Игорь сидел на диване, уткнувшись в светящийся прямоугольник телефона, и его лицо было непроницаемым, чужим. Я заканчивала мыть посуду, и звук воды, льющейся из крана, казался оглушительным в этой вязкой тишине. В воздухе пахло жареной курицей и увядающими пионами, которые он принес три дня назад — последний, как оказалось, жест из нашей прошлой жизни.
— Ань, — его голос прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула и уронила губку в раковину. Он не отрывал взгляда от экрана.
— Да?
— Нам нужно поговорить.
Сердце сделало неуклюжий кульбит и замерло. «Поговорить» — это кодовое слово для плохих новостей. Так было всегда. Когда у него были неприятности на работе, когда заболевала его мама, когда мы решали, что не можем позволить себе отпуск. Но сейчас интонация была другой. Окончательной.
Я вытерла руки о полотенце, медленно повернулась и прислонилась к кухонному гарнитуру. Вся наша квартира, залитая теплым светом торшера, вдруг показалась мне декорацией к спектаклю, который вот-вот закончится. Каждый предмет — фотографии на полках, дурацкий магнит из нашей первой совместной поездки, плед, который я вязала всю зиму, — всё это казалось реквизитом.
— Я слушаю, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Я думаю… — он наконец поднял на меня глаза, и в них была пустота. Не злость, не обида, а просто выжженное поле. — Я думаю, нам нужно разойтись.
Слова повисли в воздухе. Легкие, почти невесомые, но они рушили стены нашего дома, нашего мира, который мы строили кирпичик за кирпичиком десять лет. Десять лет. Целая жизнь.
В голове пронесся вихрь вопросов. Когда? Почему? Кто-то появился? Что я сделала не так? Но я не задала ни одного. Я просто смотрела на него, на этого мужчину, который еще утром целовал меня в щеку перед уходом на работу, и не узнавала его.
— Развестись? — переспросила я шепотом, просто чтобы убедиться, что не ослышалась.
— Да. Мы стали чужими, Аня. Мы просто… тянем друг друга вниз. Давай сделаем это цивилизованно, без скандалов.
Он говорил заученными, гладкими фразами, будто читал сценарий. Мой сценарий был другим. В нем были слезы, крики, попытки что-то спасти. Но, глядя на его отстраненное лицо, я поняла, что играть свою роль мне придется в одиночестве. Я молча кивнула. Что тут скажешь? Если человек решил, если он уже все продумал и отрепетировал речь, то любые мои слова будут лишь фоном для его окончательного решения.
Той ночью он лег спать на диване в гостиной. Я лежала в нашей огромной кровати, в нашем общем гнезде, и чувствовала себя бесконечно одинокой. Холод простыней обжигал кожу. Каждый скрип, каждый шорох в квартире звучал как приговор. Я не плакала. Слез не было, было только онемение, глухая, тупая боль где-то в груди. Он уже ушел. Физически он еще здесь, в соседней комнате, но на самом деле его нет. Он ушел недели, а может, и месяцы назад, просто я отчаянно не хотела этого замечать. Утром я проснулась от звука захлопнувшейся входной двери. Он ушел на работу, даже не попрощавшись. На кухонном столе лежала записка, написанная его размашистым почерком: «Буду поздно. Не жди». А под ней приписка, от которой внутри все похолодело: «Днем заедет мама, ей нужно забрать кое-какие свои банки с балкона».
Его мама. Тамара Павловна. Женщина, которая все десять лет нашего брака смотрела на меня с вежливым презрением, будто я — досадное недоразумение, временно занявшее место рядом с ее драгоценным сыном. Ее визит именно сегодня не мог быть случайностью.
Я ходила по квартире, как привидение, не находя себе места. Вот наше свадебное фото на комоде — мы такие счастливые, молодые, уверенные, что это навсегда. Я взяла рамку в руки. Лицо Игоря на снимке улыбалось мне, и эта улыбка казалась теперь издевкой. Я поставила рамку экраном к стене. Не могла на это смотреть.
Время тянулось, как растопленная карамель. Я пыталась читать, но буквы расплывались перед глазами. Включила сериал, но не могла уловить суть. В голове билась одна мысль: Это конец. Это действительно конец. И следом за ней другая, более тревожная: Зачем едет его мать? Она не любила бывать у нас. Каждый ее приход сопровождался шквалом критики, завуалированной под заботливые советы. «Анечка, а шторы у вас уже какие-то несвежие, постирать бы». «Ой, а что это у вас плита такая… ты бы потерла ее получше, сыночек мой любит, когда чистота идеальная».
Я знала, что ее приезд — это не про банки. Банки были предлогом. Она ехала на разведку. Оценить обстановку. Убедиться, что корабль под названием «наша семья» действительно идет ко дну.
Примерно в полдень раздался звонок в дверь. Короткий, властный. Я открыла. На пороге стояла Тамара Павловна во всем своем великолепии: идеальная укладка, строгий костюм, на губах — тонкая снисходительная улыбка.
— Здравствуй, Анечка, — пропела она, проходя в прихожую и оглядываясь по сторонам так, будто видела квартиру впервые. — Я ненадолго, только заберу свое. Игореша просил.
Она сняла пальто, и я повесила его в шкаф. От ткани исходил ее резкий, душащий аромат духов, который мгновенно заполнил нашу прихожую, вытесняя мой, домашний запах. Она уже вторгалась в мое пространство, метила территорию.
— Чаю хочешь? — спросила я скорее по инерции.
— Нет,деточка, некогда мне рассиживаться, — она прошла на кухню, но не к балкону, а к столу. Провела пальцем по столешнице. Чистой. Но жест был понятен. — Игорь звонил тебе?
Он ей уже все рассказал. Конечно, рассказал. Она была первым человеком, кому он сообщил о своем «решении». Возможно, она и была его автором.
— Да, мы говорили, — уклончиво ответила я.
— Ну и хорошо, — кивнула она с таким видом, будто только что решила сложнейшую задачу. — Иногда нужно принимать сложные решения. Мужчина должен быть решительным. Мой Игореша всегда таким был.
Она говорила о моем муже так, будто я его совсем не знала. Будто он — исключительно ее проект, ее творение. Я молчала, сжимая кулаки. Любое слово сейчас было бы лишним. Она прошла на балкон, погремела там своими банками минуты три для вида, а потом вернулась в квартиру. Но вместо того чтобы направиться к выходу, она начала медленный обход комнат. Заглянула в гостиную, потом в нашу спальню. Остановилась у комода.
— А что это ты фотографию спрятала? — ее голос сочился фальшивым сочувствием. — Стесняешься своего счастья? Или уже все?
Она повернула рамку обратно. Снова два улыбающихся лица смотрели на меня.
Она наслаждается моей болью. Она приехала сюда, чтобы посмотреть, как я раздавлена, и убедиться, что путь для ее сына свободен.
— Тамара Павловна, вы что-то еще хотели? — спросила я, стараясь сохранять ледяное спокойствие.
— Да так… смотрю, как вы тут живете, — она обвела спальню хозяйским взглядом. Задержалась на моем туалетном столике, где стояли мои кремы и духи. — Много у тебя всего… лишнего.
Это «лишнее» прозвучаalo с особым нажимом. Я поняла, что «лишняя» здесь — это я. Весь этот разговор, ее оценивающие взгляды, бесцеремонное вторжение в наше личное пространство… Все это было частью какого-то плана. Подозрений становилось все больше. Ее спокойствие и уверенность пугали. Она вела себя так, будто развод — дело решенное, а квартира уже принадлежит только ее сыну.
Я вспомнила, как мы покупали эту квартиру. Мои родители тогда продали бабушкин домик в деревне и отдали нам почти всю сумму. «Это вам, дети, на гнездо, — говорил тогда мой папа, обнимая нас с Игорем. — Живите дружно». Игорь тогда благодарил, жал отцу руку, обещал, что я буду с ним как за каменной стеной. Где теперь эта стена? Она рассыпалась, и из-за ее обломков выглядывает холодное, расчетливое лицо его матери.
После ее ухода я долго сидела на кухне. Запах ее духов никак не выветривался. Я открыла все окна, впустила в дом прохладный майский воздух, но ощущение чужого, враждебного присутствия осталось. Я позвонила Игорю. Он не взял трубку. Через десять минут пришло сообщение: «Занят. Что-то срочное?».
Я набрала ответ: «Твоя мама приходила».
Ответ пришел мгновенно: «Я знаю. Она забрала банки?».
Ни слова о том, как я. Ни вопроса о моем самочувствии. Только банки. Будто мы вчера не обсуждали конец нашей жизни. Будто ничего не произошло.
Вечером он не пришел. Еще одно сообщение: «Останусь у мамы. Нам обоим нужно подумать».
Подумать? Или получить дальнейшие инструкции?
Я бродила по пустой квартире, и стены давили на меня. Каждый предмет напоминал о нем, о нас. Вот его любимая чашка, вот книга, которую он не дочитал, вот его домашние тапочки у дивана. Я собрала все его вещи, которые были разбросаны по гостиной, и аккуратно сложила их на диван. Мне отчаянно хотелось очистить пространство от него, но я понимала, что это невозможно. Он врос в эти стены, в эту жизнь.
На следующий день я проснулась с тяжелой головой, но с какой-то новой, злой решимостью. Хватит раскисать. Нужно действовать. Что делать, я пока не знала, но сидеть и ждать у моря погоды точно не собиралась. Я решила, что мне нужно развеяться. Пройтись по парку, подышать воздухом, привести мысли в порядок. Я быстро оделась и уже обувалась в прихожей, когда мой взгляд упал на ключи на тумбочке. Рядом с моей связкой лежал дубликат ключей от нашей квартиры, который мы когда-то сделали для Тамары Павловны — на всякий пожарный случай. И я вдруг с леденящей ясностью поняла, что этот «пожарный случай» настал.
Я вернулась из парка через пару часов. Голова немного прояснилась, но тревога никуда не ушла. Подходя к нашей двери, я заметила, что она чуть-чуть приоткрыта. Сердце ухнуло вниз. Я тихонько толкнула дверь. Из глубины квартиры, из нашей спальни, доносился какой-то шум, шорох, будто кто-то что-то упаковывал.
Я на цыпочках прошла по коридору. Дверь в спальню была распахнута настежь.
И я увидела ее.
Тамара Павловна стояла спиной ко мне перед нашим распахнутым шкафом. На кровати лежал большой раскрытый чемодан. Она методично, одну за другой, вытаскивала мои вещи с вешалок — мои платья, блузки, юбки — и небрежно швыряла их на пол. Мои любимые вещи, купленные на мою зарплату, вещи, в которых хранились воспоминания, теперь валялись скомканной кучей у ее ног.
В этот момент она что-то пробормотала себе под нос и обернулась, чтобы взять следующую партию одежды. И увидела меня. На ее лице не отразилось ни смущения, ни страха. Только холодное торжество.
Она выпрямилась, уперев руки в бока, и окинула меня победоносным взглядом.
— А, ты уже вернулась? Ну и славно, быстрее закончишь. Сын сказал, ты уматываешь отсюда, так что я тут теперь хозяйка! Помогаю тебе освободить помещение. Договорить она не смогла.
В тот самый миг, когда она произносила эти слова, упиваясь своей властью, в прихожей раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Он прозвучал как выстрел в этой напряженной тишине. Мы обе вздрогнули. Тамара Павловна раздраженно дернула плечом.
— Кого еще принесло? — прошипела она, явно недовольная тем, что ее триумф прервали.
Я, сама не зная почему, двинулась к выходу. Что-то внутри меня, какой-то инстинкт, подсказал, что этот звонок — для меня. Я открыла дверь.
На пороге стояли двое. Мой отец, Виктор Иванович, с суровым, как никогда, лицом, и рядом с ним незнакомый мне мужчина в строгом деловом костюме с портфелем в руках.
— Здравствуй, дочка, — отец посмотрел мне в глаза, потом его взгляд метнулся за мою спину, вглубь квартиры. — Мы вовремя?
Из спальни, услышав голос отца, вышла Тамара Павловна. Увидев гостей, она на секунду смешалась, но тут же взяла себя в руки. На ее лицо вернулась надменная маска.
— Виктор Иванович? Какими судьбами? — процедила она, демонстративно игнорируя мужчину рядом с ним.
— За дочерью приехал, Тамара, — ровно ответил отец. — И чтобы прояснить некоторые моменты. Позвольте, это Дмитрий Сергеевич, наш семейный юрист.
Тамара Павловна побледнела. Слово «юрист» явно не входило в ее планы.
— Какие еще моменты? — ее голос дрогнул. — У нас с Аней все решено. Она съезжает. Игорь так решил.
— Игорь может решать все, что касается его личной жизни, — спокойно парировал мужчина в костюме, делая шаг вперед. — Но вопросы имущества решаются несколько иначе.
Он вошел в квартиру, прошел в гостиную, как будто был у себя дома, и положил портфель на журнальный столик. Мы все последовали за ним. Отец положил мне руку на плечо, и от этого простого жеста мне стало немного легче дышать. Я посмотрела в спальню — на разбросанные вещи, на зияющую пустоту шкафа. Боль сменилась холодной яростью.
Дмитрий Сергеевич открыл портфель и достал папку с документами.
— Тамара Павловна, — начал он официальным тоном. — Насколько я понимаю, вы действуете от лица вашего сына, Игоря. Так вот, я здесь, чтобы уведомить вас и его, что данная квартира, хоть и оформлена на обоих супругов, была приобретена с использованием денежных средств, предоставленных Анне Викторовне ее отцом.
— Это был подарок! На свадьбу! — выкрикнула свекровь.
— Не совсем, — юрист чуть улыбнулся. — Это было оформлено как беспроцентный целевой заём от Виктора Ивановича своей дочери. Вот договор. В случае расторжения брака по инициативе второй стороны, то есть вашего сына, сумма займа подлежит немедленному возврату. Либо квартира выставляется на продажу для погашения этого займа.
Он положил перед ней документ. Тамара Павловна уставилась на бумагу, ее лицо стало сначала красным, а потом мертвенно-белым. Она лихорадочно бегала глазами по строчкам, но, кажется, ничего не понимала.
— Это… это подделка! Жульничество! — пролепетала она.
— Все заверено нотариально десять лет назад, — невозмутимо продолжил Дмитрий Сергеевич. — Ваш сын подписывал согласие с условиями, как супруг заемщицы. Видимо, за давностью лет он об этом забыл. Или предпочел забыть.
В этот самый момент в замке повернулся ключ, и в квартиру вошел Игорь. Он увидел отца, юриста, бледную мать и меня, стоящую посреди всего этого хаоса. Его взгляд метнулся в спальню, на кучу моих платьев на полу. И он все понял. Его лицо вытянулось, самоуверенность мгновенно испарилась, оставив после себя лишь растерянность и жалкий, виноватый вид.
— Пап? — пробормотал он, глядя на моего отца.
— Сынок! — взвизгнула Тамара Павловна. — Они хотят отобрать у нас квартиру! Они мошенники!
Игорь молчал. Он просто стоял и смотрел то на меня, то на документы на столе, то на своего отца. В его глазах я не увидела ни любви, ни сожаления. Только досаду от того, что идеально продуманный план провалился. Так вот оно что. Вот цена моей любви и десяти лет жизни. Квартира. Просто квартира, купленная на деньги моего отца. Их не волновала я. Их волновали квадратные метры. Это осознание было страшнее предательства. Оно было будничным и омерзительным.
Мой отец подошел к Игорю и посмотрел ему прямо в глаза.
— Я доверил тебе свою дочь, сынок. А ты… — он не договорил, лишь махнул рукой. — Собирайте свои вещи. Ты и твоя мать. У вас два часа, чтобы освободить мою квартиру. Дмитрий Сергеевич проследит.
Тамара Павlovna попыталась было возразить, закричать что-то о правах и справедливости, но юрист спокойно прервал ее:
— Любые споры мы можем продолжить в суде. Но предупреждаю, в этом случае к сумме займа добавятся судебные издержки и пени за десять лет. Вам это нужно?
Это был финальный удар. Свекровь сдулась, как проколотый шар. Она бросила на меня взгляд, полный неприкрытой ненависти, схватила свою сумку и вылетела из квартиры, громко хлопнув дверью. Игорь, не сказав ни слова, побрел в спальню. Но не к моим вещам. Он открыл свою половину шкафа и начал молча вытаскивать свои рубашки и джинсы, бросая их в тот самый чемодан, который его мать приготовила для меня.
Я стояла и смотрела на все это, как в кино. Эмоций не было. Внутри была звенящая пустота и какая-то странная, холодная легкость. Отец подошел, обнял меня за плечи и тихо сказал: «Пойдем, дочка, выпьем чаю на кухне. Пусть собираются».
Мы сидели на кухне. Той самой, где два дня назад рухнул мой мир. Но сейчас она не казалась чужой. Отец заварил чай, тот самый, мой любимый, с чабрецом. Мы молчали. Через полчаса из квартиры вышел Игорь с чемоданом в одной руке и несколькими пакетами в другой. Он остановился в дверях кухни.
— Аня… прости, — выдавил он из себя, не глядя на меня.
Я подняла на него глаза. Впервые за долгое время я видела его ясно, без флера любви и воспоминаний. Передо мной стоял слабый, безвольный человек, ведомый своей матерью и собственной жадностью. И мне стало его даже не жаль. Мне стало все равно.
— Уходи, Игорь, — сказала я тихо, но твердо.
Он ушел. Дверь за ним закрылась. Я осталась в своей квартире. Одна. Дмитрий Сергеевич, убедившись, что все в порядке, тоже вскоре уехал, оставив мне свою визитку. Я прошла в спальню. На полу так и лежала гора моих платьев. Я посмотрела на них. Не было ни слез, ни обиды. Я медленно, одно за другим, начала поднимать их и аккуратно вешать обратно в шкаф. В свой шкаф. В своей квартире. В своей новой жизни. Вечерело. Я сделала себе еще чаю и села у окна. Город зажигал огни. Впервые за последние сутки я почувствовала не боль и не страх, а покой. Глубокий, тихий покой, какой бывает после долгой и страшной бури, когда понимаешь, что ты выжила.