Так говорил мой муж, пока сам не отправился в бой за дешёвой колбасой, акционным маслом и «нормальные» мясом. Вернулся домой с синяком, порванным рукавом и одним главным открытием про семейный бюджет.
Скажу сразу: я жила не с мужем, а с калькулятором в штанах.
Имя калькулятора - Николай, шестьдесят семь лет, бывший инженер. Пенсия у него — как боевой орден: держит двумя руками и никому, кроме государства, показывать не хочет. Мне же раз в неделю выдавал «премию за проживание» — строго определённую сумму, как будто я у него в подчинённых числюсь, а не жена сорок лет в стаже.
Каждую субботу один и тот же ритуал.
Он садится за кухонный стол, кладёт перед собой старый потрёпанный блокнот, где у него «семейный бюджет», вздыхает так, будто сейчас будет кормить голодную Африку, и разворачивает купюры веером.
– Вот, – говорит сурово. – Тебе на неделю достаточно. Если будешь экономить.
Я смотрю на эту кучку денег… И уже примерно знаю: четыре тысячи уйдёт в аптеку, две в магазин, одну как-нибудь вытянем на хлеб, молоко и что-то к чаю. На меня – ноль.
Но спорить он, конечно, будет не с аптекой, а со мной.
– Коля, – говорю. – Тут на лекарства и продукты еле-еле. А я – кто? Я что, воздух?
– Валя, – закатывает глаза. – Опять начинается. Ты просто не умеешь считать. Я бы на эти деньги полк накормил.
– Может, тебе и надо было полком командовать, а не инженером сидеть, – бурчу. – Сходил бы сам, полк накормил.
Он фыркает:
– Я знаю, сколько стоит килограмм сахара и булка хлеба. Вы женщины только тратите, а зарабатывать кто будет?
И это говорит мне человек, который сам ТРИ года как на пенсии сидит, но всё ещё делает вид, что спасает страну экономией на моей помаде.
Чеки и «приговор»
В какой-то момент мне надоело слушать, что «я не умею считать».
Я стала собирать чеки. Со всех магазинов, с рынка, из аптеки. Не выбрасывать, как раньше, а складывать аккуратно в папочку с файлами. Целый месяц собирала, молча.
Николай замечал:
– Опять бумажки тащишь… Бюрократия. Страна погибла из-за таких, как ты.
– Угу, – говорю. – Страна погибла, потому что я в «Пятёрочке» чек не выбросила.
Через месяц аккуратно расписала на листочках:
газ – столько-то, свет – столько-то, аптека – вот, отдельно; продукты — по дням и по магазинам. И пригласила его на маленький семейный суд.
– Прошу к столу, гражданин инженер, – говорю. – У нас тут заседание ревизионной комиссии.
Разложила чеки веером, как он деньги.
– Вот твои четыре тысячи на аптеку. Могу приложить упаковки от таблеток, если память совсем короткая. Вот – счета за коммуналку. Вот – продукты. Можешь калькулятор принести, если в уме не сходится.
Он, конечно, не растерялся. Взял один чек, прищурился:
– Ага! Смотри. Огурцы. Двести двадцать рублей килограмм. Это что за золотые огурцы такие? Можно было взять по сто сорок на рынке.
– Коля, это январь. В январе твой рынок на сугроб похож.
– Значит, надо было не брать! И это… Печенье. Сто пятьдесят рублей. Ты зачем печенье купила? У нас что, дома сухари есть? Есть.
– Я тебе в следующий раз сухарём по лбу стукну, будешь знать, что у нас есть, а чего нет.
Он отодвигает чеки, будто я ему не математику показываю, а роман с соседом.
– Что-то ты тут приукрашиваешь, Валя. Не может столько уходить. Ты сама посмотри: я тебе даю каждую неделю. Я знаю, сколько даю. А у тебя всё «не хватает».
– Конечно, тебе «не может». Ты из того времени, когда молоко по двадцать копеек было, а колбаса – по два двадцать. Проснись, дедушка, на дворе не 1978-й.
Обидно было до слёз. Не за деньги даже — за это вечное подозрение, что я его «обдираю». Будто я не жена, а чужая тётка, которая к его кошельку хвостом прицепилась.
Дети и «семейный бюджет»
Дети у нас взрослые, живут отдельно, но иногда наведываются. В тот день приехали сын с невесткой, как раз к чаю. И попали на очередную нашу сцену.
Николай, разгорячённый, размахивал руками:
– Да вы ей скажите! Я ей даю нормальные деньги, а она всё «мало, мало»… Да если бы я так тратил, мы бы давно в кредитах утонули!
Я уже молча собирала кружки, чтобы не сказать чего лишнего.
Сын присел, посмотрел на чеки, на меня, на отца.
– Пап, – аккуратно начинает. – А ты сам в магазин давно ходил?
– Да что там ходить? Магазин – это магазин.
– Ну, не совсем, – улыбается сын. – Цены, пап, поменялись. Ты в советском «Гастрономе» живёшь, а мама – во «ВкусВилле» двадцать первого века.
Невестка вставляет тихо:
– Может, вам общий бюджет какой-то сделать? Чтобы всё было видно… чтоб мама не просила каждый раз, а вы не ругались…
– Это что, – сразу ощетинился Николай, – вы хотите, чтобы я деньги под отчёт сдавал? Я в свои годы? Да я…
Я слушала и думала: вот оно, всё. Усталость, как старый палантин, уже на плечи легла. Сколько можно оправдываться за каждый батон?
Сын ещё пытался:
– Пап, давай договоримся. Мама ведёт тетрадку, ты видишь расходы. Вы вместе планируете. Это же не контроль, это…
– Знаю я ваши тетрадки, – отмахнулся Николай. – Давайте без этого. В моей семье бюджет всегда я держал, и всё было нормально.
«Всё было нормально»… Конечно. Только одно «но»: я как школьница каждый раз просила «на проезд», только речь шла не о трамвае, а о лекарствах.
«Хочешь экономить – экономь сам»
После очередной вот такой субботы я встала утром, молча заправила постель, поставила чайник, написала на листочке крупными буквами:
«Хочешь знать, куда уходят деньги – разберись сам. Попробуй сам вести хозяйство. Я у Ларисы. Телефон знаешь».
Положила записку на стол, аккуратно прижала солонкой и ушла. Три дня прожила у подруги, в соседнем доме. Не в Монако, заметьте, а в двух остановках. Но для Николая это был Пропавший Корабль Вальки.
Лариса всё цокала:
– Валюха, ну ты героиня. Оставила дедка без домработницы.
– Пусть попробует, – сказала я. – А то он всё на бумаге живёт.
Телефон в первый день надрывался каждый час. Я не брала. Во второй день звонил реже. В третий – пришла смс: «Когда вернёшься?»
«Когда поймёшь», – ответила я. И отправила смайлик, хотя терпеть их не могу. Зато он поймёт: я не в истерике, я в отпуске.
Вернулась домой под вечер четвёртого дня. Открываю дверь – и чуть не падаю от запаха. На кухне как будто эксперимент по смешиванию духов, кошачьей еды и сильно пережаренной картошки.
А на табуретке сидит Николай. Весь какой-то помятый, с синяком под глазом, рукав куртки порван, на лбу пластырь. Рядом пакет из супермаркета, еле живой.
– О, – говорю, – участник боевых действий вернулся. Ты где – в окопах был или за колбасой дрался?
Он только вздохнул и махнул рукой:
– Садись. Сейчас расскажу тебе, куда уходят деньги…
Экскурсия по супермаркетам, или «экономия по-мужски»
– Значит так, – начал он мрачно. – Пошёл я в наш магазин… ну, как ты ходишь. Списочек, – показал мне помятый клочок бумаги. – Хлеб, молоко, гречка, масло, колбаса варёная, сыр, твой этот кефир обезжиренный…
– Я? – удивилась я. – Я максимум полтора процента беру. Обезжиренный – для тех, кто ещё надеется постройнеть к лету.
– Не перебивай, – отмахнулся он. – Захожу. Народ – как на митинге. Тележки, корзинки, дети орут. Я сперва даже растерялся. Ценники какие-то мелкие, валюты некрасивые, всё в рублях, но ощущение, что в долларах.
Я сижу, слушаю, уже чувствую, как внутри что-то тепло так поворачивается: кажется, доходит.
– Смотрю: колбаса по акции, – продолжает он. – Вчера, говорит, цена была пятьсот, сегодня триста девяносто девять. Ну я подумал – вот, возьму, правильно сделаю. И тут… тут началось.
Он вздохнул и потрогал синяк.
– Подхожу, значит, к полке. Там палок этой колбасы – как в партизанском отряде. Но люди вокруг – будто их одна на весь магазин. Мужик напротив тянется, бабка сбоку тянется, я тоже тянусь. Взял я одну, честно. И вдруг эта бабка как закричит:
– Это моя! Я первая стояла!
Я Николая тут уже живо представляю: принципиальный, но упёртый.
– Я ей говорю:
– Женщина, колбаса общественная, тут не подписано.
А она мне с тележкой в бок. Я ей – слово, она мне – локтем. В общем… – он помялся. – Как-то так вышло, что мы с тем мужиком к ней ближе оказались… В итоге он мне в плечо, я ему – сумкой.
– Коля! – не удержалась я. – Ты чего, в семьдесят лет за колбасу сражаешься?
– За принцип! – упрямо говорит. – И вообще, она сама первая начала.
В очередной схватке продуктовой войны пострадал Николай – палку колбасы он всё-таки урвал, но в битве на неё случайно кто-то наступил, и она выглядит так, будто пролежала на передовой.
– Ладно, – продолжает он. – Думаю: взял, и хорошо. Пошёл за маслом. Там масло подсолнечное стоит, тоже акция: если берёшь две бутылки, третья со скидкой. Я подумал…
– О, – вставляю я, – мой рационализатор проснулся.
– Да, – кивает он. – Надо взять три. Выгодно же. Потянулся за верхней бутылкой, рукавом зацепил нижнюю. А она – хлоп! – об пол. И разлетается, как граната. Масло во все стороны, пол скользкий, продавщица орёт, всё масло вокруг ног нанюхалось.
Он закатывает глаза:
– Подходит ко мне мужик. Здоровый, в бороде. Смотрит так, сверху вниз:
– Ты чего творишь, дед? Тут люди ходят.
Я ему объясняю:
– Да я… случайно.
А он:
– Случайно – это когда один раз. А ты, кажется, по жизни так.
И берёт за грудки. Ну я… не стерпел.
Я уже ржу, хоть и стараюсь держаться:
– И что ты ему сказал?
– Сказал: «Отпусти немедленно. У меня пенсия, а не страховка на твой нос».
Он, видимо, не оценил. Говорит:
– Сейчас ты у меня вообще без пенсии останешься.
В итоге их разняли охранники. Масло, понятное дело, списали на Николая. Заплатил за бутылку, которую даже домой не принёс. Вот тебе и «выгодная акция».
Рынок и «хапуга»
Но это было только начало его одиссеи.
– Думаю, – продолжает он, – ладно, в магазинах цены дикие, пойду на рынок. Ты же всё время говоришь: «На рынке подешевле».
– Я говорю «повыборнее», – поправляю его. – С моими суставами мне не до гонок, мне до качества.
– Иду, значит. Там ряды эти бесконечные, мясо, рыба, запах – как в поезде, когда курицу ели всей семьёй. Подхожу к одному: мясо красиво лежит, как на картинке. Спрашиваю:
– Почём говядина?
– Тысяча двести, – автоматически подсказываю ему.
– Восемьсот девяносто за кило, – тоскливо говорит он. – Я аж переспросил:
– Может, вы нолик лишний написали?
Продавец – такой крепкий дядька, с шеей, как у быка. Смотрит на меня сверху вниз:
– Нравится – бери. Не нравится – иди дальше.
И тут меня… переклинило.
Я уже знаю, как его «клинит»: глаза узкие, губы ниткой, голос ледяной.
– Говорю ему:
– Вы что, хапуга, совсем оборзели? Это ж… грабёж средь бела дня!
– Ох ты ж, – качаю я головой. – Святое мясо тронул.
– Он как шагнёт ко мне… – продолжает Николай. – Я подумал, что сейчас добавит скидку ногой. А тут, видимо, у них на рынке корпоративная этика. Откуда-то сбоку подскочил ещё один, помоложе, но не менее широкий, и говорит:
– Батя, давай мы тебя отсюда сами проводим, пока ты живой и при своём мнении.
– И что? – спрашиваю, уже представляя, как моего рационализатора несут под белы рученьки, как мешок картошки.
– Ну… – мнётся. – Скажем так: ушёл я оттуда быстро. Но не один.
– В смысле?
– Меня кто-то облил из ведра. То ли водой, то ли чем ещё… Я спрашивать не стал. Пахло… специфически. Как твои таблетки для желудка.
Я уже не выдержала и засмеялась вслух:
– Это тебе вместо акций, Коля. Натурпродукт.
Электросамокат и последнее испытание
Ко всему этому набору приключений судьба добавила финальный штрих.
– Иду я, значит, домой, – продолжает он. – Пакеты тяжёлые, ноги воняют маслом и их этим… натуральным удобрением. Думаю: всё, больше никуда не пойду, пусть голодаем, но я в магазины — ни ногой.
Я смотрю на него – лицо серое, жалко чуть-чуть. Чуть-чуть.
– Переходил дорогу у нашего двора, – говорит он. – Смотрю, машины стоят, всё нормально. И вдруг… как из-под земли выскакивает мальчишка на этом… как его?
– На электросамокате, – подсказываю.
– Вот! На этой шайтан-доске. И прямо на меня! Я только успел пакет вверх поднять, чтобы колбасу спасти.
– Конечно, самое главное – колбаса, – киваю я.
– Он в меня влетел, пакет разорвался, яйца – хрясь об асфальт, молоко – фонтаном, я – на задницу. Мальчишка орёт:
– Дед, вы тут вообще смотреть не умеете?
Я ему:
– Это ты ехать не умеешь!
Он мне что-то про «старых» сказал, нецензурное. Я вставать пытаюсь, колено ноет, молоко по дороге течёт, люди вокруг смотрят, как будто кино показывают бесплатно.
И он вдруг замолчал. Сидел, смотрел на стол. Долго.
– Вот тебе и «куда уходят деньги», – тихо сказал он. – Я только до аптеки ещё не дошёл. Планировал.
Возвращение «домработницы»
Я слушала. Смотрела на его порванный рукав, на пластырь, на эти руки, которыми он всю жизнь детали крутил, а теперь вынужден был яйца собирать с асфальта.
И внутри было странное ощущение: с одной стороны – жалко. С другой – поздно, Коля. Поздно ты в этот наш, женский, мир хозяйства зашёл.
– Ну что, – спросила я, наливая ему чай. – Понял, куда уходят твои миллионы?
Он виновато улыбнулся:
– Понял, Валя. Всё… не по карману стало. Не то что раньше. Простишь старого дурака?
Слово «прости» висело между нами, как дешёвая люстра на тонком проводе. Мелькает, искрит, но не греет.
– Я тебя не суд, чтобы «прощать», – ответила я. – Я тебе жена. Я тебе годами объясняла. Ты меня не слышал. Ты мне не верил. А мне каждый раз приходилось руки тянуть: «Коля, дай, Коля, добавь». Как подаяние.
Он опустил глаза.
– Давай так, – добавила я. – С этого дня бюджет ведём вместе. Тетрадка будет лежать на столе. Всё, что ты нам приносишь, записываем. Всё, что я трачу, – тоже. Чеки – сюда. Хочешь контроль – получай контроль. Только теперь ты будешь видеть не «женский заговор», а цены и цифры.
Он кивнул:
– Согласен.
– И ещё, – сказала я, глядя прямо. – Никаких больше намёков, что я «не умею считать» и «слишком много трачу». Ещё раз скажешь – сам будешь колбасу от воюющей бабки отбивать. Я в этот цирк второй раз тебя отправлю.
Он вдруг улыбнулся уголком губ:
– Не надо, я уже понял… Там у них своя армия. Я один против них – без шансов.
🔴 ПОЧИТАТЬ ЕЩЁ 👇