Утро началось с ощущения, будто собственное тело стало врагом. Кристина попыталась подняться с постели, но волна слабости накатила на неё, пригвоздив к матрасу. Голова раскалывалась от пульсирующей боли, каждая кость ныла и ломила, а горло горело огнём, словно в нём тлел раскалённый уголь.
«Простуда… — с тоской подумала она. — А я так надеялась от неё увернуться».
Собрав всю волю в кулак, Кристина заставила себя сесть. Комната поплыла перед глазами в мутном вихре, очертания предметов размылись, сливаясь в пёстрые пятна. Ноги были ватными и непослушными, будто не свои. Ступая по холодному полу, она едва не падала, хватаясь за косяки дверей, как за спасительные опоры.
Нужно было дойти до кухни, до воды и таблеток.
Кухня встретила её тишиной и тусклым светом, пробивавшимся сквозь заиндевевшие стёкла. Каждый шаг отдавался в голове глухим стуком, а в ушах шумело, будто где‑то рядом бушевал невидимый прибой. Кристина кое‑как доплелась до шкафчика, где лежала привезённая с собой аптечка: целый арсенал против всех мыслимых напастей.
Дрожащими руками она раскрыла коробочку. Взору предстали аккуратные упаковки: капсулы от гриппа, снимающие температуру и ломоту; таблетки от давления на случай стресса; спазмолитики для желудка; ещё с десяток средств от всего, чего только можно было опасаться, сбегая из большого города.
«Всё предусмотрела, — горько усмехнулась она про себя. — И сразу же аптечка понадобилась».
Набрав в ладонь горсть разноцветных пилюль, Кристина дрожащей рукой налила в стакан воды. Пальцы скользили по стеклу, и вода чуть не выплеснулась на стол. Через силу она проглотила горьковатый коктейль, чувствуя, как таблетки царапают воспалённое горло.
У неё не было сил даже удержать стакан, он с глухим стуком приземлился на столешницу. Где‑то в глубине дома, в груде вещей, настойчиво и безучастно звонил телефон. Но мысль о том, чтобы найти его, показалась ей задачей, равной восхождению на Эверест. Она просто не могла.
С трудом переставляя ноги, Кристина поплелась обратно к постели. Упав на подушки, она провалилась в забытьё, тягучее, лихорадочное, полное смутных образов и обрывочных мыслей.
*****
Простуда не желала отпускать. Дни сливались в один бесконечный полумрак, где реальность то и дело растворялась в лихорадочных видениях. Кристина постоянно спала, прерывая сон лишь на новую порцию препаратов, а потом снова шла к кровати, волоча за собой одеяло, словно тяжёлую мантию.
Не было сил даже расчесать волосы, они спутались в тусклые пряди, прилипая к влажному от пота лицу. Не было желания умыться, холодная вода казалась враждебной, чужой. Мир сузился до размеров комнаты, где каждый звук: скрип половицы, стук капель за окном, отдавался в голове молотом.
В один из таких дней дверь тихо скрипнула, и в комнату ворвался свежий воздух, смешанный с запахом мороза и выпечки. Алёна, увидев подругу, замерла на пороге. Её глаза мгновенно оценили картину: бледное лицо, запавшие глаза, бессильно опущенные руки.
— Ну и вид у тебя, — констатировала она.
Алёна прошла к плите, поставила кастрюлю, начала что‑то мерить, смешивать, бормотать себе под нос. В воздухе поплыл кисло‑сладкий аромат клюквы.
— Таблетки твои — это хорошо, но это всё обманка, — заявила Алёна, оборачиваясь. Её движения были резкими, будто она сражалась с болезнью, как с живым противником. — Травок тебе надо. Настоящих. К бабе Глаше сходить. Она тебе такой сбор сделает, что любую хворь как рукой снимет.
Кристина, укутанная в два одеяла, только слабо замотала головой.
— Не надо… Я как‑нибудь…
— Никаких «как‑нибудь»! — отрезала Алёна, и в её голосе прозвучала та железная нотка, которую Кристина знала с детства. — Или ты сама пойдёшь, или я тебя за руку отведу. Выбирай.
—Ещё тогда говорили что она ведьма, а ты меня к ней…
—Старожил она, а не ведьма! Уже взрослая, а всё в сказки с завалинки веришь. Так что выбираешь? Первое или второе?
Пришлось выбирать первое.
Машина Кристины была непригодна для деревенских дорог. Значит, придётся идти пешком.
Дорога до избушки на краю болота показалась бесконечной. Ноги подкашивались, в висках стучало, а мокрая от снега куртка тянула вниз, к земле. Каждый шаг требовал невероятных усилий, метель разошлась не на шутку, то и дело бросая в лицо пригоршни колючего снега.
Избушка возникла внезапно, это была не сказочная избушка на курьих ножках, а обычный, но очень старый бревенчатый дом, почерневший от времени. Он выглядел почти незаметно, но от него веяло чем-то не особо радостным, и Кристина невольно остановилась, переводя дух.
Дверь открылась прежде, чем она успела постучать.
На пороге стояла баба Глаша. Высокая и сухопарая, она была облачена в длинное чёрное платье, скрывавшее очертания фигуры. Её лицо, испещрённое морщинами, было обрамлено тёмным платком, скрывавшим волосы. Пронзительные, тёмные, как спелая черника, глаза, жившие в этой сети морщин, смотрели на Кристину с таким вниманием, что та почувствовала себя абсолютно обнажённой. Будто старуха видела не только её тело, но и душу, все страхи, сомнения, невысказанные слова.
Тонкие, бескровные губы были плотно сжаты. На её шее, поверх платья, висел небольшой, истрёпанный временем холщовый мешочек, от которого тянуло слабым ароматом полыни и ещё каких‑то незнакомых сухих трав.
— Заходи, чего замерла, — бросила она и, повернувшись спиной, пошла внутрь. Тёмное платье зашуршало вокруг её ног, словно шепча древнее заклинание.
В доме пахло дымом, сушёными травами и чем‑то лекарственным. На полках стояли банки с загадочными настоями, пучки растений свисали с потолка, словно гирлянды, а между ними расположились связки лука в капроновых колготках, коренья и мешочки, перевязанные бечёвкой. Тени от них плясали на стенах в неровном свете керосиновой лампы, создавая причудливую мозаику из света и тьмы.
Баба Глаша, не глядя на Кристину, начала что‑то искать в заветном углу.
— Простыла, говоришь? — процедила она, и в её голосе прозвучала не столько участливость, сколько суровая правда жизни. — Не мудрено. Городская ты наша неженка. Тут климат не для тебя. Отвыкла совсем и от труда тяжкого, и от морозов наших. Неча было с голыми ногами вчера по морозу снег расчищать, да по сугробам прыгать!
Кристина молчала, чувствуя себя школьницей, вызванной к директору. Она невольно опустила взгляд, разглядывая свои руки: бледные, с красным лаком на ногтях, совсем не похожие на крепкие, загрубевшие ладони бабы Глаши. В груди сжался комок стыда: «Она права… Я действительно не приспособлена к этой жизни».
Баба Глаша резко развернулась, подошла к столу и протянула ей небольшой холщовый мешочек, точь‑в‑точь как тот, что был на ней самой. Ткань была грубоватой, а внутри что‑то тихо зашелестело.
— На… Заваривай по щепотке на кружку. Пить три раза в день. И ноги парить с горчицей.
— Спасибо, — прошептала Кристина, беря мешочек. Травы внутри зашелестели, и в нос ударил резкий, горьковатый запах полыни. Девушка не могла прийти в себя от того, что Баба Глаша, не спрашивая её, уже знала, где та заболела. Но, списав всё на то, что деревня маленькая и кто‑то да рассказал, что новая жиличка с «старыми корнями» начала дом и подворье приводить в порядок, Кристина было направилась к выходу.
И тут Баба Глаша подняла на неё свой взгляд.
Её глаза впились в Кристину. Она смотрела долго, внимательно, будто читала строки, написанные невидимыми чернилами на её коже. В этом взгляде было что‑то пугающее и одновременно завораживающее, словно старуха видела не только её тело, но и душу.
— В мать вся… — наконец произнесла она, и голос её звучал почти как скрип старого дерева. — Та же печать на лице. Та же участь.
Кристину бросило в жар, не связанный с болезнью. Кровь прилила к щекам, а сердце забилось так часто, что, казалось, готово было вырваться из груди.
— Какая… какая участь? — едва слышно спросила она, чувствуя, как дрожат губы.
— Сама узнаешь. Не сегодня‑завтра, — ответила Баба Глаша, и в её тоне не было ни угрозы, ни сочувствия, лишь холодная уверенность человека, привыкшего видеть то, что скрыто от других. Она отвернулась, давая понять, что разговор окончен. — Ступай. Выздоравливай. Тебе хворать нельзя, дела тебя ждут. Дом сколько без хозяйки стоял, надо всё в порядок приводить.
Кристина, не помня себя, вышла на морозный воздух. Слова «печать» и «участь» звенели у неё в ушах громче, чем стук собственного сердца. Она сжала в руке холщовый мешочек, от которого сразу же потянуло горькой полынью. Точно так же раньше пахло и от мамы…
За воротами избушки она остановилась, глядя на заснеженную тропинку, ведущую к дому. Ветер играл её волосами, а в голове крутились мысли: «Что она имела в виду? Какая печать? Какая участь?»
Она глубоко вдохнула холодный воздух, пытаясь успокоиться. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь редким скрипом снега под ногами и далёким карканьем вороны. Деревья, покрытые инеем, стояли неподвижно, словно стражи, охраняющие тайны этой земли.
Медленно, шаг за шагом, Кристина двинулась в сторону дома…