Наша небольшая, но уютная квартира на пятом этаже всегда казалась мне крепостью, тихой гаванью, где мы с ним могли спрятаться от всего мира. Мы были вместе уже шесть лет, три года в браке, и я искренне верила, что наша любовь способна выдержать что угодно. Как же я тогда ошибалась.
Всё изменилось с приездом его матери, Тамары Петровны. Она нагрянула к нам три месяца назад, как гром среди ясного неба. У неё в квартире якобы затеяли капитальный ремонт, и сын, конечно, не мог отказать родной матери во временном приюте. «Всего на пару неделек, сынок, пока рабочие с самыми грязными делами управятся», — ворковала она в трубку, и Андрей, мой добрый, мой безотказный Андрей, тут же согласился. Эти «пару неделек» растянулись на месяц, потом на второй, а теперь шёл уже третий. Ремонт у неё, по её словам, всё никак не мог закончиться — то материалы не подвезли, то мастера оказались недобросовестными.
Сначала я даже обрадовалась. Наконец-то я смогу наладить с ней отношения, — думала я наивно. Отношения у нас всегда были прохладными. Я ей не нравилась с самого начала: слишком простая, без знатной родословной, без богатых родителей. Но я старалась. Искренне старалась. Встретила её с пирогами, выделила самую светлую комнату, окружила заботой. Тамара Петровна поначалу вела себя идеально. Она хвалила мою стряпню, восхищалась чистотой в доме и называла меня не иначе как «деточка».
— Какая же ты у меня умница, деточка! — говорила она, пробуя мой борщ. — Почти как я в твои годы. Только я соли чуть поменьше клала, для здоровья полезнее.
Или так:
— Платьице на тебе красивое, идёт. Но цвет немного бледнит, тебе бы что-нибудь поярче. С твоей-то фигуркой.
Это были мелкие уколы, замаскированные под заботу. Я списывала всё на характер, на возраст, на то, что ей тяжело привыкнуть к чужому дому. Андрей ничего не замечал. Для него мама была святой. Он видел только её улыбку и слышал только ласковые слова, пропуская мимо ушей все эти «но» и «почти».
— Мам, ну что ты, у Лены лучшее рагу в мире, — добродушно отшучивался он.
— Я и не спорю, сынок, не спорю. Просто даю совет, как молодая хозяйка.
Это даже не совет. Это способ показать, что я всё делаю не так. Что она бы сделала лучше.
Я молчала. Глотала обиду и продолжала улыбаться. Я не хотела становиться причиной ссоры между сыном и матерью. Я верила, что её визит скоро закончится и всё вернётся на круги своя.
Первый тревожный звоночек прозвенел примерно через пару недель. Я купила дорогой сыр с плесенью, граммов триста, чтобы сделать на ужин красивую сырную тарелку, побаловать Андрея. Положила его в холодильник. А вечером, когда начала готовить, сыра на месте не оказалось. Я перерыла все полки. Пусто.
— Тамара Петровна, вы случайно не видели кусочек сыра в синей упаковке? — спросила я как можно мягче.
Она оторвалась от своего вязания и посмотрела на меня невинными глазами.
— Сыра? Нет, деточка, не видела. Я к холодильнику сегодня почти не подходила, давление скачет. Может, ты его вчера доела и забыла? Память-то девичья.
Я точно помнила, что не доела. Но спорить не стала. Может, и правда забыла? Или Андрей съел на завтрак и не сказал. Я отмахнулась от неприятного осадка. Но потом стали пропадать другие вещи. Кусок хорошей говядины, который я отложила на жаркое. Банка красной икры, подаренная нам на годовщину. Дорогие конфеты из коробки, которую я прятала для особого случая. Холодильник стал напоминать бермудский треугольник.
Я начала подозревать, что свекровь таскает продукты своей дочери Лене, сестре Андрея. Лена жила неподалеку, воспитывала сына одна, и Тамара Петровна постоянно сокрушалась, как ей тяжело. Каждый второй день свекровь уходила «проведать внучка», неизменно прихватив с собой большую хозяйственную сумку. Раньше я не обращала на это внимания, но теперь эта сумка казалась мне подозрительно тяжёлой.
Я схожу с ума? Я начинаю видеть врага в пожилой женщине? Это же унизительно — подозревать её в воровстве еды!
Я пыталась поговорить с Андреем. Аккуратно, издалека.
— Андрюш, ты не замечал, у нас продукты как-то быстро заканчиваются? — спросила я однажды вечером.
Он оторвался от своего ноутбука и рассеянно посмотрел на меня.
— В смысле? Ну, нас же теперь трое. Мама тоже кушает. Тебе что, жалко для неё?
— Нет, что ты! Конечно, не жалко! Просто… странно.
— Лен, не выдумывай, — он снова уткнулся в экран. — Лучше скажи, что у нас на ужин.
Я почувствовала, как по щекам разливается краска стыда. Может, я и правда мелочная и жадная? Может, мне просто кажется? Я заставила себя замолчать и больше не поднимать эту тему. Но подозрения, однажды поселившись в душе, начинают расти, как сорняк, пуская ядовитые корни во все уголки сознания. Я стала внимательнее. Я стала замечать детали.
Вот Тамара Петровна возвращается от Лены. Сумка у неё уже пустая и лёгкая. Она проходит на кухню, ставит чайник и как бы невзначай говорит:
— Ох, была у Леночки. Совсем девочка моя зашивается. В холодильнике мышь повесилась. Внучок опять простудился, на лекарства все деньги уходят.
Она смотрела на меня с укоризной, будто это я была виновата в трудностях её дочери. Она меня провоцирует. Она хочет, чтобы я сама предложила помощь, сама стала собирать ей пакеты с едой. А когда я этого не делаю, она просто берёт сама.
Я начала хитрить. Стала покупать чуть больше продуктов, чем нужно, и мысленно прощалась с какой-то их частью. Часть — «налог на свекровь». Мне было противно от самой себя, от этих мыслей, от этой мелочности. Но ещё противнее было от её тихого, упорного вранья. Она брала моё, а потом жаловалась мне же на бедность своей дочери, тонко намекая на мою чёрствость.
Параллельно с продуктовой войной разворачивалась другая, более тонкая и жестокая. Она принялась методично разрушать мой авторитет в глазах собственного мужа. Всё делалось исподтишка, с ангельской улыбкой на лице.
— Андрюшенька, сынок, рубашечка у тебя не очень хорошо выглажена, — говорила она, проводя пальцем по воротнику его рубашки, которую я гладила полчаса. — Леночка наша, конечно, не такая аккуратная, но уж воротнички умеет отгладить до хруста. Дай-ка я переделаю.
И она демонстративно шла к гладильной доске, а я стояла, как оплёванная. Андрей лишь неловко улыбался:
— Мам, да нормально всё. Лена старалась.
Старалась. Как собака, которая пытается заслужить одобрение.
Она начала «находить» пыль в самых дальних углах, куда я не заглядывала каждый день. Проводила пальцем по верхней полке шкафа, показывала Андрею и сокрушённо вздыхала:
— Ох, пыльно-то как. Не запускай дом, деточка, мужчина этого не любит. Чистота — залог семейного счастья.
Я убиралась дважды в неделю, квартира сияла. Но она всегда находила, к чему придраться. Однажды я услышала обрывок её разговора по телефону с Леной. Я проходила мимо её комнаты и дверь была приоткрыта.
— …да что она за хозяйка! Кормит сына моего чем попало, из полуфабрикатов всё. Деньги на ветер пускает, на тряпки свои бесполезные. А в доме — пылища! Я ему говорю, говорю… Нет, он её защищает. Ослеп совсем, ничего не видит. Ну ничего, вода камень точит.
Я замерла в коридоре, прижав руки ко рту. Дышать стало трудно. Значит, я не ошиблась. Это не паранойя. Это целенаправленная, холодная война. Она не просто гостит. Она пришла сюда, чтобы разрушить мою семью.
В тот вечер я не выдержала. Когда Андрей вернулся с работы, я рассказала ему про подслушанный разговор. Я плакала, слова путались, я умоляла его поверить мне. Он обнял меня, гладил по волосам.
— Тише, тише, котёнок. Ты всё не так поняла. Мама просто переживает за меня. Она привыкла всё контролировать. А про Лену… ну, может, она просто жаловалась, женщины же любят поболтать. Не принимай близко к сердцу.
— Но она назвала меня плохой хозяйкой! Она настраивает тебя против меня!
— Она моя мама, Лена. Она не может желать мне зла. И тебе тоже. Ты просто устала, вот и накручиваешь себя.
Я отстранилась и посмотрела на него. В его глазах я увидела любовь, сочувствие… и полное неверие. Он считал, что я всё преувеличиваю. Что это просто женские капризы, усталость и ревность. В тот момент я поняла, что я одна. Совсем одна в этой борьбе. Слов было недостаточно. Ему нужны были доказательства. Неопровержимые.
С этого дня моя жизнь превратилась в шпионский триллер. Я стала ещё внимательнее. Но Тамара Петровна была хитрой и осторожной. Она никогда не делала ничего предосудительного в моём или Андрея присутствии. Только когда оставалась одна.
Но как это доказать? Как показать Андрею её истинное лицо?
Идея пришла внезапно. У нас дома валялась маленькая видеокамера, которую Андрей покупал, чтобы снимать наши поездки. Она была совсем крошечной, и её можно было подключить к телефону, чтобы смотреть запись в реальном времени. Я вспомнила про старый электронный будильник на нашей прикроватной тумбочке, которым мы давно не пользовались. У него был достаточно большой корпус. Потратив пару часов, я смогла аккуратно встроить объектив камеры в одну из кнопок на панели часов. Это было почти незаметно.
Моё сердце колотилось, когда я ставила часы обратно на тумбочку. Что я делаю? Это же безумие! Шпионить за собственной свекровью в собственном доме! Но другого выхода я не видела. Я должна была либо доказать свою правоту, либо окончательно убедиться, что сошла с ума.
Я включила запись и стала ждать. День тянулся мучительно долго. Я старалась вести себя как обычно, болтала со свекровью о пустяках, улыбалась мужу. Но внутри всё сжималось от напряжения. Я ждала, когда они оба уйдут из дома. Андрей ушёл на работу, а Тамара Петровна через час собралась «прогуляться по магазинам».
— Деточка, я ненадолго. Может, тебе что-нибудь купить? — спросила она приторно-сладким голосом.
— Нет, спасибо, Тамара Петровна, у нас всё есть, — ответила я, едва сдерживая дрожь.
Как только за ней захлопнулась дверь, я бросилась к своему телефону. Открыла приложение. Руки тряслись так, что я с трудом попала пальцем по иконке. Запись шла. Я стала отматывать назад, на тот момент, когда я ушла из спальни на кухню готовить завтрак.
Вот я выхожу из комнаты. Тишина. Проходит минут десять. И тут дверь в нашу с Андреем спальню медленно открывается. Входит она. Тамара Петровна. Она не просто заглядывает. Она входит и плотно прикрывает за собой дверь. На записи не было звука, но её движения говорили громче всяких слов. Она двигалась не как гостья, а как воровка. Оглядывалась, прислушивалась. Убедившись, что её никто не видит, она подошла к нашему шкафу. Открыла мою секцию. Она стала перебирать мои вещи. Не просто смотреть, а брезгливо перебирать пальцами, будто трогала что-то грязное. Достала моё новое шёлковое бельё, которое я купила на днях. Повертела в руках, скривила губы в усмешке и небрежно бросила обратно. Потом подошла к туалетному столику. Взяла мой флакон французских духов, подарок Андрея. Открыла его, понюхала и демонстративно поморщилась.
Мне стало дурно. Это было такое грубое, такое омерзительное вторжение в моё личное пространство. Но то, что произошло дальше, заставило кровь застыть в моих жилах.
Это было нечто за гранью моего понимания. Она подошла к нашей кровати. К нашей с Андреем кровати. Наклонилась над моей подушкой, той, на которой спала я. А потом… она сделала то, от чего у меня потемнело в глазах. Она плюнула на неё. Не один раз. А несколько раз, с какой-то тихой, сосредоточенной злобой на лице. Затем она аккуратно перевернула подушку другой стороной, взбила её, чтобы не осталось и следа, и поправила покрывало. Её лицо в этот момент было абсолютно спокойным, даже умиротворённым. Будто она совершила важный ритуал.
Я сидела на кухонном стуле, вцепившись в телефон. Меня трясло. Не от злости, а от ужаса. Продукты, слова, пыль — всё это было детским лепетом по сравнению с этим. Это была чистая, концентрированная ненависть. Это было осквернение самого святого места в нашем доме. Места, где мы с мужем были ближе всего друг к другу. Она не просто хотела, чтобы он считал меня плохой хозяйкой. Она хотела, чтобы он перестал меня любить. Она хотела меня уничтожить.
Я сохранила этот фрагмент видео. Сохранила, чувствуя, как внутри меня что-то обрывается и каменеет. Та Лена, которая пыталась всем угодить, которая глотала обиды и оправдывала чужую подлость, умерла в тот момент.
Вечером Андрей вернулся с работы уставший, но довольный. Он поцеловал меня, потом подошедшую мать. Она суетилась вокруг него, предлагала чай, расспрашивала про его день. Я молча накрыла на стол. Я не могла произнести ни слова.
— Лен, у тебя всё в порядке? Ты какая-то бледная, — заметил Андрей.
Тамара Петровна тут же вмешалась:
— Я же говорила, деточка, надо больше отдыхать. Совсем себя загоняла.
Я подняла на неё глаза. Она смотрела на меня с фальшивым сочувствием. Я медленно встала из-за стола.
— Андрей, нам надо поговорить. Наедине.
Он удивлённо посмотрел на меня, потом на мать.
— Сынок, иди, конечно. Может, Леночке нездоровится, — сказала она с заботой в голосе.
Мы прошли в гостиную. Я закрыла дверь.
— Я больше не буду ничего объяснять словами, — сказала я тихо, но твёрдо. — Я просто хочу, чтобы ты кое-что посмотрел. Пожалуйста, не задавай вопросов. Просто смотри.
Я достала телефон и включила то самое видео. Он сел на диван, глядя на экран с недоумением. Сначала на его лице было непонимание, когда он увидел нашу спальню. Потом, когда в комнату вошла его мать, он нахмурился. Он смотрел, как она перебирает мои вещи, и его лицо становилось всё более напряжённым. Он сжал кулаки. А потом он увидел то, что она сделала с подушкой.
Тишина в комнате стала оглушающей. Я не смотрела на экран, я смотрела на него. Я видела, как цвет сходит с его лица. Как неверие сменяется шоком, а затем — чем-то тёмным и страшным. Его челюсти сжались так, что на скулах заходили желваки. Он досмотрел до конца. До того момента, как она, поправив покрывало, выходит из комнаты с видом выполненного долга.
Он молча отдал мне телефон. Потом встал. Его молчание было страшнее любого крика. Он не сказал ни слова. Он просто развернулся и вышел из гостиной. Я слышала, как он молча прошёл в комнату, которую занимала его мать. Слышала, как на пол с грохотом полетел первый чемодан. Потом второй. Он не кричал, не ругался. Он просто методично, со страшным, холодным спокойствием, вытаскивал её вещи из шкафа и швырял их в чемоданы.
Тамара Петровна, услышав шум, заглянула в комнату.
— Сыночек, что ты делаешь? Что случилось?
Он не посмотрел на неё. Он просто продолжал своё дело. Потом взял оба чемодана, дотащил их до входной двери, открыл её и выставил их на лестничную клетку.
Только после этого он повернулся к ней. Его лицо было как маска.
— Собирайся. Ты здесь больше не живёшь. У тебя пять минут.
Её лицо вытянулось. Она попыталась заплакать, броситься к нему.
— Сынок! Что стряслось?! Это всё она? Она тебе наговорила гадостей про меня? Не верь ей, она лгунья!
Андрей посмотрел на неё в упор. В его голосе не было ни капли тепла, только лёд.
— Я всё видел, мама. Всё. До последней детали. Уходи.
Она застыла. Поняла, что оправдываться бесполезно. Её лицо исказила гримаса злобы.
— Я знала, что она змея! Знала, что разрушит нашу семью! — прошипела она.
— Ты сама её разрушила, — отрезал Андрей и указал на дверь. — Вон.
Она выбежала за порог, проклиная меня и весь белый свет. Андрей захлопнул за ней дверь и повернул ключ в замке. Дважды. Потом он медленно сполз по двери на пол и закрыл лицо руками. Я подошла и села рядом, обняв его за плечи. Мы сидели так, в тишине, наверное, час.
Через некоторое время зазвонил телефон. Это была Лена, его сестра. Я видела, как дёрнулось его лицо. Он взял трубку и включил громкую связь.
— Андрей, что случилось?! Мама звонит, рыдает! Что эта твоя мегера сделала?! Ты выгнал родную мать из-за неё?!
Андрей помолчал секунду, а потом сказал голосом, в котором не было ни грамма родственного тепла:
— Лена, я знаю про всё. И про то, как мама носила тебе наши продукты, тоже знаю. Я сыт по горло этим враньём. Так что ты и твоя мать можете больше не утруждать себя звонками. Ни мне, ни моей жене. Прощай.
Он нажал отбой и заблокировал её номер. Потом он нашёл номер матери и сделал то же самое.
В ту ночь мы не спали. Мы вынесли из спальни всё постельное бельё, подушки, одеяло, покрывало — всё, к чему она прикасалась. Сложили в большие мусорные мешки и отнесли на помойку. Потом Андрей открыл все окна, несмотря на ночную прохладу. Он сказал, что хочет выветрить из дома её дух. Он обнимал меня и снова и снова просил прощения. За то, что был слеп. За то, что не верил. За то, что позволил ей так долго отравлять нашу жизнь.
Я не держала на него зла. Я видела, как ему больно. Он потерял мать и сестру в один вечер. Но я знала, что только так мы могли спасти нашу семью. На следующий день мы поехали в магазин и купили всё новое: подушки, одеяло, самое красивое постельное бельё, какое только смогли найти. Вечером, ложась в чистую, свежую постель, я впервые за три месяца почувствовала, что я дома. В своей крепости. Воздух в квартире и правда казался другим — чистым, лёгким. Будто после долгой, затяжной грозы наконец-то выглянуло солнце. Наша жизнь медленно, но верно возвращалась в своё русло, но шрамы от той войны остались навсегда. Они напоминали о том, какую цену иногда приходится платить за правду и за право на своё собственное счастье.