнила один случай. Месяц назад свекровь забыла у нас свой телефон. Он лежал на комоде и постоянно вибрировал, отвлекая меня от работы. Я решила просто выключить звук, взяла его в руки, а экран вдруг загорелся. Оказалось, она не заблокировала его, и было открыто приложение диктофона. Запись шла. Из чистого любопытства, злясь на саму себя за это, я поднесла его к уху. И услышала её голос, разговаривающий с подругой. Она была у нас в гостях буквально час назад. Я перемотала запись на начало разговора. И то, что я услышала, заставило волосы на голове зашевелиться. Она обсуждала меня. Поливала грязью, жаловалась подруге на мою "неприспособленность", "неумение вести быт", "транжирство". И в конце была фраза, которая врезалась мне в память: «Ничего, я ей создам такие условия, что она сама сбежит. Или Игорёк поймёт, что без мамы ему никуда, и попросит меня переехать. Квартирка-то у них хорошая, просторная…». В тот момент я от шока просто замерла. Рука сама потянулась и переслала этот аудиофайл себе на почту. Просто так. На всякий случай. А потом я притворилась, что ничего не было. Удалила файл с её телефона и дождалась, когда она вернется за ним. «Наверное, я плохой человек, раз так поступила», — думала я тогда. Но что-то внутри шептало, что это было единственно верное решение. И вот теперь, стоя с тряпкой в руках посреди гостиной, я поняла, для чего был нужен тот «всякий случай».
Кульминация наступила через час. Гости уже порядком устали, разговоры стихли. Я, обессиленная, принесла последнюю тарелку с фруктами и встала у дверного проема, облокотившись о косяк. Просто чтобы не упасть. В этот момент тётя Галя из Саратова, та самая, что ценит чистоту, обвела нашу гостиную восхищённым взглядом и громко сказала:
— Антонина, какая же у вас невестка молодец! И квартира какая у детей шикарная, и стол какой накрыла! Золото, а не девочка!
В комнате повисла тишина. Все ждали, что скажет именинница. Антонина Петровна сделала глоток чая, поставила чашку на блюдце с преувеличенной аккуратностью и усмехнулась. Усмехнулась так, что у меня внутри всё похолодело.
— Ой, Галя, не смеши меня, — произнесла она громко, на всю комнату, чтобы слышали абсолютно все. — Какая она молодец? Это всё я организовала, я продумала. А она… — свекровь сделала театральную паузу, обвела меня презрительным взглядом и закончила с наслаждением, — …она просто <b>ленивая свинья</b>. Если бы не я, они бы тут в грязи по уши заросли. Игорь бы с голоду умер. Так что это мой праздник и моя заслуга.
За столом воцарилась мертвая тишина. Тридцать пар глаз уставились на меня. Я видела в них всё: жалость, злорадство, любопытство, смущение. Игорь сидел бледный как полотно и смотрел то на мать, то на меня, не в силах произнести ни слова.
А во мне что-то щелкнуло. Боль, обида, унижение, которые копились месяцами, в один миг переплавились в ледяное, звенящее спокойствие. Слёз не было. Была только оглушающая ясность.
Это конец. Точка.
Я больше не улыбалась. Я медленно выпрямилась, отлепилась от косяка. Моё лицо, наверное, было похоже на маску. Я молча развернулась и пошла из комнаты. Все провожали меня взглядами, думая, наверное, что я пошла плакать в подушку. Антонина Петровна победно улыбнулась.
Но я пошла не в ванную. Я направилась в нашу спальню. Взяла с тумбочки свой телефон и небольшую беспроводную колонку, которую мы брали на природу. Вернулась в гостиную. Все так и сидели в недоумении. Я подошла к столу, поставила колонку прямо в центр, рядом с юбилейным тортом. Включила её. Раздался тихий щелчок подключения. Я нашла на телефоне тот самый файл. Тот самый разговор. И нажала «воспроизвести» на максимальной громкости.
В оглушительной тишине раздался до боли знакомый голос Антонины Петровны, щебечущий в телефонную трубку со своей подругой.
«...представляешь, эта курица даже не знает, как свеклу для борща правильно выбрать! Игорь скоро отощает с ней! Я же ему говорила, городская фифа, ничего делать не умеет...»
Я смотрела на лицо свекрови. Оно из победного медленно превращалось в испуганное, потом в багровое от ярости. Она попыталась что-то сказать, но из колонки уже неслось дальше.
«...а тётка его, Галька эта из Саратова, приедет, чистоплюйка несчастная. Вечно нос суёт, куда не просят. Думает, самая умная...»
Тётя Галя, сидевшая напротив, ахнула и прижала руку ко рту. Её лицо вытянулось.
«...братец мой, Колька, опять напьётся своего компота и будет про рыбалку свою нудить. Идиот, всю жизнь идиотом прожил...»
Дядя Коля, сидевший в углу, медленно опустил стакан и уставился на сестру неверящим взглядом.
Запись длилась всего несколько минут, но это были самые длинные минуты в жизни каждого присутствующего. Голос свекрови безжалостно проходился по каждому гостю, каждой тётушке и каждому дяде, не скупясь на оскорбления и ядовитые комментарии. А потом прозвучал финал. Тот самый.
«...ничего, я ей создам такие условия, что она сама сбежит. Или Игорёк поймёт, что без мамы ему никуда, и попросит меня переехать. Квартирка-то у них хорошая, просторная…»
Запись кончилась. Колонка замолчала. И в этой тишине, ещё более страшной, чем предыдущая, было слышно, как тяжело дышит каждый в этой комнате. Антонина Петровна сидела белая, как её скатерть, с открытым ртом.
Первой не выдержала тётя Галя. Она резко встала, отчего стул с грохотом отодвинулся.
— Значит, я чистоплюйка несчастная? — прошипела она, глядя сестре прямо в глаза. — Спасибо, сестрица, за поздравление! Ноги моей в этом доме больше не будет! И в твоём тоже!
Она схватила свою сумку и, не глядя ни на кого, пошла к выходу. Это стало сигналом. Дядя Коля, молча, с перекошенным от обиды лицом, поднялся и пошёл за ней. Затем встала тётя Зина. Затем ещё кто-то. Они поднимались один за другим, молча или бросая в сторону именинницы короткие, злые фразы. Никто не смотрел на меня. Все взгляды были прикованы к ней, к эпицентру этого взрыва. Квартира, ещё недавно казавшаяся тесной от людей, пустела на глазах. Это было похоже на массовое бегство. Никто не прощался. Они просто уходили, оставляя за собой недоеденные салаты и оглушительную тишину.
Через пять минут в комнате остались только мы трое: я, мой муж Игорь и его мать. Антонина Петровна наконец очнулась.
— Ты! — взвизгнула она, указывая на меня дрожащим пальцем. — Шпионка! Подслушивала! Как ты посмела!
Но её голос звучал жалко и неубедительно.
Игорь медленно поднял голову. Я впервые видела его таким. Его лицо было серым, а в глазах стояли слёзы. Он посмотрел не на меня, а на свою мать.
— Мама, — его голос был хриплым и тихим. — Как ты могла? Всё это… всё, что ты говорила… про Лену… про всех… Это правда?
— Игорёша, сынок, она всё подстроила! Она меня спровоцировала! — залепетала свекровь, пытаясь найти в нём поддержку.
Но он её не слушал. Он встал, подошёл к ней и тихо, но твёрдо сказал:
— Мама. Пожалуйста, уйди.
Это было страшнее любого крика. Она замолчала, посмотрела на сына, потом на меня с лютой ненавистью. Молча схватила своё пальто и выбежала за дверь, громко хлопнув ею.
В квартире воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая только тиканьем часов на стене. Вокруг был разгром — грязная посуда, скомканные салфетки, остатки еды. Запах чужих духов смешался с запахом предательства. Я стояла посреди всего этого и не чувствовала ничего. Ни радости победы, ни злости. Только пустоту и гулкую усталость.
Игорь подошёл ко мне. Он взял мои руки в свои. Они были ледяными.
— Прости меня, — прошептал он, глядя мне в глаза. И я увидела в его взгляде нечто большее, чем просто извинение за мать. — Прости, что я был слеп. Я всё видел. Видел, как тебе тяжело, как она тебя унижает. Но я прятался. Боялся её обидеть, боялся конфликта. Я был трусом. Прости меня, Лена.
И в этот момент я поняла, что мой брак не разрушен. Наоборот. Может быть, он только начался. По-настоящему.
Мы не стали убирать со стола в тот вечер. Мы просто сели на диван посреди этого хаоса. Игорь обнял меня, и я впервые за долгое время позволила себе расслабиться и положила голову ему на плечо. Воздух в моей квартире, в моей крепости, медленно очищался. Он снова становился моим. Нашим. И я знала, что, несмотря на руины сегодняшнего дня, мы сможем построить всё заново. Только теперь — по своим правилам.