Наше с Димой счастье было похоже на глоток свежего воздуха после долгого заточения. Мы поженились весной, когда город только-только стряхивал с себя серую зимнюю усталость. Наша маленькая двухкомнатная квартира, купленная с помощью наших общих накоплений и поддержки моих родителей, казалась нам целым миром. Каждая чашка, каждая подушка, каждая рамка с фотографией на стене была выбрана нами двоими с такой любовью и трепетом, что, казалось, сам воздух в доме был пропитан нежностью. Я помню, как мы, смеясь, собирали шкаф, путая детали и читая инструкцию вверх ногами. Дима тогда обнял меня, измазанного в какой-то смазке, и сказал: «С тобой хоть шалаш в лесу строить, всё равно будет дворец». И я ему верила. Каждому слову. Каждому взгляду.
Утро начиналось с аромата свежесваренного кофе, который я обожала готовить, и с его сонного бормотания мне в плечо. Мы работали в разных местах, но старались обедать вместе, если получалось. Вечера были нашими: тихие разговоры, просмотр старых фильмов, планы на будущее. Мы мечтали о путешествиях, о собаке, когда-нибудь — о детях. Жизнь казалась простой, ясной и абсолютно предсказуемой в своем счастье. Его мама, Тамара Павловна, на свадьбе вела себя довольно сдержанно. Она произнесла сухой тост, в котором больше говорила о том, как тяжело ей было растить сына одной, чем о нашем будущем. Я тогда не придала этому значения, списав всё на материнскую ревность. Мало ли, женщина всю жизнь посвятила сыну, а тут появляюсь я и забираю его. Нужно просто быть терпеливой и доброй, и со временем она меня примет.
Прошел ровно месяц после свадьбы. Медовый месяц, который мы провели не на море, а в нашей уютной квартирке, обустраивая быт, подошел к концу. В один из вечеров, когда я готовила ужин, а Дима должен был вот-вот вернуться с работы, раздался звонок. Голос свекрови в трубке был незнакомо-усталым и каким-то надтреснутым.
— Алло, Анечка? Это Тамара Павловна.
— Здравствуйте, Тамара Павловна! Как ваши дела? Что-то случилось? — забеспокоилась я. Она звонила нам крайне редко.
— Да вот, дочка… прихватило что-то. Сил совсем нет. Можно я к вам на пару дней приеду? Отлежаться. У себя совсем одна, страшно даже.
— Конечно, приезжайте! — без раздумий ответила я. — Дима скоро будет, мы вас встретим. Или такси вызвать?
— Нет-нет, я уже на вокзале, вещи вот только заберу. С работы сразу поехала, — проговорила она.
Странно, — мелькнула у меня мысль, — какой вокзал? Она же живет на другом конце города. И почему с вещами? Но я отогнала эти мысли. Человеку плохо, нужно помочь.
Через час в дверях нашей квартиры стояла Тамара Павловна. А рядом с ней — два огромных чемодана на колесиках и несколько сумок поменьше. Вид у нее был действительно измученный. Она тяжело дышала, держась за сердце. Дима, который как раз вернулся, тут же подхватил ее под руку, завел в квартиру, усадил на наш любимый диван в гостиной.
— Мама, что случилось? Ты почему с вещами?
Она глубоко вздохнула, обвела нашу чистенькую, уютную гостиную тяжелым взглядом и произнесла фразу, которая стала началом конца нашей спокойной жизни.
— Я уволилась сегодня, сынок. Всё. Больше не могу. Здоровья нет совсем. Врачи говорят, нужен покой, полный покой. А где ж его взять, когда одной жить приходится?
Мы с Димой переглянулись. В его глазах я увидела ту же растерянность, что и чувствовала сама. Гостиная у нас была совмещена с кухней, и этот диван был сердцем нашего дома. Местом, где мы отдыхали, принимали редких гостей, обнимались по вечерам. И вот теперь на нем, как королева на троне, восседала его мать, всем своим видом показывая, что прибыла она надолго. Если не навсегда.
Вечером, после того как я постелила ей на этом самом диване, а сама ушла в спальню, состоялся наш первый серьезный разговор.
— Дим, я не понимаю, что происходит, — начала я шепотом, чтобы свекровь не услышала. — Что значит «уволилась»? Почему она не посоветовалась с нами?
— Я и сам в растерянности, милая, — он обнял меня, но объятия были какими-то неуверенными. — Она ничего не говорила. Наверное, ей и правда очень плохо. Ты же видела, какая она бледная.
— Но, Дим, мы не можем… У нас же всего две комнаты. Одна из них — наша спальня, а вторая — общая. Где она будет жить? На диване? Постоянно?
— Ну, пока пусть побудет. Окрепнет. А там что-нибудь придумаем, — его голос звучал так, будто он сам пытался себя в этом убедить.
«Что-нибудь придумаем», — эхом отдавалось у меня в голове. Это была его любимая фраза, когда он не хотел решать проблему прямо сейчас. Только я уже тогда, в ту первую ночь, почувствовала ледяной холодок страха. Наша крепость пала. В наш маленький мир вторглись, и я не знала, как его защитить.
В тот вечер я ошиблась. Кульминация была еще впереди. За ужином, на который я подала ее любимые котлеты с пюре, Тамара Павловна, немного отдохнув и порозовев, изрекла то, от чего у меня ложка застыла на полпути ко рту.
— В общем, так, дети. Я своего сына вырастила, ночей не спала, здоровье на него положила. Все соки из меня эта ваша работа выпила. Теперь моя очередь отдыхать. А ваша — меня содержать, заботиться. Ты, Анечка, женщина молодая, здоровая. И муж у тебя хороший, зарабатывает. Значит, прокормите. Я не много прошу: крыша над головой да тарелка супа.
Она сказала это так просто, так обыденно, будто озвучивала прогноз погоды. Сказала и впилась вилкой в котлету, с аппетитом отправляя ее в рот. Дима поперхнулся чаем. Я молчала, чувствуя, как кровь отхлынула от лица. Диван в гостиной, который я уже мысленно отдала ей на время, теперь превратился в постоянный трон, с которого она собиралась править нашей жизнью. А мы, ее верноподданные, должны были обеспечивать ее комфорт. И в этот момент я поняла: это не просьба о помощи. Это ультиматум.
Первая неделя была похожа на дурной сон, от которого я никак не могла проснуться. Я уходила на работу рано утром, на цыпочках пробираясь через гостиную, где на диване спала Тамара Павловна. Возвращалась вечером — и заставала ту же картину, только теперь она не спала, а смотрела телевизор на оглушительной громкости. Вокруг дивана, как вокруг эпицентра маленькой катастрофы, образовывался хаос: чашки с недопитым чаем, крошки от печенья на обивке, разбросанные газеты с программами передач. На мои робкие попытки поговорить о том, что ей, может быть, стоит показаться хорошему врачу, она лишь отмахивалась.
— Ой, была я у ваших врачей! — театрально вздыхала она. — Одно лечат, другое калечат. Мне покой нужен, Анечка, покой и забота. Вот ты бы мне лучше массажик сделала, спину ломит — мочи нет.
Я, стиснув зубы, делала. Мои пальцы разминали вполне здоровую, крепкую спину, пока она кряхтела и постанывала, комментируя очередной сериал. Дима приходил с работы уставший и просто хотел тишины. Но тишины в нашем доме больше не было. Был постоянно работающий телевизор, были вечные жалобы свекрови, был запах ее мазей, который, казалось, въелся в стены. Наш уютный мир сжался до размеров спальни, где мы могли перешептываться перед сном.
— Дим, так больше не может продолжаться, — говорила я ему почти каждый вечер. — Она целый день лежит. Я прихожу, а в раковине гора посуды с завтрака. Она даже тарелку за собой не убирает.
— Ань, ну она же болеет, — отвечал он, избегая моего взгляда. — Ей тяжело.
— Дим, ей не тяжело было дойти до холодильника и съесть весь творожный десерт, который я для нас покупала! Ей не тяжело по часу болтать по телефону с подругами, обсуждая всех соседей! Я слышала! Голос бодрый, смеется! А как только я вхожу в комнату, она снова начинает охать и хвататься за сердце.
Он не видел. Или делал вид, что не видит. Ему было проще поверить в ее болезнь, чем вступить в конфликт с собственной матерью. Он был хорошим сыном. Но он переставал быть хорошим мужем. И эта мысль пугала меня больше всего.
Постепенно я начала замечать мелкие, но важные детали. Однажды я вернулась домой пораньше, потому что отпустили с работы. Дверь я открыла своим ключом очень тихо. И застала картину: Тамара Павловна, которая утром жаловалась, что «не может согнуться, чтобы тапки надеть», стояла посреди комнаты и, активно жестикулируя, показывала кому-то по телефону, как правильно делать зарядку для шеи. Увидев меня, она замерла на полудвижении, а потом медленно, со стоном, начала оседать обратно на диван.
— Ох… Анечка… ты так напугала… Давление подскочило… — пролепетала она, прижимая руку к груди.
Я ничего не сказала. Просто молча прошла в спальню. Но внутри меня что-то щелкнуло. Это была уже не просто догадка. Это была уверенность. Она — актриса. И довольно хорошая. А мы с Димой — ее зрители и спонсоры ее бесконечного спектакля.
Другой случай произошел, когда она попросила меня сходить в аптеку за каким-то очень дорогим лекарством для суставов. Список был внушительный. Я потратила почти четверть своей зарплаты. Вернулась, протягиваю ей пакет. Она взяла его, небрежно засунула под подушку и даже не посмотрела.
— Спасибо, дочка. Положи пока, потом выпью. Ты лучше чайку мне сделай, с лимончиком. Да послаще.
Вечером, когда она уснула под бормотание телевизора, я не выдержала. Я тихонько заглянула в тот пакет. Коробочки с лекарствами были нетронуты. Я проверила через несколько дней — то же самое. Она даже не открывала их. Зато постоянно просила купить то пирожное, то дорогую колбасу, то еще какой-нибудь деликатес, «чтобы силенки поддержать».
Мое терпение подходило к концу. Дом перестал быть домом. Он превратился в поле битвы, где я вела невидимую войну за свое пространство, за свою семью, за своего мужа, который упрямо отказывался видеть очевидное. Я похудела, стала нервной, плохо спала. Я поняла, что если я ничего не сделаю, эта женщина просто разрушит нашу жизнь. Разговоры с Димой были бесполезны. Нужно было действовать. Но действовать не в лоб. Нужен был план. Такой, чтобы она сама попалась в свою же ловушку. Чтобы даже мой слепо любящий муж увидел все своими глазами.
Идея пришла внезапно. Если она так любит комфорт и заботу, если она так ценит свой «покой», нужно предложить ей такой «покой», от которого она сама сбежит. И я начала готовиться. Это была моя тайная операция. Я часами сидела в сети, но искала не врачей и не санатории. Я искала совершенно другое. И нашла. Это был идеальный вариант. Дальний, очень дальний родственник по линии ее покойного мужа. Дядя Степан. Мужик суровый, старой закалки, вдовец. Жил один в деревне за триста километров от города, держал огромное хозяйство: куры, козы, огород в полгектара. Дима о нем и не помнил почти, видел в глубоком детстве. А вот Тамара Павловна, как я выяснила из разговора со своей мамой, его знала и отзывалась о нем как о «кремне» и «солдафоне». То, что нужно.
Я нашла его номер через десятые руки. Позвонила. Долго и обстоятельно объясняла ситуацию. Дядя Степан слушал молча, только хмыкал в трубку. А потом сказал:
— Понятно. Значит, Тамарка совсем обленилась. Ну что ж, привозите. Свежий воздух и трудотерапия еще никому не вредили. У меня как раз помощница по хозяйству нужна, а то один не справляюсь. Место для нее найдется.
Всё. Капкан был готов. Осталось заманить в него дичь.
Я выждала неделю, чтобы все выглядело естественно. Потом одним вечером я влетела в квартиру с сияющим лицом. Дима и его мама, как обычно, смотрели телевизор.
— Тамара Павловна! Дима! У меня потрясающая новость! — объявила я с порога, изображая бурную радость.
Они оба уставились на меня.
— У меня на работе есть очень влиятельная женщина, и я рассказала ей про вашу, Тамара Павловна, ситуацию. Про то, как вам тяжело, как здоровье подводит. И она вошла в положение! Она договорилась… вы не поверите! Для вас есть место в элитном закрытом пансионате для отдыха!
Я говорила быстро, с восторгом, не давая им вставить ни слова.
— Это не просто санаторий! Это частное заведение в экологически чистом районе. Сосновый бор, озеро! Полный пансион, лучшие продукты, персональный уход, тишина, покой! Туда просто так не попасть, только по большим связям. И для вас — абсолютно бесплатно! На целый месяц! Представляете?
На лице свекрови сменилось несколько выражений. Сначала подозрительность.
— Бесплатно? — недоверчиво протянула она. — С чего бы такая щедрость?
— Ну я же говорю, моя начальница — золотой человек! Я ей так вас расписала, она и прониклась. Сказала: «Такая заслуженная женщина должна отдыхать в лучших условиях!»
Ключевое слово было «лучшие условия». Я видела, как в ее глазах загорелся огонек жадности. Он пересилил подозрительность.
— А что за пансионат? Название есть? — спросил Дима. Он выглядел удивленным, но счастливым. Мой бедный, наивный муж. Он поверил мне сразу же.
— Он очень закрытый, называется что-то вроде «Тихая пристань». Там даже вывески нет, чтобы посторонние не лезли. Все для избранных, — соврала я, глядя ему прямо в глаза с самой честной улыбкой, на которую была способна.
Две недели ушло на сборы. Тамара Павловна ожила. Она перестала охать, начала командовать, что ей нужно купить для поездки: новый халат («Не в старом же я там ходить буду!»), красивые тапочки, какие-то кремы. Она порхала по квартире, полная энергии, и рассказывала по телефону подругам, как ее «золотая невестушка» отправляет ее на шикарный курорт. Дима смотрел на меня с обожанием. "Анечка, ты святая, — говорил он мне. — Я не знал, как решить эту проблему, а ты нашла такой выход". Мне было и горько, и смешно. Он даже не подозревал, КАКОЙ выход я нашла.
День отъезда настал. Мы загрузили ее чемоданы в нашу машину. Тамара Павловна, нарядная, надушенная, села на заднее сиденье, как королева.
— Ну, везите меня в мою тихую пристань! — провозгласила она.
Мы ехали долго. Сначала по трассе, потом свернули на проселочную дорогу. Асфальт кончился. Машину начало трясти.
— Анечка, а мы точно туда едем? — забеспокоилась свекровь. — Что-то тут на элитный район не похоже.
— Самые лучшие места всегда спрятаны подальше от цивилизации, — бодро ответила я, а сама вцепилась в руль так, что побелели костяшки пальцев.
Наконец, мы въехали в глухую деревушку. Пара десятков покосившихся домов, лай собак, куры, перебегающие дорогу. Мы остановились у самого крайнего дома — крепкого, но старого, с огромным огородом. Тамара Павловна смотрела в окно с открытым ртом.
— Это что такое? Может, мы спросим дорогу? — пролепетала она.
И в этот момент из калитки вышел высокий, кряжистый старик в телогрейке и резиновых сапогах. Он подошел к машине.
— Приехали, значит, — пробасил он, заглядывая в окно. — Здравствуй, Тамара. Давно не виделись. А ты почти не изменилась.
Лицо моей свекрови нужно было видеть. Оно из розового от предвкушения стало сначала белым, как полотно, а потом пошло багровыми пятнами.
— Дядя… Степан? — просипела она.
— Он самый. Проходи, гостья дорогая, не стесняйся. Комната твоя готова. И обед на столе. А завтра с утра, в пять подъем, — он подмигнул мне, — будем коз доить и навоз из-под них убирать. Лучшая лечебная процедура! Воздух свежий, работа физическая — вся хворь как рукой снимет!
Тамара Павловна медленно повернула голову ко мне. В ее глазах была такая ярость, что, казалось, она испепелит меня на месте. Дима, сидевший рядом со мной, выглядел так, будто его ударили. Он смотрел то на меня, то на свою мать, то на сурового дядю Степана, и в его глазах плескалось полное непонимание.
— Аня… что это значит? — прошептал он.
А я, впервые за много месяцев, почувствовала не страх, а огромное, всепоглощающее облегчение. Я спокойно повернулась к свекрови.
— Это и есть ваша «Тихая пристань», Тамара Павловна. Эксклюзивный отдых. Полный пансион и трудотерапия. Вы же хотели покоя и заботы? Дядя Степан о вас позаботится. Лучше, чем кто-либо.
Она закричала. Это был не стон больного человека, а яростный вопль обманутого хищника. Она кричала, что я обманщица, подлая девчонка, что она никуда не пойдет. Дядя Степан молча открыл заднюю дверь, взял ее под локоток своей железной хваткой и мягко, но настойчиво повлек из машины.
— Пойдем, пойдем, Тамара. Нечего тут сцены устраивать. Чемоданы ваши ребята потом занесут.
Мы с Димой остались в машине одни. Он смотрел на меня так, будто видел впервые. Я видела, как в нем борются шок, гнев на меня и где-то в глубине — смутное понимание того, что произошло.
Всю дорогу обратно мы молчали. Тишина в машине была такой густой и тяжелой, что ее можно было резать ножом. Дима не смотрел в мою сторону, он просто вел машину, уставившись на дорогу. Я не пыталась ничего объяснять. Я ждала. Я знала, что этот разговор будет самым важным в нашей жизни. Когда мы въехали в город, он наконец заговорил, и голос его был глухим и чужим.
— Как ты могла так поступить с моей матерью?
Я повернулась к нему.
— А как она поступала с нами, Дима? Как она превратила нашу жизнь в ад? Как она врала тебе и мне каждый божий день? Или ты этого не замечал?
— Она моя мать! — почти выкрикнул он.
— А я твоя жена! — ответила я так же громко, и от накативших эмоций у меня задрожал голос. — Я та, с кем ты обещал строить семью! Жить в радости и в горе! А последние месяцы в моей жизни было только горе, которое устраивала твоя совершенно здоровая, ленивая и эгоистичная мать! И ты ничего не сделал, чтобы это прекратить!
Он замолчал, сжав руль. Мы подъехали к нашему дому. Войдя в пустую, тихую квартиру, я почувствовала, как спадает напряжение. Я могла дышать. Воздух больше не был спертым от лжи. Дима прошел в спальню и сел на кровать, уронив голову на руки. Я села рядом.
И тогда он вдруг сказал то, чего я совершенно не ожидала.
— Я знал, — прошептал он. — Я знал, что она не так уж сильно больна. Она всегда была такой. Любила, чтобы вокруг нее все крутились. После смерти отца стало только хуже. Я просто… я не знал, как ей сказать «нет». Я боялся ее обидеть, боялся выглядеть плохим сыном.
Этот поворот был для меня полной неожиданностью. То есть, он все видел. Он не был слепым котенком. Он был трусом. И от этого мне стало еще больнее. Он предпочел пожертвовать моим спокойствием, нашим счастьем, лишь бы не вступать в конфликт с мамой.
— Так ты позволял ей вытирать об меня ноги, зная, что она притворяется? — спросила я тихо.
Он поднял на меня глаза, и в них стояли слезы.
— Прости меня, Аня. Я был слабаком. Я видел, как тебе тяжело, и ненавидел себя за это, но ничего не мог с собой поделать. А ты… ты оказалась сильнее нас обоих. Ты сделала то, на что у меня никогда бы не хватило духа.
В тот вечер мы говорили до утра. Впервые за долгое время — честно. Обо всем. О его страхах, о моей боли, о том, что семья — это не только любовь, но и умение защищать свои границы. Даже от самых близких.
Прошла неделя, потом вторая. Наша квартира снова стала нашей. Мы снова пили кофе по утрам, снова обнимались на том самом диване, который я отмыла и отчистила, избавляясь от последнего напоминания о недавнем кошмаре. Он казался больше и уютнее, чем раньше. Раз в несколько дней звонил дядя Степан. Его отчеты были короткими и по-военному четкими.
— Тамара бунтовала три дня. Пыталась симулировать обморок. Я ей ведро холодной воды на голову вылил — сразу в себя пришла. Теперь вот грядки полет. Ворчит, но работает. Аппетит отменный. Румянец появился. Здоровее всех здоровых.
Дима слушал эти доклады с непроницаемым лицом. После разговора с дядей он позвонил матери сам. Я слышала обрывки его фраз из комнаты. «Мама, ты останешься там… Да, это мое решение… Ты должна понять… Мы с Аней — семья». Для него это был огромный шаг. Возможно, самый важный в его жизни.
Наш брак не распался. Наоборот, пройдя через это испытание, он стал крепче, как закаленная сталь. Мы заново учились доверять друг другу, но теперь в основе нашего союза лежала не только романтическая нежность, но и суровая, выстраданная правда. Дима изменился. Он повзрослел за эти недели больше, чем за все предыдущие годы. Он наконец понял, что быть хорошим сыном не значит приносить в жертву свою жену и свою семью.
Иногда по вечерам, сидя в тишине нашей гостиной, я вспоминаю перекошенное от ярости лицо свекрови и суровый взгляд дяди Степана. И я не чувствую ни капли вины. Только спокойную уверенность в том, что я поступила правильно. Я не разрушила семью, я ее спасла. Я отвоевала наше маленькое счастье, наше право на собственную жизнь. И я знала, что если понадобится, я сделаю это снова, не раздумывая ни секунды. Потому что моя тихая пристань — здесь, рядом с моим мужем, в стенах нашего дома. И я никому больше не позволю ее осквернить.