Мы сидели на огромном светлом диване, смотрели какие-то передачи или просто молчали, и это молчание не было гнетущим. Оно было полным, как чаша. Мне казалось, я построила идеальную жизнь, идеальную семью. Андрей, мой муж, был воплощением мечты: сильный, надежный, успешный. Он много работал, и благодаря ему у нас был этот прекрасный двухэтажный дом в тихом пригороде, о котором я не смела даже мечтать в детстве.
Наши родители жили в старой панельке на другом конце города, и я всегда с легкой грустью смотрела на их скромный быт. Поэтому, когда они собрались приехать к нам погостить на неделю, я была на седьмом небе от счастья. Хотелось показать им, как хорошо я устроилась. Хотелось, чтобы мама отдохнула от своей кухни, а отец поковырялся в саду, который мы начали обустраивать. Андрей, как мне показалось, воспринял эту новость спокойно.
— Конечно, милая, пусть приезжают, — сказал он, целуя меня в макушку. — Это же и их дом тоже.
«И их дом тоже». Как же тепло стало от этих слов. Я тогда и не подозревала, какой горькой насмешкой они прозвучат совсем скоро.
Первые три дня были похожи на сказку. Мама тут же оккупировала кухню, и по дому поплыли забытые с детства запахи пирогов с капустой и яблочной шарлотки. Отец, человек дела, починил скрипучую калитку, о которой я просила Андрея уже месяц, и с воодушевлением рассказывал ему о планах по созданию альпийской горки у крыльца. Андрей улыбался, кивал, но я видела, что он немного отстранен. Он отвечал односложно, чаще обычного утыкался в телефон. Я списывала это на усталость. Конец квартала, отчеты, важные сделки. Он всегда был таким, когда на работе случался завал.
Моя свекровь, Тамара Игоревна, позвонила в среду вечером. Я как раз помогала маме лепить вареники, наши руки были в муке, и мы смеялись над какой-то глупостью. Андрей разговаривал с ней в кабинете, за плотно закрытой дверью. Обычно он говорил с матерью в гостиной, не скрываясь. Этот закрытый кабинет был первым крошечным звоночком, который я предпочла не заметить. Когда он вышел, его лицо было напряженным, а улыбка, которую он выдавил для нас, выглядела искусственной.
— Мама передает всем привет, — бросил он и сел за стол, не глядя на нас.
— И ей привет, — весело отозвалась моя мама. — Как она там? Может, в гости к нам заскочит, пока мы здесь? Посидим все вместе.
— Она занята, — отрезал Андрей. — У нее свои дела.
Тон был таким холодным, что мама осеклась и виновато посмотрела на меня. Я сжала губы. Тамара Игоревна никогда особенно не любила мою семью. Она считала их «простыми», а меня — удачной партией, которая вытянула счастливый билет. Она никогда не говорила этого вслух, нет. Но это сквозило в ее взгляде, в снисходительных улыбках, в дорогих подарках, которые она дарила нам, будто подчеркивая наше разное положение. Она была идеально вежливой, отточенной, как лезвие ножа. И такой же холодной. Я всегда чувствовала себя рядом с ней маленькой, неловкой девочкой, которая случайно попала на взрослый праздник.
На следующий день атмосфера в доме стала еще более гнетущей. Андрей почти не разговаривал. Он сидел за столом, механически поглощая мамины вареники, и листал ленту новостей в телефоне. Отец попытался завести с ним разговор о рыбалке.
— Андрюш, а помнишь, мы в прошлом году ездили? Щуку тогда знатную поймали. Может, в субботу вырвемся? Я снасти с собой прихватил, — с надеждой предложил он.
— Нет времени, — не поднимая глаз, ответил Андрей. — Работа.
Отец замолчал, и я увидела, как в его глазах погас огонек. Он взял вареник, повертел его в руках и положил обратно на тарелку. В этот момент мне стало невыносимо больно за него. За них обоих. Они приехали в гости к дочери, в ее счастливую жизнь, а оказались в эпицентре какой-to немой, непонятной войны. Вечером, когда мы остались вдвоем в спальне, я попыталась поговорить с мужем.
— Андрей, что происходит? — я села на край кровати. — Ты сам не свой. Мои родители тебе мешают? Если да, скажи честно, мы что-нибудь придумаем.
— Никто мне не мешает, — он резко повернулся ко мне, и в его глазах я увидела что-то похожее на раздражение. — Просто я устал. Неужели я не имею права устать в собственном доме?
— Конечно, имеешь, — прошептала я. — Прости.
Я легла рядом, но не обняла его. Между нами будто выросла ледяная стена. Я лежала и слушала его ровное дыхание, и внутри у меня все сжималось от дурного предчувствия. Это была уже не та усталость, которую я знала. Это было что-то другое. Чужое. Злое. И я почти физически ощущала, что источник этого зла находится далеко, на другом конце телефонного провода.
В пятницу утром казалось, что гроза миновала. Андрей спустился к завтраку с улыбкой. Он даже пошутил с отцом и сделал комплимент маминым оладьям. Мое сердце радостно забилось. Все хорошо, показалось. Он просто устал, а я накрутила себя. Мы сидели за большим дубовым столом, залитым утренним солнцем. Мама рассказывала смешную историю про соседку, папа поддакивал, я доливала всем чай. Идиллия.
И тут телефон Андрея, лежавший на столе, завибрировал.
Он бросил на экран быстрый взгляд. И все. Улыбка сползла с его лица, будто ее стерли ластиком. Лицо окаменело, глаза потемнели. Он медленно положил вилку на стол. Звяк фарфора прозвучал в наступившей тишине как выстрел.
Я видела край сообщения на экране. «От: Мама». И всего несколько строчек текста под ним.
Он молча встал. Я никогда не видела его таким. Это был не мой Андрей. Это был чужой, страшный человек. В его глазах полыхала ярость. Не просто злость или раздражение, а какая-то черная, испепеляющая ярость.
— Вон, — тихо, но отчетливо произнес он, глядя не на меня, а на моих родителей.
Мама перестала улыбаться. Отец напряженно выпрямился.
— Что, сынок? — переспросила мама растерянно.
И тут он взорвался.
— Вон из моего дома! — закричал он так, что посуда на столе подпрыгнула. — Я сказал, убирайтесь! Оба! Немедленно!
Я вскочила.
— Андрей, ты что такое говоришь! Ты с ума сошел? Это мои родители!
— Я сказал, вон! — он ткнул пальцем в сторону двери. — Сейчас сюда приедет моя семья, и я не желаю, чтобы они застали здесь… вас.
Последнее слово он буквально выплюнул, с такой брезгливостью, будто говорил о чем-то мерзком. Мама закрыла лицо руками и заплакала, тихо, беззвучно. Отец встал. Он был ниже Андрея на полголовы, но в этот момент казался скалой. Его лицо было спокойным, но глаза смотрели сурово и тяжело.
— Мы уйдем, — сказал он ровным голосом. — Только не кричи на мать.
Андрей рассмеялся. Злым, неприятным смехом.
— Уйдете? Да вы убежите отсюда! Надо было сразу гнать вас в шею!
С этими словами он шагнул к отцу и схватил его за рукав пиджака. Крепко, до хруста ткани. Он собирался вытолкать его, как какого-то нашкодившего щенка. Моего отца. Человека, который в жизни никого пальцем не тронул.
В этот момент у меня внутри все оборвалось. Мир сузился до этой сцены: мой рычащий от ярости муж, его рука на пиджаке моего отца и спокойное, усталое лицо папы.
Отец не пытался вырваться. Он просто посмотрел Андрею прямо в глаза. Взглядом, от которого, казалось, можно было замерзнуть. И тихо, но так, что услышали все, произнес всего три слова.
— Дом куплен мной.
Секунда. Две.
Рука Андрея разжалась. Он моргнул, будто не понял. Потом еще раз. Ярость на его лице сменилась недоумением, затем — растерянностью, и, наконец, на него начал медленно наползать ужас. Он смотрел на отца, как на привидение. Его лицо стало белым, как полотно. Губы задрожали.
— Что? — прошептал он.
— Этот дом, — так же тихо продолжил отец, не отводя взгляда, — купил я. На свои деньги. Все до копейки. Я просто не хотел, чтобы моя дочь знала, что ее муж не может обеспечить ей ту жизнь, о которой она мечтала. Я хотел сохранить твое лицо. Твою гордость.
Андрей пошатнулся. Он сделал шаг назад, потом еще один. Он смотрел то на отца, то на меня, то на шикарную обстановку гостиной, будто видел все это впервые. Дорогой диван, картины на стенах, камин, который мы так и не разожгли ни разу… Вся эта мишура, вся эта фальшивая роскошь вдруг стала декорацией в очень плохом спектакле.
А потом он рухнул. Просто упал на колени посреди комнаты, прямо на дорогой персидский ковер. Он закрыл лицо руками и затрясся.
— Простите… — донеслось до меня его сдавленное бормотание. — Ради всего святого… простите…
Я стояла как громом пораженная. В голове не укладывалось. Дом… купил папа? Мой папа, который всю жизнь работал на заводе, который ездил на старенькой машине и носил один и тот же пиджак по праздникам уже десять лет? В этот момент я поняла, что не знала о своих родителях ровным счетом ничего. Я видела только их скромный быт, но не видела их огромного сердца и той жертвы, на которую они пошли ради моего призрачного счастья.
В дверь позвонили. Настойчиво, требовательно. Андрей вздрогнул, но даже не поднял головы.
— Это она… — прошептал он. — Мама…
Отец подошел и открыл дверь. На пороге стояла Тамара Игоревна. Идеальная укладка, дорогое пальто, надменное выражение лица. Она смерила отца ледяным взглядом и, не поздоровавшись, шагнула в дом.
— Что здесь происходит? Андрей, почему ты не отвечаешь? Я велела тебе…
Она осеклась, увидев своего сына на коленях. Ее взгляд метнулся от него ко мне, к плачущей маме. На ее лице отразилось торжество.
— А, — протянула она с удовлетворением. — Наконец-то ты показал им их место. Молодец, сынок. Я же говорила, что этих простаков нужно ставить на место.
Но тут ее победный монолог прервал спокойный голос моего отца.
— Уходите, Тамара Игоревна, — сказал он. — Уходите из моего дома.
Ее лицо вытянулось.
— Что? Из вашего? Вы в своем уме, старичок?
— Он сказал правду, — подала голос я. Мой собственный голос показался мне чужим, жестким. — Этот дом купил мой отец. А вы… вы знали об этом.
Я увидела, как страх мелькнул в ее глазах. Она знала. Она все знала. И она намеренно травила своего сына, натравливала его на моих родителей, зная, что он бьет поклоны в чужом доме. Она хотела унизить мою семью, даже ценой унижения собственного сына. Сообщение, которое он получил утром, теперь обрело смысл. Это был приказ. «Покажи, кто в доме хозяин». Какая чудовищная, злая ирония.
Она попыталась что-то сказать, но отец просто молча указал ей на дверь. И в его взгляде была такая сила, что она, эта всегда уверенная в себе, властная женщина, съежилась, развернулась и молча вышла.
Когда за ней закрылась дверь, в доме повисла оглушительная тишина. Нарушали ее только всхлипы Андрея. Он все так же стоял на коленях, не смея поднять на нас глаза.
Я подошла к маме и обняла ее. Она прижалась ко мне, такая маленькая, беззащитная. Отец подошел к окну и стал смотреть во двор, на ту самую калитку, которую он починил вчера.
Я смотрела на спину своего мужа, на его трясущиеся плечи. И не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злости, ни любви. Только пустоту. Человек, которого я, как мне казалось, любила больше жизни, оказался слабым, безвольным мальчишкой, марионеткой в руках своей матери. А мой тихий, скромный отец, которого я иногда в глубине души немного стыдилась, оказался настоящим гигантом. Мужчиной, способным на невероятную жертву во имя любви к своему ребенку.
В тот день мой идеальный мир, построенный на лжи, рухнул. Но сквозь его обломки я впервые увидела настоящую правду. И настоящую любовь. Она пахла не дорогим паркетом и модными духами, а мамиными пирогами и мозолистыми руками отца. Я знала, что больше никогда не променяю эту любовь ни на какие красивые дома и фальшивые обещания. Я подошла к Андрею, но не для того, чтобы поднять его с колен. Я просто сняла с пальца обручальное кольцо и положила его на стол. Рядом с остывшим чаем и недоеденными оладьями.